Варенька поддерживала голову с белыми от изморози висками. Силой разжав стиснутые зубы подпоручика Лыкова, Радослов влил ему в рот несколько спасительных глотков спирта. Кровь чуть слышно толкнулась в висок. Сергей не открывал глаз. Но в нем тлела искра. Он жив.
"Несите подпоручика в ложемент!" - приказал Радослов батарейной прислуге.
Подпоручика Лыкова понесли в ложемент возле скал, где его батарея немало отбила турецких атак, вытерпела лютых вьюг и морозов.
Солнце между тем поднялось и не слепило больше Лысую гору. С Лысой горы начался обстрел. Оттуда видны были все наши позиции, особенно возле скал. Пули со свистом летели над траншеей, по которой батарейная прислуга, пригибая под выстрелами головы, несла бесчувственное тело подпоручика Лыкова.
Стали разрываться гранаты. Спереди, сзади, примериваясь к цели.
"Турки нас заметили! - крикнул Радослов. - Остерегитесь! Несите быстрее!"
Солдаты ускорили шаг, почти бежали к ложементу. Варенька торопливо следовала за ними. Последним шел Радослов. Варенька оглянулась, увидела его черный пламенный взгляд, белизну лба.
"Турки целятся по нас! Остерегитесь, Варенька, нагните голову!"
Ударил выстрел…
Что это? Выстрел ударил не только в рассказе - ударил действительно, где-то в лесу.
- Людмил! - вскакивая с кучи хвороста, закричала Варя. - Людмил!
Он тоже вскочил. Гром ружья раскатился по лесу. С дерева шарахнулась большая темная птица и, тяжело махая крыльями, низко пролетела над поляной. Словно разбуженный выстрелом, где-то поднялся предутренний ветер и зашумел по верхушкам деревьев. На востоке сквозь лес слабо яснело небо.
- Что это? Людмил?
Снова ударил выстрел, эхо покатилось по лесу. Ветер принес влажный запах реки.
13
- Нас ищут, - сказала Варя, слушая эхо, катившееся дальше, дальше в лес и где-то далеко за поляной улегшееся. - Наши! Наши! Э-э-эй! - топая и радуясь, кричала Варя.
- Эй! - отозвалось с того края леса, откуда ветер принес влажный запах реки.
- Нас ищут, Людмил! Милый Людмил!
- Идем им навстречу, Варя.
- У-гу! Э-эй! А-а! - гукало, звало, катилось из леса.
- Наши! - повторяла Варя с замиранием сердца.
Наши! Доброе, надежное слово! Страхи и одиночество отлетели от них. Ночь уходила из леса. Лес умолк в этот предутренний час. Ветерок прошумел и затих. И птицы забылись коротким летним сном. Солнце еще не взошло, восток не краснел, но бледный медленный свет тихо разливался по небу, гася редкие звезды. Выцветший серпик луны клонился за лес, к горизонту.
- Идем им навстречу, скорее, скорей! - звала Варя.
Они шли без дороги. Росистые кусты обдавали их холодными брызгами. Бледно-зеленые опахала папоротников склонялись перед ними. Старый пень, заросший плюшевым мохом, задумчиво стоял у них на пути; шуршали под ногами частые заросли длинных ландышевых листьев.
А это что? Не тот ли это молоденький ельничек, о котором говорил лесник? Конечно, он! Только сейчас он не "темнай-претемнай", а веселый, ярко-зелененький! Ельник, ура! Они обогнули его и вошли в большой таинственный бор с высокими, как колонны, стройными соснами.
- Э-эй! - неслось из глубины бора.
Знакомый голос! Ба! Ведь это Рома. Это Рома-агроном, Вездеглаз. Его голос. Вот кто их ищет! Рома! Сейчас он их найдет, и все их испытания кончатся. И рассказ о Шипке кончится…
- Людмил! - сказала Варя. - А дальше? А что с Радословом?
Она глядела на него на ходу. Он побледнел за ночь. У него белый лоб, очень белый. Клок волос свесился на лоб. А глаза черные-черные, и кажется, что-то в них зажжено.
- Что дальше, Людмил? - спрашивала Варя, быстро идя рядом с ним.
- И вот, когда близко ударил выстрел, совсем близко, совсем за спиной, она оглянулась…
- Ну?
- Она оглянулась. И видит - Радослов лежит в узкой траншее лицом в снег. Одна рука выброшена, будто кажет: "Напред!" Будто и мертвый он призывает: "Напред!" На снегу натекло пятно крови, снег был красный от крови. Пуля попала Радослову в затылок. Он не успел вскрикнуть и упал молча, убитый…
- Э-эге-ге! - катился под сводами сосен голос Ромы.
Низкий, гулкий, где-то за бором протяжно возник звук и повис в воздухе и долго не гас - это шел по Оке теплоход.
- Э-э-ге! Мы здесь! - приложив ко рту трубкой ладони, отзывался на Ромин голос Людмил.
Какой белый у него лоб! Глаза горят. Вот что, он похож на Радослова! Гордого Радослова!..
- Удивительно, Людмил, как ты наизусть запомнил Записки! - сказала Варя.
- Когда у нас в классе кто-нибудь вступает в комсомол, я рассказываю. Такой у нас обычай вспомнить Шипку! После Шипки Болгария стала Болгарией. Мал труд запомнить! Если хочешь знать, у комсорга есть потруднее дела.
- Ты комсорг? Наверно, ты хороший комсорг.
- Обычный. Когда ты приедешь к нам в Казанлык… Что? Ты не знаешь, что такое Казанлык? Мы живем в Казанлыке. Я учусь в Казанлыке.
- А Долина Роз?
- Долина Роз начинается от Казанлыка. Не знала?
- Конечно, нет. Откуда мне знать? Людмил, мы нашлись. А чего-то жалко, Людмил…
Они торопливо шли и говорили спеша, словно боясь не успеть сказать что-то самое важное, и время от времени покрикивали Роме: "Э-эй!"
- Поезд в восемь утра, - пробормотал Людмил, глядя на часы. - Завтра в Москве. Послезавтра в шесть вечера поезд на Софию…
Что он? Что он? Что он, Людмил?! Что он высчитывает?
- Послезавтра в шесть, - повторял он, сведя брови-шнурочки.
У Вари упало сердце. У Вари перехватило дыхание.
- Ха-ха-ха! Ты деловой, оказывается! - засмеялась она. - Здорово рассчитал! Смех! Как настоящий бухгалтер. Людмил, стоит ли тебе поступать в институт Горького? Поступай на бухгалтерский, ха-ха! Будешь вести бухгалтерию, ха-ха!
- Ты досадно смеешься, невесело, - удивился Людмил.
- Нет, я веселюсь! - крикнула Варя. - А на поезд успеешь, не беспокойся, успеешь…
И, распахнув руки, она побежала между соснами, пальтишко ее раздувалось и летело за ней, как голубое облачко.
- Наши, наши, где вы, наши?
Она бежала зигзагами, огибая сосны, и вдруг наскочила на агронома. Он был, как вчера утром, в высоких сапогах, соломенной шляпе и прорезиненной куртке на "молнии". За плечом у него было ружье. Все это придавало ему романтичность.
- Рома! Вездеглаз! - взвизгнула Варя и, с разбегу повиснув у него на шее, влепила поцелуй в небритую щеку.
- Здорóво, пионер! - сказал он. - Здорóво, Болгария!
Маленькая Сима-Серафима вынырнула из-под его локтя, в старом ватнике поверх розового платья, босая, держа в руках туфли на шпильках.
- Невредимые! Целые! - взмахивая туфлями, вопила она. - Нашлись! Не утопли!..
- Глупости! - свирепо оборвал агроном. - Для чего им тонуть?
Он снял с плеча ружье и три раза выпалил в воздух.
- Знак, что нашлись, - объяснила Серафима. - Клавдия по берегу ходит. Стрельнул три раза - значит, нашлись. Домой побежала деда успокоить.
Агроном поставил ружье к ноге, оглядел Людмила и Варю, сдвинул шляпу на затылок и освобожденно вымолвил:
- Черти!
- Перепу-у-угу-у было! - подхватила Сима.
- Черти вы, черти! Ну черти! - ругался агроном.
Он достал из накладного кармана пачку "Беломора", вытащил папиросу, помял и закурил.
- Из-за вас, черти, курить научился, - давясь дымом, сказал он. - Нашли время экскурсии затевать! Чья самодеятельность?
- Что это?.. А! - догадался Людмил. - Это я… говорю Варе…
- Ах, какое благородство! Он берет на себя! - перебила Варя. - Рома, не верь, заливает!
- Что это "заливает"? - спросил Людмил.
- Ха-ха-ха! - смеялась Варя. - Рома, это я увлекла его за Оку, я, презренная, я!
Рома бросил недокуренную папиросу, притушил сапогом, вдавил в землю и, поглядывая из-под соломенной шляпы на Варю, сожалеющим тоном спросил:
- Конфликт?
- Предоположим? - Он сдвинул шляпу на затылок. - Конфликт между вами не есть просто конфликт, а есть международный конфликт. Что грозит… - он надвинул шляпу на лоб, - срывом нашей политики мира. С целью предотвратить мировой пожар призываю стороны не дать разгореться… Дошло? Алле!
Он снова сдвинул шляпу на затылок, взял на плечо ружье и энергично зашагал в лес, в сторону, откуда они с Симой явились.
- Алле! - махнула Сима-Серафима туфлями на шпильках.
Из гостеприимства она засеменила возле Людмила: зарубежный как-никак гость!
- Наша колхозная молодежь с энтузиазмом сошлась в клуб на доклад, - рассказывала Сима. - Исключительно волнующий получился доклад, даже овации были! После обмена мнениями товарищ Хадживасилева, откликаясь на просьбу колхозников, выступила по-болгарски. Незабываемое впечатление!
- Да? - полувопросом вежливо ответил Людмил.
Варя шла сзади, сунув руки в карманы голубого пальтишка. "Вот и все. Вот и все. Вот и все!" - повторялось у Вари в душе. Она слушала бор. После недолгого сна в бору пробуждалась жизнь. Что-то ворочалось, возилось в кустах. Стучал дятел. Молодо, страстно высвистывала птица: фью-фью, тю-лю-лю! Вдали по-утреннему звонко куковала кукушка. На востоке желтело небо…
Коротко охарактеризовав Людмилу выступление его матери в клубе, Сима-Серафима от него отстала. Симе хотелось поделиться впечатлениями с Варей. Людмил, что ни говори, представитель иностранной державы, Сима немного перед ним тушевалась. С Варей Симе было свободнее.
- Как волнующе! Как все волнующе! А после доклада вопросы посыпались. Исключительно острые, председатель предвидеть не мог, какие острые посыплются вопросы, такая накаленная создалась атмосфера, наш председатель то и дело в колокольчик звонит. Ну, докладчица ничего, вышла из положения. А если вникнуть, наша колхозная молодежь хоть и любит каверзные вопросы постороннему лицу задавать, а самая трудящаяся и передовая среди стран всего света! Так и товарищ Хадживасилева в заключительном слове признала! До полночи обменивались мнениями. Пожилые женщины и те не расходятся. Петухи полночь запели, тут Рома шепотом из клуба меня вывел и говорит: "Тс-с, говорит, без паники, наши пропали, говорит". Я с перепугу туфли домой не успела забросить, так на шпильках и побежала за Ромой на Оку вас искать.
Сима-Серафима поглядела на Варю. Варя шла молча, с напряженным лицом. Если вглядеться внимательнее, Варя шла с невеселым лицом.
- Варя! - позвала Сима-Серафима. - Я иной раз из-за своего Ромки расстроюсь, - тихо и деликатно, как и следует говорить о сердечных делах, заговорила она, - расстроюсь, расстроюсь, изведусь от расстройства, один остается выход - разрыв! А проанализируешь причины: ничего и нет! В твоем, к примеру, случае что за причина?
- Он… высчитывать стал, через сколько дней ему уезжать…
- Высчитывать стал? А ты?
- Обиделась.
- Обиделась? Что дни высчитывать стал?
Сима умолкла, видимо анализируя причину разрыва.
- Склочная ты, Варвара! - авторитетно сказала она, видимо не сочтя причину серьезной. - Наплачешься из-за своей склочности. Перевоспитывайся, Варя, по-товарищески, как комсомолка, советую. У вас в роду вон какие Варвары бывали! А ты?
- Что я? Обиделась.
- Заладила одно! Идейных расхождений нет между вами?
- Не-ет.
- Если идейных разногласий нет, возьмусь уладить. Улажу, берусь! Не допущу до разрыва. Косу-то заплети, растрепалась!
Она заплела Варе растрепанную косу. Ленточку из косы Варя потеряла где-то в лесу.
- Варяха-растеряха! - подразнила Сима, взяла Варю за руку, и они побежали к Оке, где над обрывом уже стояли агроном и Людмил.
Ока была сонная, серенькая. У того берега, где тянулись яблоневые сады Привольного, поднимался дымком неплотный туман. У этого берега, под обрывом виднелась тихая темная глубь. Пахло сыростью. Подогнанные к берегу, стояли две лодки. Одна большая, рыбацкая; другая та, которую Варя и Людмил увели от мостков, дурнушка линяло-кирпичного цвета.
- Хозяин лодки хватился, - рассказывала Серафима. - Мы и смекнули, где вас искать. Весь берег обшарили, пока на лодку не наткнулись. А уж там догадались - в лес путь.
- Живей, пионер! - крикнул Рома. - Поезд дожидаться не станет. Они волка видели, - сказал он Серафиме.
- Неужто? - ахнула та.
- Подумаешь! - ответила Варя. - Наверно, это и не волк, а просто собака, а мы с перепугу за волка приняли. А это собака, подумаешь!
- Ну, все-таки. Молодцы все-таки! - сказал агроном.
Варя первой стала спускаться вниз. Она чувствовала, Людмил смотрит, как она спускается, ей было неловко, она была связанной. Из-под ног сыпался песок, с шорохом катились мелкие камешки. Зачем она обиделась на Людмила? Зачем? Теперь не знает, как выпутаться, и Серафиму в свой конфликт вовлекла.
Серафима обогнала Варю, вскочила в лодчонку линяло-кирпичного цвета. Лодчонка накренилась, едва не зачерпнула воды через борт.
- Людмил! Сюда! Разговор есть, сюда!
- Отчаливайте, - велел агроном, садясь за весла в рыбацкой лодке.
Варя села с ним в рыбацкую лодку.
Вода журчала у бортов, за кормой бежала волнистая узкая лента.
- Молодцы все-таки, - повторил агроном, с любопытством глядя на Варю. - Волк или нет, важно - не струсили.
- Как раз и струсили, - ответила Варя.
Когда они пристали к мосткам, Людмил и Сима были уже на берегу. Людмил выпрыгнул из лодки и поднимался на горку. Там, на горке, под белыми яблонями дожидался агронома его испытанный лазоревый "газик", готовый в новое странствие.
За Окой из-за леса вырвалось солнце и пронизало все небо.
- Здорóво, светило! - сказал агроном. - В путь, братцы! За мной!
Он стал энергично взбираться на зеленую горушку, догоняя Людмила.
- На станцию вас отвезу, а оттуда прямо в поля, в дальние бригады, не спавши из-за вашей экскурсии. Ухлопал на вас ночь!
Серафима приложила палец к губам, сигнализируя Варе: "Отстань от людей, есть разговор".
- Что? - спросила Варя, отставая.
- "Что, что"! Они, болгары, самолюбивые, вот что! У них на первом плане - как бы гордость не уронить. Я ему свое, а он мне свое: что, мол, никакого между вами конфликта. Наплачешься ты, Варвара, через его скрытный характер… Гляди-ка, кто там идет?
Серафима прислонила ладонь козырьком над глазами. Песчаной полосой вдоль Оки торопливо шла женщина в накинутой на плечи бордовой шали. Кисти шали качались.
- Клавдия! - узнала Сима.
- Мама! - крикнул Людмил.
И стремглав побежал под горку.
- Что она вернулась? Ей по выстрелам дома надо бы быть, - с беспокойством сказала Сима-Серафима.
Варя в тревоге смотрела, как Клавдия бежит по песку вдоль Оки. Тяжело бежит по песку… Подбежала к Людмилу, положила голову ему на грудь, постояла. И пошла к Варе.
- Варя, - сказала Клавдия, отводя со лба ее волосы и не глядя в глаза, - Арсений Сергеевич заболел. Идем, Варя, что-то дед заболел…
14
"Газик" без гудка остановился в проулке против Климановых. В том, что он остановился без гудка, было тревожное. Все вылезли.
- Идем! - позвала Клавдия Варю.
Варя делала все, что велят, не спрашивая ни о чем. Она потеряла свою волю.
Клавдия за руку вела ее к дому, тихонько рассказывая:
- Из клуба вернулись - вас нет. Он молчит. Я маятником в избу из избы, в избу из избы! Роминого ружья дожидаюсь, как условлено. Рома с того берега три раза пальнул, я домой. Прибежала, кричу про вас, что нашлись. Он, как услышал, побелел и медленно-медленно на бок и повалился… Спасибо, Авдотья Петровна дома, укол сделала…
Они подошли к крыльцу. Варя взялась за перильце. Ступенька жалобно скрипнула под ногой. Варя представила деда с безжизненным лицом, как он днем лежал на кушетке. Стало страшно, так страшно, она не могла сделать шагу.
Вдруг из распахнутого окна донесся его живой голос.
- Спасибо, спасибо! - летел из окна его грозный голос. - Сделайте милость, не лечите! Дожил до семидесяти с лишним без докторов…
- Легкомыслие! Дикость! Извольте лечь, товарищ полковник! - услышала Варя докторшу.
- Не укладывайте, товарищ доктор, не лягу.
- Ложитесь!
- Не лягу.
- Ну и губите себя, губите, если из ума выжили, губите себя, если жизни не жалко! - услышала Варя, и на крыльце появилась Авдотья Петровна в белом докторском халате, гневно засучивающая рукава по локоть. - Варвара! - увидела ее докторша. - Иди к деду. А вы погодите, - приказала она Клавдии с Людмилом. - Вы ждите, пока позову. Иди, Варя, к деду, из ума выжил дед!
Она подтолкнула Варю в избу. Окна в избе были открыты, но после улицы, где все чище и яснее разутривалось, после прохлады реки здесь казалось душно и темно. Дымчатый кот сидел на лавке, таинственно щуря на вошедших зеленые черточки. Дед стоял у стола, опираясь о край согнутыми пальцами. Он изменился за ночь. За одну ночь все в нем изменилось: серые щеки запали, морщины прочертились глубже, странно и пристально глядели на Варю посветлевшие глаза.
- Дед, ты заболел, - сказала Варя, пугаясь перемене в нем.
- Ничего, ничего, - принялась успокаивать докторша, поглаживая Варе плечо. - На тебя сердится. Хватит вам, Арсений Сергеевич, сердиться, такими ли баловницами нынешние девчонки растут! Ваша-то что! Ваша примерная!
- Где ты была? - спросил дед, неестественно раздельно выговаривая слова и опустился на лавку, протянув на столе худую длинную руку.
Варя увидела его худую длинную руку со вздувшимися синими жилами, у нее заныла душа.
- В лесу были. Мы лесника встретили. Потом волка встретили, а он от нас убежал, - низким голосом ответила Варя. С голосом она не могла справиться. Голос ее выдавал.
- Волка для эффекта ввернула! - сердито сказала докторша.
- Нет. Он убежал. Вильнул за дерево и скрылся. А может, говорят, это собака была. Здорово похожа, в точности волк. Дед, отчего ты не слушаешься Авдотью Петровну?
- Собирайся в Москву. Где рюкзак? - сказал дед.
Варя вопросительно поглядела на докторшу.
- Нельзя ему в Москву, - сказала докторша.
- Готовь рюкзак! - стоял на своем дед.
- Арсений Сергеевич!..
- Семьдесят с лишним лет Арсений Сергеевич. Некогда мне здесь нежиться. Дома дела.
- Погодят ваши дела!
- Не погодят.
- Арсений Сергеевич! Не маленький, понимать надо, - просительно сказала докторша.
Он не ответил. Он откинул голову и оперся о стену затылком, худая рука с толстыми жилами безжизненно протянулась на столе.
- Уговаривай, - шепнула докторша, подталкивая Варю к деду. - С ума он сошел!
- Дед, давай останемся, а? - сказала Варя.
- Застряли! Заехали куда-то… бессмыслица.
- Полный смысл, что застряли, - спорила докторша. - Воздух чистый. Молоко неснятое. Изба просторная. Доктор свой. Решили?
- Не решил, а сдался.
- Не сдался, а здравый рассудок все-таки осилил. Пойду гостям объявлю. У них план, им от плана нельзя отступиться.
Она вышла из избы, легко и поспешно неся немолодое грузное тело.
- Варя! - позвал или про себя сказал дед.