Ее задний двор был пуст и непригляден. Худая черная собака, боязливо оглядываясь, что-то выгрызала и выцарапывала из мерзлоты. Продолжало вьюжить, но снег больше не падал, а уже выпавший метался туда-сюда, узорно залепливая окна и карнизы, так что голуби, нахохленно и тесно копошившиеся всюду, казалось, запутались в этих снежных узорах, как в паутине. Да и люди казались запутанными. Их было много там, в глубине, в переднем дворе. Можно было подумать, что это столько верующих, а это просто через церковный двор народ спрямил путь от трамвайной остановки до железнодорожных касс.
Я тоже спрямил путь и глянул на часы. Прошло десять минут. Нет, к чертовой бабушке, пойду домой! Затрясусь от мороза, шмыгну в свою комнату, включу маг, и пусть орет. Мама обычно не отвлекает меня, когда я вожусь со своей аппаратурой.
На бетонной площадке против нашего подъезда стоял уазик с зеленой будочкой - отцовский. Значит, он дома! Уйти, сбежать! Сейчас проскочу мимо и двором на соседнюю улицу, а там - в зверинец, давно не видел обезьян.
- Здорово, Аскольд! - приветливо крикнул дядя Гриша, папин шофер, высовываясь из кабины.
- Здрасте! - испуганно ответил я.
- Как оно?
- Хорошо!
И свернул к подъезду. Все нынче против меня. Даже дядя Гриша, всякую свободную минуту глотавший журнальные детективы, тут оказался без журнала.
Слева - лестница вверх, справа - вниз, в подвал.
Нырну-ка я туда! Посижу с полчасика, погреюсь да помыслю заодно. Гениальные эти люди, строители, - подвал изобрели! Сколько тут было устроено засад, сколько пережито и развеяно страха, сколько раз нас тут ловили разъяренные владельцы кладовок!.. Восторгаясь подвальной темнотой, теплотой и запахом прокисшей капусты, я между тем бешеными прыжками летел наверх.
Открывая дверь своим ключом, я услышал телефонный звонок и бас моего робота Мёбиуса:
- Квартира Эповых, минуточку!.. Квартира…
- Аскольд, возьми трубку! - крикнул из кухни отец. - Если меня, скажи - выезжаю.
А вдруг из школы? Вдруг Светлана Петровна пожаловалась нашей классной Нине Юрьевне?.. У меня в желудке мигом образовался кусок льда. Я осторожно поднял трубку.
- Да… Да-да… Дома… Его сын… Робот… Самодельный, конечно. Нет, не очень сложно… Ну, говорит, что никого нет… Да, сейчас выезжает… До свидания. - Я облегченно опустил трубку. - Пап, тебя. Дяденька какой-то.
В кухне звякнул стакан, громыхнул стул и в прихожей потемнело, отец своим телом перекрыл кухонный коридорчик, через который только и пробивался в прихожую свет. Мама тоже была крупной, лишь от меня освещенность не менялась, точно я был прозрачным. Я щелкнул выключателем и сделал счастливую физиономию, как положено пай-мальчику при виде родителей. Но родители и не глянули на меня. Они были сосредоточенно-хмуры. Отец подал маме пальто, на миг задумался и стал одеваться сам.
"Уже знают!" - опять похолодел я.
- Отца-то в тюрьму садят! - вдруг сказала мама.
- Как в тюрьму?
- А вот так! - и четырьмя скрещенными пальцами мама изобразила решетку.
- Правда, пап? - ужаснулся я.
- Правда, - ответил он, выпрастывая бороду из шарфа. - Не сию минуту, конечно, но… Дядька, с которым ты только что беседовал, это секретарь прокурора. Следствие закончилось. Получилось, что я виноват. Вот какая, брат Оська, кирилломефодика! - Отец надел свой черный берет и только тут посмотрел на меня.
- Ты же говорил, что не виноват!
- И сейчас говорю. Но это надо доказать, а не просто доказывается. Но у меня еще есть шансы, вот! - Он снял с полки толстую папку и взвесил ее на ладони. - Ну, а пока, что ж, молись, как говорит наша бабушка. Может быть, церковь спасет нас, как мы спасли ее!
И они вышли.
Я замер, с болезненной тревогой прислушиваясь к затихающим на лестнице шагам, потом, не раздеваясь, шмыгнул в кухню и прижался щекой к стеклу. За окном кипела метель: снежные вихри, летевшие вдоль стены вверх, сшибались с вихрями, падавшими с карниза, и уносились куда-то вбок, прочь от дома… Жизнь взрослых казалась мне навсегда решенной и устроившейся, с уже отгремевшими революциями и потрясениями, которые еще ждут нас, поэтому известие о тюрьме ошеломило меня… Класса до седьмого я не отделял себя от родителей, и дом наш тогда наполнялся для меня счастьем, когда мать с отцом являлись с работы. Я летел к порогу, услыша долгожданное шебаршение ключа в замочной скважине, и если не кидался на шею, то приплясывал и скулил от восторга, как щенок, просидевший весь день взаперти. Теперь я не бросался к порогу, а просто молча радовался, что вот они возвращаются, что сейчас будем ужинать, и только бы поменьше суетливо-дежурных расспросов, а о главном я сам расскажу. Лишь изредка, в особые моменты, меня пронизывала прежняя, слепая тяга к родителям, и я на час-другой становился пятиклассником, как вот сейчас… Уазик с зеленой будочкой бодро вырулил на асфальт и сквозь метель помчался к центру.
Я задумчиво опустился на стул. Дзинькнул звонок, и в прихожей появился Авга Шулин, в клетчатой кепке и в серой, похожей на телогрейку куртке, из которой давно вырос.
- Эп, ты один? - шепнул он.
- Один.
На цыпочках, чтобы меньше следить, Авга прокрался в кухню, жадно, но мельком оглядел неубранный стол и, дернув подбородком, вопросительно-тревожно уставился на меня глазами, ноздрями, ртом и ушами - всем, чем можно. Полтора года жизни в городе ни капельки не изменили Авгу - та же кепка, та же куртка и та же простоватая физиономия. Первое время я считал Шулина старательным деревенским тупицей и даже издевательски прозвал его Графом. Он не обиделся на кличку. Он вообще ни на что не обижался - удивительный человек, он все принимал с улыбкой, мол, сыпьте-сыпьте, я потом разберусь. По закону Ньютона - действие равно противодействию - и на него никто не обижался, а вернее, его просто не замечали. Я лишь тогда обратил на Авгу внимание, когда он однажды на Графа ответил мне усмешкой: "Какой я Граф - графин! Кринка!" В этом было и внезапная искренность, и смелость, и проблеск ума. Не каждый отважится дать себе такую оценку. Я стал с ним чаще общаться, и скоро мне понравилась и его простоватая физиономия, и его забавные словечки, и его наивные мысли. А в этом году мы сели за один стол и подружились окончательно.
- Ты почему рано? - спросил я, - Или тоже?..
- Ну, что ты! - возразил Шулин. - Спинста отпустила. Вызвала еще двух, начала объяснять, побледнела и - ступайте, говорит!
Меня насторожило это. Ведь ей нельзя волноваться! Я поднялся, пощупал кастрюлю и чайник и, хоть они были еще горячие, включил конфорки.
Авга продолжал смотреть на меня вопрошающе, ожидая каких-то разъяснений. Я понимал, что для него, который - тоже, кстати, удивительная штука! - трепетал перед учителями, у которого при виде директора подкашивались ноги и которому даже наш комсорг Васька Забровский, или просто Забор, был властью немалой, для него мой сегодняшний финт оказался неожиданным, потому что я не числился в анархистах.
- Шум был? - спросил я.
- Не было.
- Слава богу.
- А чего ты бзыкнул?
- Да так.
- Так не бывает. Так и чирей не садится.
- Граф, какой чирей!
- Обыкновенный… Неужели ты из-за двойки? Из-за каждой двойки бзыкать - лучше в школу не ходить!
- А я не пойду!
- Не пойду… Я бы тоже не ходил, да не могу, обречен учиться. Тридцать первого августа меня родили, а первого сентября уже отправили в школу.
- А я вот не пойду!
- Ну, как не пойдешь?
- А так: не пойду - и все!
- Хм!
- Вот тебе и хм! - То, что я, наконец, выговорился, взбодрило меня. - Раздевайся! Обедать будем!.. И мое повесь. - Я кинул Авге свой плащ и стал подновлять стол.
Шулин жил у тетки с дядькой, жил впроголодь, боясь объесть их, как он сам однажды признался мне. К большим праздникам ему приходили десятирублевые переводы и посылки с салом, сушеными грибами и с лиственничной серой. Серу Авга сразу отдавал Ваське Забровскому. Васька честно делил ее, и весь класс с неделю празднично работал челюстями. Дней пять после посылки Шулин законно отъедался, а потом опять подтягивал ремень, хотя со стороны родственников я ни разу не заметил ни косого взгляда, ни обидного намека. Скорее наоборот - они вздули бы Авгу, узнай об этом. Я не сбивал друга с его чем-то и мне привлекательного принципа, но при любой возможности подкармливал Шулина.
- Садись! - сказал я, ставя на стол дымящуюся тарелку щей с мясным айсбергом.
- А-а! - крякнул Авга, потирая ладони.
- Ешь! - Я и себе налил.
Уже окунув ложку во щи, Авга замер и, опять подняв на меня полные недомыслия глаза, спросил:
- Ты это серьезно, Эп?
- Абсолютно!
- А как же все-таки школа?
- Что школа? Ты ешь давай!.. Школа как трамвай - я спрыгнул, а он дальше пошел! - бодро ответил я.
- А что делать будешь? Отцу на шею сядешь?
- Балда ты, Граф! Работать буду!
- Ага, в рабочие, значит, подашься! Интересно девки пляшут! Я из рабочих в интеллигенты пру, а ты - наоборот, как будто я тебя выдавливаю.
- Никто меня не выдавливает, - со вздохом сказал я. - А, собственно, чем плох рабочий класс?
- Рабочий класс не плох, - отозвался Шулин. - Плохо то, что я ни черта не понимаю!.. Если бы…
Звякнул телефон. Робот Мёбиус загробно откликнулся. Я ринулся в прихожую, с жаром думая, что звонит Светлана Петровна - отошла и возжелала отомстить обидчику. Но это был Мишка Зеф. Он снисходительно-весело поздравил меня с моральной победой над Спинстой и велел так держать. Я буркнул "брось ты", опустил трубку и переключил тумблер на "out" .
- Забор? - спросил Авга.
- Зеф, - сказал я и передал разговор.
- Харю надо бить за такие поздравления! - зло выговорил Шулин, отодвигая пустую тарелку, - Победа!.. Ты ведь не завтра собираешься бросать школу. Восьмой-то все равно надо дотягивать, тем более, что осталось с гулькин нос.
- Конечно.
- Ну и вот! Поэтому тебе надо исправлять двойку, а теперь попробуй исправь!
- Ты думаешь, она слышала, как я обозвал ее?
- Еще бы! Я вон где сижу и то слышал!
- Черт!.. Да еще беременна!
- Двойки ставить они не беременны, - проворчал Авга, принимаясь за чай.
Некоторое время раздавалось только наше швырканье. Шулин щурился от чайных паров и шевелил бровями. Я думал о том, как, действительно, встречу Светлану Петровну. Даже если я сегодня все вызубрю, что очень сомнительно, то и это не спасет меня от стыда.
Шлепками по дну стакана Авга выгнал в рот ягоды смородинного варенья, цыкнул и сказал:
- И все-таки, Эп, я не пойму.
- Чего?
- Мать у тебя врач, отец инженер, вон какая шишка. Все у вас есть. Учись да поплевывай в потолок, а ты - куда-то вбок, как этот… - У Шулина было универсальное сравнение - как этот, а как кто - домысливай. - У меня ни фига нет, а я жму! На меня и батя с колуном кидался, кричал, что сено косить некому, и дядька сейчас пилит, мол, куда я, бестолочь, лезу, а я лезу!.. Нет, Эп, я не хвастаю, а рассуждаю!.. Ты вот хихикаешь и называешь меня Графом, а будь сейчас старое время, дореволюционное, графом был бы ты! И без хиханек! Ездил бы к нам в Черемшанку охотиться, а я бы, мужичишко, на тебя зайцев выгонял - мол, стреляйте, вашество!
Я усмехнулся:
- Пострелять я бы не против! А вот насчет моего графства ты, Авгунек, маленько загнул. Один мой дед батрачил в деревне, а второй вкалывал на каком-то паршивом заводике, так что суди, какой бы из меня граф получился!
- По дедам нечего судить. Теперь надо судить по отцам, - возразил Шулин и, задумчиво повертев стакан и лизнув сладкий край, добавил: - А вообще-то, сейчас и по отцам много не насудишь. Возьми вон моего!.. Только по себе!..
Я чувствовал, что Авга развивает не сиюминутно возникающие мысли, а давно его тревожащие и, может быть, кем-то даже подсказанные, но все равно, вот так рассуждающий Авга был для меня новостью, и я спросил:
- Если по себе, тогда при чем тут революция?
- При том, что все началось там. А вот теперь мы зависим только от самих себя… И у тебя, например, все данные для графа! - заключил он.
- А у тебя?
- Я пока не разобрался в своих данных, но постараюсь быть и мужиком, и графом.
- Ишь ты!.. Ну, во-первых, признаюсь, если уж на то пошло, то я еще ничего не решил, кроме ухода из школы, - раз! Во-вторых… во-вторых пропущу, а в-третьих, самое интересное, что именно таких рассуждений я и жду от родителей!
- А разве они еще не знают?
- Нет.
- А Забор?
- При чем тут Забор?.. Ты первый!
- Ах, во-он как! - воскликнул Авга. - Значит, слепой в баню торопится, а баня и не топится!
- Растоплю! Сегодня хотел, да не выйдет, - сказал я, вспомнив семейные неприятности.
- А что во-вторых? - спросил Шулин.
- Во-вторых, ты Спиноза!
- Кто?
- Философ!
- А что, неправильно рассуждаю? - возмутился Шулин. - Вот ты мечешься, а я жизнь свою уже до половины рассчитал! Да-да!.. Удрать из деревни - раз! Удрал. Закончить десятилетку в городе - два! Заканчиваю! Поступить на охотоведа или на геолога - три! И поступлю - кровь из носа! Пусть тятьки и дядьки с колунами бегают и шумят - я вылезу!
- Молодец!
- А чего улыбаешься?
- Да так.
Авге нравилось говорить, что он удрал из деревни. Но ведь удрать, значит, от плохого и без оглядки, а Шулин, по-моему, спит и во сне видит свою Черемшанку. И чуть в разговоре коснешься деревни, он вздрагивает, как стрелка компаса близ магнита. Как-то мы ходили на почту за его посылкой, так Авга раз пять подносил ее к носу и затяжно принюхивался - родные запахи. Так что едва ли это сладкое бегство.
И я спросил:
- А не зря ли ты удрал?
- Не зря. Для меня попасть в институт - это все равно что на луну, - пояснил Шулин. - Стартовать из деревни пороху не хватит, да и притяжение там здоровое. А город вроде промежуточной станции: заправлюсь - и дальше. Вот я и заправляюсь сейчас. Нет, Эп, расчет верный!
- Ну, Циолковский!
- Только так!
- А ведь и у меня кое-какие расчеты своего будущего есть, - скромно проговорил я.
- Да уж поди! Голова-то у тебя - дай бог! - важно согласился Шулин, нажал кнопку на косяке, и за стеной, в моей комнате, зажужжал зуммер - так мама вызывала меня на кухню. - Видишь?.. Чудо-юдо, рыба-кит! А ты бзыкаешь!.. Вот это мне и непонятно. Не-ет, я не отговариваю, я так… сравниваю.
Телефон опять дзинькнул. Мёбиус ответил, что дома никого нет, а я, спохватившись, что это же отец может звонить за чем-нибудь срочным и важным, выскочил и перещелкнул тумблер на "in".
ГЛАВА ТРЕТЬЯ
Васька Забровский все же позвонил, около пяти.
- Эп?.. Как дела?
- По последнему слову техники!
- То есть?
- Да вот оделся, иду к Светлане Петровне извиняться. Одобряешь, комсорг?
- А ты без одобрения иди.
- Ну, и пошел.
- Ну, и ступай. Помнишь, где она живет?
- Помню.
- Ну, привет.
- А чего звонил?
- Да так.
- Ну, привет!
Хитер Забор - так! Так, по словам Шулина, и чирей не садится. Хотел ведь взять меня за жабры!.. Наш комсорг был хорош тем, что никогда не поднимал паники, как дура Пичкова из восьмого "а". Он просто появлялся в нужный момент, внедрял в тебя свой магический взгляд и спрашивал, что ты теперь намерен делать. Если ты не знал, он советовал и - безошибочно!
А я, действительно, стоял одетый и, действительно, собирался идти к Светлане Петровне извиняться. Нет, не ради будущей пользы, не ради исправления двоек по английскому, на что намекал Авга, а для того, чтобы снять с нашей общей семейной души, которая вдруг попала в тиски, лишний грех и чтобы снять лишнюю тяжесть с души Светланы Петровны.
Я собирался к учительнице, как в церковь.
Светлана Петровна жила за парком культуры, в нескольких остановках. Если соединить ее дом, школу и мой дом, то получится равносторонний треугольник. Как это ни странно, но класса до шестого учителя казались мне почти роботами - я не видел, чтобы они ели, пили, приходили в школу, уходили из школы, они вроде были такими же школьными принадлежностями, как доски, парты и столы. Помню, как я однажды удивился, застав в буфете жующего бутерброд физрука. Это было прямо открытие! Дальше - больше. Весной прошлого года кто-то из девчонок пустил слух, что нашу англичанку встречает после уроков у ворот симпатичный офицер. Мы возмутились и решили отпугнуть этого офицеришку. И вот стаей человек в пятнадцать, выждав момент, мы двинулись следом за парочкой. Мы кричали, свистели, хохотали. Мы рассчитывали, что при виде такой банды офицер бросит Светлану Петровну и удерет, но он только с улыбкой оглядывался. У деревянного двухэтажного дома за парком культуры они простились. Светлана Петровна исчезла в подъезде, офицер сделал нам ручкой и ушел. На второй день маневр повторили, но на полпути офицер выпустил вдруг локоть Светланы Петровны и стремительно направился к нам. Мы опешили, потом с криками прыснули кто куда. На этом преследования оборвали, но на Спинсту разозлились за предательство и из протеста наполучали кучу двоек. Светлана Петровна испугалась, срочно вышла замуж за этого офицера, и мы потихоньку успокоились.
До парка культуры я доехал трамваем, а там пятиминутная ходьба, поворот и - вот он, тот двухэтажный деревянный дом, возле которого Светлана Петровна и офицер прощались. А может быть, она после свадьбы перебралась куда-нибудь? Хоть бы перебралась! Или хоть бы дома никого не оказалось! Несмотря на всю решимость, с какой я шел, мне было неловко и стыдно. Впереди на снегу я заметил синий конфетный фантик и загадал, что если попаду на него ногой, нарочно не подстраивая шагов, то все будет хорошо. И попал! Но тут же усмехнулся, разоблачив свое гадание, - ноги ведь сами подстроились. Произошла мгновенная реакция: глаза увидели, мозг рассчитал и дал команду ногам - попасть. И те попали. Человек - еще тот ли компьютер! И если уж гадать, то на чем-то от тебя не зависящем.
И вот номер дома поразил меня - 81, как у моего бочонка-талисмана. Это уже ничем не объяснялось! Как сказал один математик, если дважды два пять, то существуют ведьмы. Мне стало как-то не по себе от этого внезапного совпадения, и я чуть не прошел мимо, чтобы немножко поразмыслить, но ноги сами свернули к подъезду.
В вестибюле было светло и жарко. Не зная квартиры, я постучал наугад, и выглянувшая старушка, с сигаретой в зубах, направила меня наверх, в седьмую комнату.
Я поднялся и, на носках приблизившись к двери с полуоблупившейся цифрой семь на металлическом ромбике, припал к щели ухом. Внутри - ни звука, только отдаленная, быть может, от соседей, музыка. Неужели, действительно, никого? Это меня вдруг огорчило. Не отнимая уха, я позвонил и тут же отпрянул - послышались быстрые шажки и бодрый голос:
- Сейчас-сейчас!