Валя чуть хохотнула, а я нервно поморщился. Меня бы сейчас и Никулин не рассмешил, такая во мне сидела настороженность. Будь я уверен, что весь обед пройдет в веселье и смехе, я бы, может, и расслабился, но, к сожалению, я был уверен в обратном, что родителям не до одних только шуток, когда к сыну пришла не просто девочка и не просто по делу - уж это-то они понимали. И мне ужасно хотелось, чтобы они понравились друг другу, поэтому я боялся за них за всех - как бы кто-нибудь ни сказал или сделал чего-то такого, что смутило бы или обидело кого. Особенно я опасался, конечно, за маму. Она любила затевать скользкие разговоры, чтобы прозондировать моих друзей, как будто они были пришельцами из других миров и могли занести в наш якобы стерильный дом неведомую заразу.
Мы сели крест накрест, молодые и взрослые. Отец разложил салат. Есть я не хотел совершенно, но решил проявить волчий аппетит, чтобы мама не придралась и не спросила опять, как у меня дела с утренним стулом.
Вилки затюкали по блюдцам.
Валя клевала: отдельно горошины, отдельно кубики колбасы, отдельно кубики картошки. Мама торопилась, по привычке. Папа ел крупно и аккуратно, чтобы ни крошки с губ не сорвалось, иначе все будет в бороде. Молчали. Молчание меня тревожило, как и разговор. Быстрее всех прикончив салат, папа, убедившись, что борода в порядке, спросил:
- Валя, а не замаял тебя Аскольд?
- Что вы! Он на лету хватает!
- Почему же он в школе не хватает на лету? - слукавил отец, но спохватившись, что ария немножко не из той оперы, быстро продолжил: - Да-а, жуткое дело - чужой язык!.. Я, например, немецкий шесть лет в школе долдонил да пять в институте, а в прошлом году отправили меня в ГДР опытом делиться - со стыда сгорел. Ни бэ ни мэ! Вот ведь какая кирилломефодика!.. А русский взять?.. Для иностранца это такая филькина грамота, какой свет не видел!.. Не зря один узбек жаловался, мол, русский ясык ошень трудный; серковь стоит - сапор, доски у дома - сапор, жифот болит - тоже сапор! Ошень трудный!
Все посмеялись. Я тоже хмыкнул для приличия, отметив, что пока застолье идет сносно.
- А знаете, есть, наверно, какое-то общешкольное отношение к иностранному, и его трудно изменить, - сказала Валя.
- Возможно, - согласился папа. - Даже наверняка. Вот у нас, на заводах, сплошь и рядом встречается такая вещь: не идет изделие - и все! Техническая сторона решена полностью, а не идет. Отношение! Пока не переломишь отношение - не жди успеха. Это ты, Валя, верно заметила.
Валя обрадованно подхватила:
- Конечно! А больше чем объяснить?.. Вот у Аскольда английский не любят, хотя сестра моя, по-моему, отличный преподаватель, а вот у нас, в седьмой, любят!
- Валя, а ты разве в седьмой учишься? - спросила мама.
- Да.
- Это не у вас перед новым годом десятиклассница родила?
Пожалуйста, зонд пущен!
Странно, что именно вот такие любовно-свадебно-родильные разговоры вспыхивают вокруг меня в последнее время на каждом шагу. Тут не хочешь, да задумаешься об отношениях между мужчинами и женщинами. Но одно дело думать, другое - говорить… Я кинул испуганный "взгляд сперва на маму, потом искоса на Валю, которая, ничуть не смутившись, отозвалась:
- У нас… Ох, и шума было!
- Еще бы!
- А почему? Родила она не просто так.
- Просто так никто, Валюша, не рожает!
- Ну, я имею в виду, что у нее есть муж, одноклассник. Не настоящий, конечно, муж, а друг. Они пока не расписаны, но вот-вот. И у них любовь. -
Мама гмыкнула. - Вы не верите, Римма Михайловна, что в десятом классе может быть любовь?
- Почему же, верю. Любовь может быть и даже необходима. Но у любви есть ступеньки, лестничные площадки, этажи, наконец! Любовь - это, если угодно, небоскреб, на который нужно умело подняться! - выговорила мама и повернулась к отцу. - Алексей Владимирович, это правильно по-инженерному?
Чуть пожав плечами, папа ответил:
- По-инженерному-то правильно…
- Ой, не знаю! - горячо вздохнула Валя, прикрыв ладонью глаза и тут же убрав руку. - По-моему, если любовь это небоскреб, то, пусть это и неправильно по-инженерному, никаких там ступенек и этажей нет, а молниеносный лифт: раз - и на крыше!
- Да-да, - вроде бы поддакнула мама, - так и эти ребятки решили: раз - и на крыше, два - и ребенок!
- А разве это плохо - маленький гражданчик? - удивилась Валя.
- Гражданчиков выращивают граждане, а не зеленые стручки, у которых едва проклюнулось чувство, первенькое, чистенькое как в него - бух! - пеленки и горшки!.. Глупо, отвратительно и дико!.. В голове сквозняк с транзисторным свистом, танцульки, хиханьки да хаханьки, а на руках ребенок. Это нелепость! И этот мальчишка вот-вот, зажавши уши, и без оглядки удерет от своей возлюбленной! - сурово закончила мама.
Валя потупившись сказала:
- Да, он на время вернулся к своим.
- Уже? Вот видите!
- Это чтобы десятый закончить, - торопливо и неуверенно пояснила Валя.
- Ага! - воскликнула мама. - Ему, значит, надо десятый закончить, а на нее плевать?.. Вот так она, дитя в квадрате, и останется на бобах: с ребенком, без мужа и без образования!.. Далеко ходить не надо, вон, под нами, юная клушка сидит! Девочка, цветочек, а уже мать-одиночка! - Словно специально дождавшись этого момента, чтобы образней подкрепить мамину мысль, у Ведьмановых заиграло пианино. - Пожалуйста, тоску разгоняет!.. А вашей совсем худо. Ну, куда она теперь с девятью классами, с этим огарком?
- У вас, Римма Михайловна, очень мрачный взгляд на жизнь, - тихо сказала Валя.
- Не мрачный, Валюша, а точный!
Мне был до стыда неприятен этот спор, я силился вмешаться, но не находил никаких контрмыслей и спасительно глянул на отца. Его, наверно, сейчас беспокоил не столько любовный небоскреб, сколько треснутые цокольные панели, из-за которых ему грозила тюремная решетка, но тем не менее папа, кажется, внимательно слушал разговор. Поймав мой тревожный взгляд, он кивнул мне, постучал вилкой о блюдце и сказал:
- Нет-нет, Римма Михайловна, именно мрачный! Хотя бы потому, что вы не даете нам супа.
- Ой, простите! - Мама смягчила лицо. - Вечные вопросы!.. Отец, неси супницу!
- Я, мам, принесу!
Опасность миновала. Не знаю, что там вывела для себя мама, но я, несмотря на отвращение к этому зондированию, вывел, что Валя молодец, не сдалась! Я подхватил фарфоровую супницу и на радостях чуть не хряпнул ее об косяк.
Стол уже очистили для больших тарелок. Валя встала, чтобы помочь разливать суп, но мама усадила ее, говоря, что, мол, будь уж сегодня настоящей гостьей, а вот в следующий раз… И после короткого многозначительного молчания вдруг с поправдешней серьезностью упрекнула меня за то, что я не могу натренировать своего Мёбиуса-бездельника выполнять какую-нибудь кухонную операцию - вот хотя бы орудовать поварешкой, а то он только по телефону горланит.
- Куда мне, с огарком! - буркнул я.
- Знаю, над чем ты подтруниваешь! Мол, мать лирику развела, а мы физики! У нас в туалетах музыка играет!.. А я вам и как физикам сделаю вливание, хотите?
- Ты нам - по физике?
- Да.
- Я сдаюсь! - быстро сказала Валя.
- Ну-ка!
- Пожалуйста. Только есть не забывайте. - Она налила себе последней и села. - У одной моей пациентки, старушки, в желудке нехорошая опухоль, не при еде будь сказано…
Оперировать не дается - зарежут, говорит, чтобы пенсию не давать. Вон, говорит, Нюрка Савкина легла под нож, зарезали, а пенсию ее кто-то в карман положил. Словом, оперироваться - ни в какую!
- У нее рак? - горько спросила Валя, щупая свой живот.
- Да.
- Ужас! - выдохнула Валя. - И не знают, как лечить?
- Знают. Существуют лучи, которые убивают злокачественные клетки, но они же убивают и здоровые. Как спасти человека?.. Физическая проблема. Спасайте, физики!
Я тут же предложил:
- Сделать укол, чтобы здоровые ткани не боялись лучей!
- Такого препарата нет.
- Вывести желудок наружу! - торопливо, точно больная умирает на глазах, сказала Валя.
- Это опасная операция.
- А если сперва слабую дозу, а потом… - вслух подумал я, но сам же отверг идею.
- А через пищевод? - неуверенно спросила Валя.
- Все равно заденет ткани.
- А-а! - вдруг воскликнул я и аж вскочил, размахивая ложкой. - Надо пустить лучи рассеянным пучком, неопасным, а линзой сфокусировать их в желудке, на больном месте!
Мама, спокойно хлебавшая суп, перестала есть, удивленно вскинула брови, потом не спеша дожевала и сказала:
- Верно.
- Ура-а! - крикнул я.
- Ура-а! - подхватила Валя.
- Ура! - коротко поддержал папа.
Я был на седьмом небе, как будто действительно спас неведомую бабушку, а заодно и себя, и Валю, и всех пятнадцатилетних вообще. Нет, уважаемая Римма Михайловна, восемь классов - это все же вам не свечной огарок!
ГЛАВА ЧЕТЫРНАДЦАТАЯ
В понедельник анкеты не появлялись - или Нэлка не смогла, или я все же не сумел ее очень сильно попросить. Надо было, видно, конфет купить или шоколадку!… Появились они во вторник, вечером. Вручая мне тяжелую, перехваченную шпагатом стопу бумаг, отец с довольной улыбкой проворчал, что мало мне отвлечь от работы главного инженера, так я еще и пол-управления мобилизовал. Листы, плотные и остро пахнущие нашатырным спиртом, были четко заполнены темно-коричневым текстом, написанным чертежным шрифтом: вопросы - слева, место для ответов - справа. Молодец, Нэлка! Ух, какая молодчина!
Я так и отнес кипу в школу - не развязывая. От волнения глаза Васькины еще больше углубились и там, в глубине, расширились, видно, он только сейчас вполне оценил нешуточность нашей затеи. Ощупав пачку и резко нюхнув, он расчихался, и все давай нюхать и чихать, даже тот, кого не пробрало. На первой же перемене комсорг торжественно раздал анкеты. Я бы мог еще дома отделить себе листы, но мне хотелось получить их принародно. И я получил, и гордо сел рассматривать.
Напомнив, что анкета анонимная и что никого не вздуют и не потащат к директору ни за какие ответы, Забор объявил, что надо немедленно избрать комиссию из трех человек, штаб будущего форума, который будет изучать анкетные результаты. Девчонки тотчас выдвинули меня. Прослышав, что я целую дамам ручки, они прямо ошалели от восторга, улыбались, любезничали, всем я понадобился, только и слышно: Эп да Эп! Надо было еще в первом классе поцеловать какую-нибудь Марусю - и был бы все десять лет счастливчиком! Или, наоборот, пропал бы, потому что девчачья любовь сводилась к выдвижению в начальство. Так что я не только влетел в комиссию, но и оказался ее председателем.
Проглядев анкеты, Шулин растерялся:
- Эп, а вот эти-то куда, в Черемшанку отсылать?
- Долго. Пусть тетка с дядькой заполнят.
- Да плевать они хотели!
- А ты объясни, что это важно.
- Объяснишь им!.. Слушай, Эп, приди-ка ты лучше сам и объясни. Они тебя слушают. Ты вот сказал, что раз собаки нет, то незачем и дощечку с надписью "во дворе злая собака" держать, - дядька оторвал ее!.. Да и мне поможешь, а то тут смотри, сколько понаворочено, чего мы и не говорили!
- Кроме нас люди думали.
- "Способный ли ты?"… А почем я знаю?
- Неужели не чувствуешь?
- Мало ли что я чувствую!
- Вот и напишешь.
- Нет, Эп, ты приди!.. А это что? "Мужской или женский пол умнее и развитее?" Мать честная!.. Мы же о девчонках и пацанах спрашивали!
- Это мы с Васькой обобщили!
- Сдурели! - воскликнул Авга. - Они обобщили, а мне отдувайся! Что я вам, академик?
- С тебя, балда, не научный трактат спрашивают, а личное мнение! Правильно или неправильно - все равно, лишь бы это были твои собственные мысли!
- Нет, Эп, ты приди.
- Ладно, приду. Да! - крикнул я, вскакивая. - Чтобы завтра же вернуть заполненные анкеты, иначе к субботе мы не успеем их проанализировать! - Во мне уже заговорил председатель комиссии. - И чтобы никаких отговорок!
- Значит, придешь? - не успокаивался Шулин.
- Приду. И может, не один.
Это я решил познакомить с Авгой Валю. Надо же когда-то размыкать наше одиночество, а то Валя и моих друзей избегает почему-то, и со своими не сводит, даже провожать себя до дома не дает. Нам, конечно, и одним хорошо, но иногда тянет в общество.
И вот часов в пять, когда мы с ней отзанимались по-английски, я предложил прогулку в Гусиный Лог. Валя слышала об этом районе тот же миф, что там рассадник хулиганства, но согласилась.
Мы отправились.
Солнце палило уже целую неделю. Тысячи тонн влаги унеслось в небо, у заборчиков высыпала травка, деревья и кусты окутались зеленой дымкой, и вообще природа, по-моему, перескочила из зимы в лето, как Монголия из феодализма в социализм.
Асфальт кончался на следующем перекрестке вместе с нашими домами, и от него как будто начиналась деревня, откуда утрами доносилось петушиное кукареканье. Здесь когда-то, в конце девятнадцатого века, родился наш город, и здесь постепенно умирал его старый облик. Через это деревянное поселение, изгибаясь коромыслом, тянулась к реке, где прежде наводился понтонный мост, древняя булыжная мостовая, с проплешинами гравия, бетона или просто с ямами. Справа от мостовой и залегал Гусиный Лог - овраг, забытый домами. Через каждые шагов сорок в него врезались узкие улочки. С края, где лог только набирал уклон, домики стояли вольно и даже с огородиками, а дальше огородики сходили на нет, домики сближались. И всюду глухие заборы, прорези почтовых ящиков в них и таблички о злых собаках. Посреди улочки промоина, забросанная шлаком, битым кирпичом, дырявой обувью и прочими отбросами. Ниже - круче, домики стыковались, лезли на сваи и друг на друга, сеням уже не хватало места, и два дома иногда объединялись общим тамбурчиком: одному он подвал, другому чердак. Не хватало места и заборам. И вообще улочка исчезла, превращаясь в как попало и куда попало ведущие ступеньки, сглаженные водой. Где-то там, на самом дне, протекала срамная, полупомойная Гусинка, птичий курорт. Что и когда загнало сюда и спрессовало людей в этой яме, не знаю. Город уже перешагнул ее: правее нашей улицы лог перемахнул огромный, на всю ширину проспекта, мост, за оврагом уже сахарились отделанные мраморной крошкой панельные дома и вырисовывался железобетонный скелет чего-то гигантского. Снизу, от реки, и на Гусинку наступают, загоняя ее в трубы и замывая лог землесосами, но все это очень медленно, а пока - вот…
Валя держалась за мою руку и ни о чем не спрашивала. Мы постояли у ступенек, хмуро-сосредоточенно поозирались, попринюхивались и вернулись немного назад. Авгина родня жила чуть выше, но тоже в тесноте. Маленький домик под толем, тополек между забором и окном да плаха от калитки до сеней вдоль завалинки- и весь двор, а в полуметре, за штакетником, звенел тугим проводом и давился лаем чужой пес. Мы тихонько вошли в крохотные сени, целиком занятые тремя мешками картошки, ступили в кухоньку и чуть не нырнули в открытое подполье, где трепетал бледный свет и откуда вырывалась веселая песня Шулина:
Нам электричество
Глухую тьму разбудит,
Нам электричество
Пахать и сеять будет,
Нам электричество
Заменит всякий труд:
Нажал на кнопку - чик-чирик! -
Все тут как тут.
Мы заглянули вниз. Подполье было вырыто пирамидой и не глубоко. На земляной приступочке горела свеча. Шулин, закутавшись в фуфайку, мотал головой в такт словам, отрывал от картошки ростки и швырял ее в ведро, привязанное к веревке.
Нас электричество
От голода избавит,
Нас электричество
Продуктами завалит,
Нам электричество
Даст водки с колбасой:
Нажал на кнопку - чик-чирик!-
И ты уже косой!
Я знал, что в следующем куплете электричество заменяло пап и мам, и, чтобы не рассекречивать этого дела, решил сорвать Шулину концерт и потянул за веревку.
- Э-э-э! - завопил Авга, судорожно хватая ведро.
- Антракт! - пробасил я.
- Эп, ты?
- Я.
- Сдурел, мать честная! - громыхнул Шулин. - Ты же напугал меня, как этот!.. Фу, аж руки затряслись!
- Не ругаться, у нас дама.
- Кто?
- Да ты хоть выгляни, ктокало!
Авга ухватился за край люка и кряхтя выжался, как на брусьях. Увидя Валю, он вдруг разинул рот, качнулся и свалился вниз. Но тут же, улыбаясь, появился опять, рывком сел на пол и охлопал грязные руки.
- Познакомьтесь, - сказал я не совсем уверенно. - Это Валя. А это Август, мой друг.
- Август? - переспросила Валя.
- Да! - со смаком подтвердил Шулин и царски простер руку: - Тридцатый год правления Октавиана Августа считается за первый год новой эры!.. Новой эры не обещаю, но могу спорить, что во всех школах города Август - я единственный!
- Пожалуй! - согласилась Валя.
- Да и Аскольды на дорогах не валяются! - напомнил я.
- Точно, имена у нас аховские! - сказал Авга. - А это хорошо, что вы пришли. Только знаете что, займитесь чем-нибудь с полчасика, а? Я тут еще маленько повожусь. До тетки надо картошку перебрать. Мешка полтора осталось.
- А есть во что переодеться? - спросила Валя.
- Зачем?
- Поможем императору Августу перебрать картошку!
- Да бросьте вы!
- Да-да, Октавиан, давай тряпки! - сказал я.
Видя, что мы настроились решительно, Авга охотно отыскал нам кое-какую одежонку. Валя шмыгнула в горницу, а я нетерпеливым кивком спросил Шулина, ну, мол, как моя знакомая. Авга лихо выставил большой палец и тут же вопросительно дернул подбородком, мол, кто такая и откуда. Я сделал торжественный жест, дескать, спокойнее, не все сразу. Путаясь в длинном подоле и оттопыривая излишнюю ширину пояса, где уместились бы еще мы с Авгой, появилась Валя и, сдерживая смех, прокружилась перед нами. В этом стареньком цветастом платье она была так по-домашнему мила, что у меня защемило сердце… Авга же, хохоча, нахлобучил нам еще кепки, и, словно беспризорники, сошли мы вниз, и я узрел себя в подвале, как говорил Александр Сергеевич.
По стенам мерзко застыли ползущие вверх толстые бледно-фиолетовые ростки. Пламя свечи колебалось, в глубине шатались таинственные тенёта, резко пахло плесенью.