Из магазина пришла мать с полными сумками. Она еле-еле взобралась на третий этаж и теперь шумно дышала. В молодости ее беспокоили легкие, и теперь, к старости, болезнь опять обострилась. В другое время она бы сразу потянулась к лекарству, а теперь остановилась возле котенка.
- Ох и чертенок! Откуда?
- Да вот подобрали, - заворчала жена и посмотрела на меня хмуро, как перед ссорой. Смешные все-таки женщины - сама кричала из форточки, беспокоилась, а подобрал котенка - все равно недовольна.
Вечером звонили всем друзьям и знакомым в надежде пристроить малыша. Но желающих не нашлось. И на второй день не нашлось, и на третий. И тогда семейство мое собралось за столом и стало придумывать котенку имя.
- Назовем его Чертик, - сказала мать, - он и похож на чертика.
- Нет - Бекар! Пусть будет Бекар!! Это с музыкой связано, - закричала весело Катя. Она пошла нынче в музыкальную школу, и ее забавляли новые звучные термины.
- Нет уж! Пусть будет Бэта, - сказал я, точно отрезал. - В детстве у меня была хорошая собака Альфа, а этот найденыш пусть будет Бэта...
- Может, все же его пристроим? - заметила робко жена, но ее слова так и повисли в воздухе. Да и Катя наша уже стучала по клавишам, и пианино гудело на все голоса.
Так и осталась Бэта в нашей квартире. Она уже привыкла и к молоку, и к мясному супу и теперь уже не била лапкой Григория, а, наоборот, смотрела ему ласково вслед. А спала Бэта на низенькой кроватке для кукол. И ложилась она туда аккуратно, бесшумно, как кукла, и Катя часто пела над ней колыбельные песни.
По утрам мать вставала рано и сразу начинала готовить нам завтрак. Григорий с Бэтой точно ее караулили. Они подходили близко, мяукали и заставляли открывать холодильник. Позавтракав, Григорий любил растянуться на коврике. А Бэта только того и ждала. Она разбегалась по коридору и прыгала на старого кота, садилась на него верхом. Григорий нехотя от нее отбивался, но, видно, ему нравилось подчиняться, да и мучила его матушка-лень. Бэта грызла ему уши, хватала за хвост, а он только жмурился и монотонно мурлыкал. Но иногда степенность покидала Григория, и он начинал играть со своей юной соседкой. Но и во время этой игры старался не обижать ее, не делать ей больно. Вообще, Григорий очень к ней привязался. Да и Бэта уже не могла жить без него, и было трогательно видеть, как они шествовали по коридору, прижавшись друг к другу боками. А во время завтрака Григорий отдавал ей самые лакомые кусочки.
Время шло. Бэта росла и была всеобщей любимицей. По утрам дочка любила забирать ее в свою кровать, и там, при первом прикосновении к ней, Бэта заливалась шумным мурлыканьем, а глаза ее выдавали блаженство.
Бэта была любопытна. Любой звук привлекал ее. Любая новая вещь не оставлялась без внимания.
- Ну и чудышко, такой еще не бывало! - говорила мать и смотрела на Бэту восторженными глазами.
- Да, своеобразна. И весьма, весьма... - соглашалась жена и загадочно щурилась. Она тоже привязалась к Бэте всем сердцем и сейчас, за легкой иронией, прятала свои настоящие чувства.
Каждый день мы выводили на прогулку Григория. На улице кот катался на спине, потом медленно обходил весь двор, устало ложился на живот и начинал себя обихаживать. Старость, как говорится, не радость.
Однажды мать не успела вовремя прикрыть дверь за Григорием, и в этот миг вырвалась в подъезд Бэта. С тех пор они стали гулять вместе. Бэта резвилась и бегала, а старый кот дышал свежим воздухом и любовался своей подругой.
Наступила весна. Солнышко из холодного сразу сделалось теплым, и все мое семейство собралось на дачу. Собрались и поехали. И вскоре Бэта с Григорием очутились на воле. Григорий прибыл на дачу как старый хозяин. Он сразу обнюхал все углы, сходил в подпол и что-то проверил там, а потом лег на крыльцо и зажмурился от тепла. Бэта же не отходила от матери. Пойдет та за молоком - и Бэта за ней. Пойдет на речку воды принести - и та следом. Матери это нравилось, и у нее все время было хорошее настроение.
Любимым занятием Бэты стала беготня по двору. Иногда она пряталась в траву, и тогда глаза у нее делались очень зелеными и тревожными. Ей хотелось кого-то поймать, к кому-то подкрасться, но ловить во дворе было некого.
А спать она любила в книжном шкафу. Об этом мы узнали совершенно случайно. Как-то мы ее потеряли и стали искать, но нигде не нашли. А потом мне понадобилась книга, и я подошел к книжному шкафу. Она лежала там на спине кверху лапками и блаженно мурлыкала. С тех пор это место стало ее самым желанным. А потом мы догадались, что эта привычка - спать на спине в укромном местечке - родилась у нее, наверное, еще в пору бездомного детства. Вообще-то, теперь Бэта во многом изменилась. У нее появилось много манер, которые восхищали нас. Она была ласкова и доверчива, хорошо знала свое имя и была очень преданной.
- И откуда в ней такая порода? А, поди, на помойке родилась... - как-то рассмеялась жена. Ее сразу услышала дочка и забила в ладоши:
- Пани Помойская, пани Помойская! Я придумала!
С тех пор у нашей Бэты появилось новое прозвище.
Пани Помойская имела большой успех. Соседские коты частенько заходили в наш двор и вызывали Бэту на все голоса. И тогда с ними расправлялся Григорий. Но силы у старого кота все слабели, слабели, и скоро незваные гости уже смотрели презрительно на Григория и совсем его не боялись.
Первые котята были для Бэты сном, который она быстро забыла. Так прошел первый год ее жизни. А потом опять наступила зима. И начались морозы, метели, и мы тоже скоро забыли, что недавно было лето, теплая речка и зеленая травка.
Наступил самый холодный месяц - январь. В конце января и случилось несчастье. Григория в тот день, как обычно, вывели на прогулку. Он прошелся несколько раз по двору и нырнул в подвал. Как ни звала его мать, как ни упрашивала, он не вышел на зов. Прошло два дня, а Григорий не появлялся. Вся семья жила в тревожном ожидании. Да и есть такая примета: если кошка уходит из дома - непременно придет беда. Каждый вечер мы с женой обходили все соседские околотки и кричали, мяукали и звали ласковыми голосами: "Гриша! Гриша! Григорий..." Но кот как сквозь землю провалился. Пришла тревожная мысль: а может, его убили или украли. Все еще бывает... Как-то набрели во дворе на подростков. И жена сразу к ним:
- Вы старенького кота не видели? Может, куда-нибудь утащили?
- На фига козе баян! - ответил бойкий рыжий мальчишка. Второй его поддержал:
- Зачем он? Разве на шапку? - и нехорошо захихикал.
- Пойдем отсюда. Хулиганье, - возмутилась жена и еще больше расстроилась.
Прошла неделя. Бэта все это время тосковала и молча лежала на коврике. И перестала есть, только понемножку пила. Решили вынести ее на улицу. Сначала она вела себя спокойно, но потом заволновалась, стала потягивать носом, подошла к окошечку в подвал и юркнула в темноту.
Мать испугалась, стала звать ее. Она громко замяукала и через некоторое время вышла. За ней почти на животе выполз Григорий. Он был грязен, шерсть скаталась, глаза виновато жмурились и слезились. Увидев мать, он хотел замяукать, но только тонко и обессиленно запищал. Бэта от него не отходила, обнюхивала с головы до хвоста, лизала морду, становилась к нему боком, терлась о него.
Григория занесли на третий этаж на руках. Напоили водой. Понемногу он стал оживать, приходить в себя. По утрам по-прежнему лежал в коридоре, а Бэта прыгала через него, играла его хвостом, кусала уши, словом, простила ему долгое исчезновение.
Но дни Григория были сочтены. Он был уже в том возрасте, когда долгое отсутствие еды и тепла не восполняется пребыванием на свободе. Умирал он тяжело, как человек при тяжелой болезни. Кошки, чувствуя приближение смерти, обычно уходят из дому. Григорий умер дома. Я отвез его в деревню на дачу. Похоронил в деревянном ящике за баней, погрустил - так привязалась к нему душа. Семья моя тоже долгое время не могла успокоиться. Матери слышался его голос, дочка садилась есть и вспоминала, как он просил у нее колбасу. Словом, отсутствие Григория было тягостным и стало бы еще тяжелее, если б не Бэта.
И теперь я часто смотрю на нее и думаю о своей семье, о своей работе. И мне хочется тишины и спокойствия, и чтобы каждый день в моем доме была радость. Иногда мне грустно и тяжело, и в такие минуты я мысленно обращаюсь к Бэте - да продли, судьба, твои дни. Потому что, пока ты жива, мне как-то легче, надежней, потому что все мы братья на этой земле - и деревья, и птицы, и звери, и человек.
Провинциальный человек
Весна была совсем рядом, за окнами, и все живое потянулось к ней, предчувствуя перемены. И они уже наступали: солнце палило сильно, по-летнему, листва на деревьях клубилась. Но счастливей всех были птицы. Май месяц - их время. Людмила Максимовна слушала, как голуби стучат лапками по карнизу, как самозабвенно воркуют. Потом она протерла очки носовым платочком и устало вздохнула: "Господи, как им не надоедает. То воркуют часами, а то скребутся, как мыши... Да, да, как мыши..." Она сердито прищурилась. Почему-то болела голова и трудно дышалось. "Это, наверно, от духоты. Ну, конечно, конечно..." - догадалась она, и вдруг ей захотелось распахнуть форточку, чтобы впустить в эту душную аудиторию хотя бы глоток свежего воздуха, и тогда бы... "А что бы тогда?" Она усмехнулась и посмотрела долгим взглядом на оконную раму. Она была еще закрыта плотно, по-зимнему, каждая щелочка заделана гипсом. "Где же наши его достали? Наверно, по блату..." Снова мелькнуло в голове раздражение, и она сжала виски ладонью. Боль не проходила, и в затылке образовалась тугая неприятная тяжесть. Так бывало часто к изменению погоды. И над бровями тоже что-то нависло. Людмила Максимовна чувствовала, что начинает нервничать. Студенты отвечали сегодня очень медленно и тягуче, и было стыдно слушать, как ее родной предмет - история - тонет в серых унылых словах. "Значит, плохо научила их", - подумала опять с глухим раздражением, но сразу же отбросила эту мысль. Ведь думать так - значит окончательно расстроиться, а этого она боялась пуще всего...
А за окном шумел май. Преподавательский стол почти упирался в раму, и Людмила Максимовна отчетливо видела, как в институтском дворике ребята кидают мяч и машут руками. Но их крики не разобрать. И тогда она поднялась со стула и рывком распахнула форточку. С карниза с шумом сорвались голуби и сразу же забрались в самую высь. Людмила Максимовна невольно залюбовалась птицами. Голуби чертили в небе какие-то замысловатые линии. Солнце отражалось в крыльях, и белые птицы казались розовыми. Этих птиц как будто нарисовали, раскрасили... "Да бог с ними, с этими голубями! Мне не до них", - приказала себе Людмила Максимовна и стала нетерпеливо постукивать по столу большим накрашенным ногтем. Потом не выдержала и посмотрела с ехидцей на девушку, которая сидела в двух шагах от нее.
- Вот что, Денисова. Наша пауза что-то затягивается. Значит, на билет вы не знаете?
- Да нет же. Я знаю. Я просто забыла.
- Ну-ну... - И опять стало грустно, не по себе. Людмила Максимовна чувствовала, что многие студенты не любят ее. Хотя она старалась не думать об этом, но их недоверие все-таки обижало. "А как это исправить, ну как?!." Вот и сейчас ей захотелось сказать что-то хорошее, успокаивающее Зое Денисовой, которая плачет, не закрываясь, как ребенок, комкая экзаменационный билет. Но накопившаяся обида мешает ей овладеть собой, и она переходит на свой обычный иронический тон:
- Вы представляете, наша Денисова готовится в драму. Или Иван III разжалобил? Так поведайте поскорее о своей скорби...
- Нет-нет, я подумаю чуточку!
- А что думать... Может, не знаете, что отвечать?
- Да нет же! Я знаю, но я забыла...
- О господи! - вздохнула вслух Людмила Максимовна и покачала укоризненно головой. А потом снова встала обида: "Лентяи какие-то, а не студенты. Хоть головой разбейся о стену, но таких не научишь..." И сразу вспомнилось, как месяц назад она проверяла в этой группе конспекты. Очередь тогда дошла до Денисовой. Но конспектов у студентки не оказалось. "Что же вы?" - стала стыдить она Денисову, выговаривать, но та только посмеивалась да моргала своими безвинными глазками: "У меня есть конспекты. Но я их потеряла. Честное слово, не верите?" "Да, я верю, - не отступала она от Денисовой, - но у вас должна быть специальная тетрадка?" И опять моргают глазки, наливаются нетерпением: "Сколько можно говорить, что я потеряла... А тетрадка была у меня, неужели не верите?.." Это воспоминание немного развеселило ее, отвлекло. Людмила Максимовна посмотрела вприщур на студентку.
- Ну и долго будем молчать?
- Я еще подумаю чуточку.
- Ну думайте. Мы терпеливые.
А Зоя Денисова и вправду не знала, что отвечать. Ее глаза выпрашивали подсказку у подруги, сидящей за соседним столом, но та нервно отмахивалась рукой. И Зоя сникла совсем. В волосах у ней запутался солнечный зайчик, скользнул по мокрым ресницам...
- Так что же, Денисова?
- Я знаю, я вспомню...
- Давайте быстрей вспоминайте, а то до утра не закончим...
У Людмилы Максимовны дернулись щеки. Теперь уже ясно: экзамен затягивался, а они собрались сегодня в кино. И билеты даже купили заранее. Если она не придет домой вовремя, муж не на шутку рассердится: молча просидит на диване до поздней ночи. А в зубах опять - неразлучная папироса... Ведь это уже не первый раз. Недавно и в театр билеты пропали. Только куда-нибудь соберутся - что-то случится. Вот и теперь придется отложить кино до воскресенья. Жизнь-жизнь - доконают студентики... И так вот каждый раз. Студенты не будут знать Киевскую Русь, а я буду плохо думать о себе. А ведь недавно еще душа была полна ожиданий. Думалось: вуз - это что-то большое, огромное... Это работа до исступления, потому что в этой работе вся жизнь: и студенческие вечеринки, и научные кружки, и рефераты, и много разных милых мелочей, от которых заранее счастливо кружилась голова...
Внезапно вспомнилось, как она защищала свою диссертацию. Дело было в соседнем городе. И город этот шумный и суетливый, и ни одного родного лица вокруг. И на защите тоже - ни одного родного лица... Она уже ни на что не надеялась. Казалось даже - теперь все потеряно, все прощай. Но в этот миг в дверях появился Алексей. Какая радость! Просто немыслимо... Бросил свою работу, приехал. Она смотрела на него и не верила. Но это был он, он! Самый дорогой, самый желанный, единственный... В руках у него был огромный букет сирени. А за окном была весна. И у Алексея в глазах - тоже, и она поняла: теперь все будет хорошо.
Через два месяца они поженились. И было вначале хорошо у них, все хорошо... А теперь вот сломалось, запуталось: ушел в себя муж, отгородился работой, друзьями, и она видит, что ему скучно с ней. "Но почему, почему? Наверно, с какой-то другой ему весело?.. А может быть... Может быть, разлюбил?.." Она боялась этих вопросов, боялась искать причину, потому и злилась на всех: на себя, на студентов, на мужа. Но тот молчал всегда дома, сторонился ее глаз, уходил от вопросов. А ей хотелось узнать, как у него на работе, с кем он близок на заводе, о чем мечтает, тревожится, но муж только улыбался в ответ и хлопал портсигаром. Она уже смертельно устала от этих безмолвных семейных сцен, она даже боялась, что Алексей скоро уйдет от нее, уйдет навсегда. В институте знали об этом и жалели ее, сочувствовали. И даже студенты уже догадывались, что у ней плохо в семье.
- Ну как вы, Денисова? Если не знаете - лучше признаться.
- А я знаю, я вспомнила! - оживилась студентка, глаза у ней заблестели, и она стала тараторить бодро и весело, как будто читала с листа. "Ну конечно, конечно, достала где-то шпаргалку", - догадалась Людмила Максимовна и устало закрыла глаза. Она хотела понять, о чем говорила студентка, и вначале это ей удалось, но потом лопнула какая-то ниточка, и весь смысл потерялся, рассыпался. Она слышала все слова, но ничего не понимала, не чувствовала и вскоре стала думать совсем о другом... Со стороны можно было подумать, что она задремала...