- Двадцать пять километров сюда, двадцать пять обратно. Из-за двадцати горошин, - повторил дед, явно желая втянуть его в разговор.
Он все молчал.
Дед искоса на него поглядел, обиженно кашлянул и насупился.
- От самой Москвы всё удачи, а у цели возьмет да сорвется, - после паузы в задумчивости самому себе сказал дед.
Агроном и сейчас не откликнулся. Он до странности не проявил интереса к приезжим.
Они въехали в лес.
Дубы стояли в нем редко и высоко под широкими сводами крон. Толстым ковром лежали на земле прошлогодние ржавые листья, от рыжины рябило в глазах. Тонкие прутья подлеска, спрятанные от солнца кровлей дубов, едва начинали пушиться.
- Просторно в лесу, по-весеннему, - сказал дед.
- Гм! - неопределенно отозвался агроном.
Дед внимательно на него поглядел, слегка улыбнулся и продолжал:
- Славный лесок. Привольновский?
- Что? Гм… кажется.
- Понятно, - усмехнулся дед. - Не местный.
- Кто?
- Вы… Приезжий?
- Приезжий.
- Со студенческой скамьи?
- Д-д-да.
- Давно?
- Гм… первый год.
- Точнее - первую весну. Точнее - нет месяца.
- Кто вам сказал? - удивился агроном.
- Вижу. Бычитесь. В себе не уверены.
- Еще чего! - сердито вспыхнул агроном.
- Вон и загореть не успели. Ленинградец?
Агроном кулаком столкнул шляпу со лба назад и озадаченно уставился на деда. Впрочем, не дольше секунды - "газик" вильнул. Он вмиг его выправил. Осторожно нагнулся к рулю. Некоторое время вел молча.
- А водите хорошо.
- Кто вам сказал, что ленинградец?
Дед довольно усмехнулся:
- Немного наблюдательности, немного догадки, немного чутья.
- Ну, а мы кто? А мы? - спрашивала Варя, подпрыгивая на заднем сиденье.
Она подпрыгивала от толчков, радости и необыкновенности этого утра, этой поездки в брезентовом "газике" по деревенским дорогам. При каждом толчке она едва не тыкалась носом агроному в плечо. Железный бидон, гремя, катался у нее под ногами, она с ним сражалась, стараясь отпихнуть. Ухаб. Вниз! Вверх!
- А мы кто? Ну? Немного догадки…
- Куртка выдала, - сказал агроном. - Ленинградец, верно, и не загорел еще, верно…
"Газик" вылетел из дубового леса и спустился в низину. Дорога, развороченная грузовиками, стала труднее, почти непроезжей. В грубоких колеях стояла жидкая грязь. Чавкала под колесами, летела ошметками в стороны. Вдруг забьет, как из шланга, фонтаном. "Газик", напрягая силы, кряхтел.
- Черт, забуксуешь, чтоб ему!.. - выругался агроном. - Извините.
- Ничего, - сказал дед.
Пока "газик" выбирался из грязевой лужи в полметра глубины, полкилометра длины, они напряженно молчали. Такого грязевого разлива Варя еще не видала! Выбрались. Обошлось без буксовки.
Агроном остановил машину, выскочил поглядеть, что стало с кузовом. Что стало с лазоревым кузовом! Где небесная его голубизна!
- Надо было в объезд, - сказал агроном, надвинул шляпу на лоб, влез в машину и погнал как сумасшедший по ровненькой, словно катком выкатанной, зеленой равнинке. Такой чистенькой, гладкой, будто и не было только что чавкающей топкой низины позади.
- Немного наб-лю-да-тель-но-сти! - напевала Варя.
- Удивляюсь, что в дачах? - сказал агроном. - Чепуха на постном масле!
Вот что, он их принял за дачников!
Среди дачников встречаются плохие и хорошие, умные и неумные, ничем не знаменитые и выдающиеся люди, но агроном из колхоза "Привольное" к данникам как таковым относился со скукой.
Пусть это был предрассудок, агроном пренебрегал данной категорией советских граждан. Он считал их какими-то ненастоящими гражданами, прозябателями. Извините, конечно…
- Дана задача, - сказал дед, - двое граждан в летнюю пору приезжают из Москвы в живописное село на Оке. Зачем? Решение первое - дачники. Классический пример шаблонного мышления.
- Отпадает? - спросил агроном, столкнув со лба шляпу назад.
- Ох, и хочется знать, зачем двое граждан приехали из Москвы в живописное село на Оке! Не на дачу - зачем же? Зачем же? Зачем же? - дразнила Варя, веселясь и прыгая на заднем сиденье.
- Зачем же? - равнодушным тоном повторил агроном.
- О Клавдии Климановой слышали? Вот вам!
Он так круто обернулся, что Варя едва успела откинуться на заднюю спинку. Машина вильнула. А как раз яма. Он едва не свалил машину в яму, только его водительская квалификация спасла их от аварии.
- Едем к Климановой Клавдии, да, - сказала Варя.
Он рванул тормоз. Машина стала. Он сдвинул шляпу на лоб, оперся локтями на руль и изумленно деду:
- Фантастика?
- Не фантастика. Мы едем к Климановой Клавдии, - сказал дед.
Хорошо жилось до войны в селе Привольном Климановым! Справный был дом, залюбуешься. И что редко, что в наше время почти исключительно - вся семья вместе, никто не убежал из колхоза.
Бегут из разоренных колхозов. В Привольном перед войной колхоз жил небедно. Во владении богатейшие заливные луга. Пашни близкие. Скотина ухоженная. Председатель не вор, не дурак. И не пьяница. Оттого и колхозники жили с достатком.
И Климановы жили ладно и дружно, крепкой, работящей семьей. Отец работал конюхом. Когда в двадцать девятом в Привольном обобществляли хозяйство, свою животину на колхозный двор свел, так и остался при конях. Спросите любого, никто не скажет о Климанове худо. Обыкновенный колхозник, речей не умел говорить, наград и отличий за трудовую жизнь не добился - работал на совесть, только и всего. А это много - работать на совесть! Если бы все-то на совесть работали! И еще - плохого людям не делал. Не любил делать людям плохое.
О сыновьях тоже худа не скажешь. Сыновья росли трезвые. Отца и мать уважали. Правда, люди говорят: "Женятся - переменятся". Но это когда-то… А пока холостые, ребята не стремились покинуть отцов дом в Привольном. Один после армии работал механиком в тракторном парке, другой - учеником кузнеца.
А радостью дома, баловницей, общей любимицей была дочка Клавдия! Клавдюшка! Хохотунья, певунья, танцорка. Но главное не в том, что танцорка, а что в весну перед войной окончила районную десятилетку по признанию педагогического совета отлично. Отличницу собирались провожать в институт, в Московскую имени Тимирязева сельскохозяйственную академию. Учителя предсказывали Клавдии победу в науке. Учителя - фантазеры: "Вот такой-то мой ученик или такая-то ученица - будущая звезда и талант - совершит что-то из ряда вон выходящее, и моя педагогическая деятельность осветится особым, возвышенным смыслом…"
Клавдия не успела отличиться в науках. Началась война. Отца и сыновей Климановых взяли в армию в первые дни. Позже и Клавдия ушла добровольно на фронт.
Агроном нажал на педаль, "газик" взревел. Агроном обращался с ним без церемоний. Но с доверием. И "газик" его не подводил. Мягко бежал да бежал луговой дорожкой. Луг сверкал и искрился от еще не просохшей росы…
- Откуда я про Климановых знаю? - гоня машину луговой дорожкой, продолжал агроном. - Откуда я знаю? Зайдите в наш клуб… Спокойно, не дрейфить, Малыш! Нормально, Малыш!
Последние слова относились к машине. Дубовый лес, и низина, и миленькая луговая дорожка давно позади. "Газик" осиливал гору, довольно крутую гору, и весь вздрагивал, тяжело и натужно дыша. Человек за рулем подался вперед, весь тоже напрягся. Дед с любопытством глядел на него, на его сжатый рот.
"Газик" взял гору. Агроном ослабил руки на руле, отдыхал, распустив плечи.
- Классически водите, хотя и недавно, - сказал дед. - Отец водитель?
- И это угадано, - послушно согласился, словно сдался, агроном. - Водитель. На самосвале. На стройке. А я по сельскому хозяйству. Случайно.
- Семена гороха с поездом тоже случайно?
- То для опыта… Стипендию отработаю, там поглядим. А может, увлекусь.
- А вы уже увлеклись! А вы уже увлеклись! - хлопая в ладоши, кричала Варя.
Ей очень хотелось, чтобы он увлекся, вырастил рекордные урожаи своего сверхособого гороха, прославил Привольное… Незаметно они отмахали двадцать пять километров. Нырнули в овраг, поднялись, пересекли празднично зеленеющее молодыми всходами поле, над которым громко ликовали хоры утренних жаворонков, и глазам открылось Привольное. Оно вытянулось километра на два вдоль Оки. На той стороне, на высоком берегу, стеной стоял сосновый мачтовый лес.
- Вот что здесь, какой Шишкин! - сказал агроном. - И Левитана найдете. А импрессионизм? На каждом шагу!
- Скажите пожалуйста! - покачал головой дед и снова поглядел на него с любопытством.
"Газик" вбежал в село, остановился против проулка с яблоневыми, белыми от цвета садами позади изб.
- Приехали, - сказал агроном. - Третья по счету изба-пятистенка - бывший климановский дом. Откуда я знаю? Интересовался Климановыми, поскольку в клубе у нас… Теперь правление колхоза старейшую колхозную докторшу Авдотью Петровну тут поселило… А что Клавдия вернулась… не знаю. На фантастику смахивает. Правда, я больше в полях… На селе-то, если не вымысел, наверно, слышали. В правление скатаю, вернусь за информацией. До встречи! Пока!
Он приподнял шляпу. Малыш его фыркнул газом и умчался.
- Итак? - сказал дед.
Дед волновался. Варя поправила рюкзак на спине и ободряюще сказала:
- Пошли!
В проулке было безлюдно и тихо. Только пели где-то во дворах петухи. Третья по счету изба-пятистенка под красной железной крышей выходила крылечком в палисадник с живой изгородью из акации. Длинные рябинки стояли под окнами. Варя и дед поднялись на крыльцо, дед постучал. Никто не ответил.
- Дед, ты не видел ее никогда?
- Нет.
- Как же мы узнаем ее?
- Узнаем уж как-нибудь.
Дед толкнул дверь, они вошли в просторную комнату с большой русской печью в правом заднем углу. Вдоль передней стены, как в крестьянских избах, тянулась широкая лавка, перед лавкой - ненакрытый, чисто вымытый стол. Варя не успела как следует оглядеть обстановку, из соседней комнаты раздался голос: "Кто там?" - и на пороге появилась моложавая миловидная женщина с пучком светлых мягких волос, вся легкая, светлая.
- Вам кого? - спросила она деда.
Перевела взгляд на Варю и вдруг схватилась рукой за косяк, отшатнулась, словно ужасно удивилась чему-то. Словно перед ней привидение.
- Варя! - отчаянным голосом вскрикнула женщина. - Варя!!
5
- Вы меня не знаете! Я вас никогда не встречала! Первый раз вижу! - отчего-то вся замирая, сказала Варя.
Откуда эта незнакомая женщина может знать ее имя?.. Незнакомая женщина, испугавшаяся так, словно перед ней привидение!
- Я верно Варя, но вы… Я первый раз в Привольном. Я вас первый раз вижу.
Дед отстранил Варю, вышел вперед.
- Вы Клавдия Климанова. Мы к вам приехали.
Она вскрикнула, подняла ладони к лицу и опустилась на лавку, упала головой на стол. Заплакала громко, со всхлипами. Шпилька выпала у нее из пучка, волосы светлой гривой рассыпались по плечам. Дед подошел к столу, нагнулся, тронул ее плечо:
- Слушайте, гм… успокойтесь, Клавдия, гм… Вы испугались? Неожиданно, да… Она Варя. Она третья Варя. Та была вторая, вы знаете. А эта третья. Они похожи, она почти копия. Успокойтесь. Ну? Дать воды?
Варя подбежала к печке, зачерпнула ковшом из ведра. Клавдия подняла голову, щеки ее были мокры от слез, и глаза, мокрые и светлые, изумленно не отрывались от Вари. Вскочила, взяла у Вари ковш, поставила на стол, наполовину расплескав воду, схватила ее за руки, вглядывалась в лицо, узнавая все больше.
- То лицо, та улыбка! Вся та! Юность моя в родной моей отцовской избе! В России!
Она снова заплакала, громко всхлипывая. Плакала, утирала ладонями щеки и глаза. Улыбалась. Говорила. И все утирала щеки.
- Надо же, сегодня приехали! А завтра меня уже и нет. Ах батюшки, если бы на денек припоздали, так и не встретились бы! Вы Варин отец. Второй Вари… Так я вас и рисовала себе. Несгорбленный. Ах, и удивление же! Ах, что же вы стоите? Садитесь, чаем вас напою!
Она кинулась к печке ставить самовар. Варя и дед сели на лавку. Варя наблюдала за Клавдией. Все в ней привлекало - голос, быстрая походка, лицо. Она то уходила к печке, то возвращалась. То смеялась, глядя на Варю, то всхлипывала, а Варя краешком глаза разглядывала обстановку.
У задней стены стояла книжная полка, к ней прислонилась изголовьем старенькая кушетка с иссеченной от ветхости атласной обивкой. Висячий посудный шкафчик, вышитое красным и черным крестом полотенце на зеркале. Изба и не изба - всего вперемежку.
Будто сошедший со страниц сказки братьев Гримм, бесшумно явился зеленоглазый дымчатый кот и сел посреди пола. Зажмурил глаза - две длинные черточки, искосись, протянулись от носа.
Старейшая докторша Авдотья Петровна принимала в сельской амбулатории, Клавдия была одна дома. Да кот с зелеными черточками глаз.
- Вчера подъезжаем к Привольному, - возбужденно говорила Клавдия, - я у въезда сошла. "Поезжайте вперед, оставьте меня!" - говорю, а сама чувствую - обессилела вдруг, так обессилела, села при дороге, не могу идти, да и все! Раньше прясла стояли у въезда. Когда отца с братьями на войну провожала, тут, возле прясел, простились. И я, когда уходила, мать, помню, упала без памяти… Мамонька, родимая моя!
Клавдия подняла ладони к лицу, постояла молча.
- Постарело село-то, - опуская руки, с грустью сказала она. - А сады не перевелись. Наш и не узнаешь, вон как разросся. А молодежь незнакомая вся. Вчера с кладбища, от маминой могилки, под вечер иду, девчата навстречу, а чьи, не узнаю…
Клавдия в раздумье качнула головой и, вдруг вскликнув: "Ах, что же я, самовар-то забыла!" - убежала к печке поглядеть самовар.
- Да-да, - отвечая своим мыслям, сказал дед.
Клавдия вернулась от печки, держа перед собой измазанные углем руки.
- А вы… тоже прошлое вспомнили, - несмело проговорила она, видя хмурые дедовы брови.
- Вспомнил. Мы вашу делегацию в Москве повстречали.
- Вот оно что!
Клавдия глядела на деда, словно ожидая чего-то, с какой-то робкой, даже чуть виноватой улыбкой.
- Что же вы не спрашиваете, зачем мы в Привольном? - сказал дед.
Улыбка сбежала у нее с лица.
- Сейчас вот руки отмою.
Долго мыла у печки под рукомойником руки, терла мочалкой. Подобрала волосы и села возле деда. Дымчатый кот вспрыгнул на лавку и, выгибая спину, терся о ее плечо. В зеленых глазах его сверкали искры, как у заправского сказочного кота, который только и выжидает случая начать свое колдовство.
- "…Что бы ни стало со мной, пускай мне назначены гибель и смерть, пускай наши страдания останутся безвестны, никогда не раскаюсь в своем решении! Вокруг себя я вижу терпеливых, каждодневных героев, простых, без громких слов. Так и я буду записывать все, просто, без громких слов…"
Клавдия наизусть читала из Записок. Когда дед рассказывал Варе историю ее прабабки Варвары Викентьевны, он тоже читал наизусть отдельные места из Записок. Он их помнил, хотя, с тех пор как Записки пропали, прошло более двадцати лет.
- "…Сколько геройства увидела я, сколько подвигов!" - читала Клавдия.
Дед молчал. Под окошко прилетела пышная птичка с растопыренными перышками на розовой грудке, попрыгала снаружи на подоконнике. Кот повернул голову к окну, расширил глаза, брызнул зелеными искрами. Птичка стукнула клювом в стекло и улетела.
- Знаю, как вам драгоценны Записки! - сказала Клавдия.
Ей было семнадцать лет. Босоногая и быстрая, она летала из конца в конец по селу, проверяла по поручению председателя готовность колхозников к встрече школьного интерната, эвакуированного из Москвы в июле 1941 года. В Привольном нет такого большого помещения, где можно бы поместить восемьдесят приезжих ребят плюс десять учителей и пионервожатых всех вместе. Постановили размещать по избам. Кто пускал добровольно, кто по разверстке.
Клавдия с матерью рады были взять на постой интернатских в свою осиротевшую избу. Мужчин проводили в армию. Троих в один день. Опустела изба.
В ожидании москвичей Клавдия вымыла полы и стены. Навязала букеты цветов, наставила на столе и окошках в глиняных кринках. Утром, в день приезда, сбегала в лес, на вырубки, набрала земляники. Мать затопила в печи молоко, спустила в погреб корчажку: приедут интернатские, угостятся холодненьким, неснятым, с коричневой сладкой пенкой в два пальца.
Они приехали за полдень. Их привезли со станции в грузовых машинах, остановили возле правления. Собралась толпа. Женщины, ребятишки. Поглядеть: какие такие эвакуированные? Еще в диковинку было.
Они были в красных галстуках, пыльные, иссиня-бледные, словно из больницы. Словно выпавшие из гнезда птенцы. Молча жались друг к дружке. Их старшие, тоже в красных галстуках, едва из машин, суетливо принялись хлопотать, требуя от председателя колхоза отдельное помещение для интерната, чтобы блюсти гигиену.
- Нету у нас дворцов. Не ожидали таких важных гостей, возвести не успели, - угрюмо отказал председатель.
Начальница интерната с длинным унылым лицом сразу пала духом от его неприветливости.
Закудахтала:
- Куда же, куда нам?
- Бабы… товарищи женщины, делите эвакуированных промежду собой, - велел председатель. И отвернулся.
Уж очень вид был у ребятишек растерянный. Что за война! Немец как через границу вступил, так и прет, так и прет. До чего же допрется?..
Клавдия обежала старших глазами и с одного взгляда выбрала себе пионервожатую. Нельзя сказать, чтобы пионервожатая, выбранная ею, была очень красива или заметно одета. Нет. Но что-то было в ней ясное, располагающее. Смотрела прямо. И вела себя не рохлей и не нюней.
Пионеры попрыгали из грузовика. Она поставила их в стороне, пересчитала, раздала мешки и рюкзаки, тому одернет рубашку, той поправит косичку - словом, она не бездействовала!
Клавдия поглядела - подошла:
- Как тебя зовут?
- Варя.
- А меня Клавой Климановой. Сколько их у тебя? Раз, два три… восемь. Давай ко мне. Уместимся.
Варя не стала колебаться и расспрашивать, как обычно это делают нерешительные люди: "А где? А что? А как?" Другие, боясь прогадать, все еще выбирали жилье, мучились сомнениями, а Варино звено уже располагалось в пятистенке Климановых.
- Набивать сенники!
- Стелить постели!
- Готовить мыло, белье! Живо!
И вот уже несется команда:
- По-стро-ить-ся!
Не желая в первый же день ударить в грязь лицом перед местными жителями, вожатая построила звено и повела на Оку отмывать усталость и дорожную пыль. Чистенькие, причесанные, они сидели после купанья вот за этим выскобленным, добела отмытым столом, на этих лавках.
Им нравились эти широченные лавки, бревенчатые стены с пазами, коричневые с цветочками деревянные ложки, глиняные миски, в которых дышали паром - только из печки - аппетитные кислые щи! Им нравилось, что их вожатая Варя с первого часа, нет - получаса, нет - первых минут так душевно и страстно подружилась с привольновской комсомолкой Клавдией Климановой, что всем им, эвакуированным из Москвы пионерам, о которых их матери проплакали, наверно, сегодня ночь напролет, стало хорошо в Привольном. Несиротливо.
- Марш, марш, писать письма домой! - скомандовала после обеда вожатая.