У нас, в общем, правильная бригада. И очень хорошо, что в ней половина "старичков". Еще неизвестно, что было бы со мной и с любым из моих сверстников, если бы мы начинали эту свою работу не рядом с саперами. Работка ведь та еще! Не зря же мы зарабатываем столько, сколько монтажники-высотники.
Для всех нас эти высокие заработки немало значат.
У "старичков" - дети. У молодых -- матери, сестренки, братишки. Среди молодежи нашей бригады нет ни одного, у кого был бы жив отец.
Я в бригаде самый молодой. И отца я лишился последним.
Он умер два года назад от ран, полученных на фронте, от избиений, которыми "отделался" в Дахау.
Когда мы его похоронили, дядя Петя, его школьный и фронтовой друг, позвал меня в свою бригаду.
Я не хотел вначале идти в эту бригаду. Подумаешь- землекопы! Тоже мне - романтика!..
Но дядя Петя очень серьезно сказал:
- Ты не пожалеешь, Славка! Поверь мне, старику!.. Не пожалеешь!
И я поверил ему. Все-таки он фронтовой друг отца!..
И через день после выпускного вечера я взял уже в руки лопату и ломик. Тогда было, конечно, обидно.
А сейчас уже привык. И даже нравится. И на самом деле не жалею!
Там, где мы работаем, всегда стоит вагончик. Наш, бригадный. Его возят за нами с места на место. Это очень удобно, когда есть вагончик. Удобнее всяких времянок.
Да на нас вообще-то времянок и не напасешься…
Мы - кочевники. Больше месяца редко работаем на одном месте.
В нашем вагончике есть все, что нужно, и нет ничего лишнего. Ни лишних вещей, ни лишних украшений.
Плакаты и лозунги, которые почему-то иногда присылают нам из постройкома, мы не вешаем на стены. Мы разглядываем их, а потом стелем на стол перед обедом.
Мы иногда целыми днями работаем в грязи. Может, именно поэтому нам очень приятно поддерживать чистоту в вагончике.
Однажды к- нам приехал председатель постройкома и спросил, почему мы не вешаем на стены плакаты.
- А сколько плакатов висит у вас дома? - спросил его в ответ я.
Он ничего не ответил. Он рассмеялся.
Но мне этого показалось мало, и я опросил снова:
- А у вас в квартире есть стенд с социалистическими обязательствами стройтреста?
Он засмеялся еще сильнее и больше не спрашивал о плакатах. Мы думали, что он больше и не пришлет их. Но он почему-то по-прежнему их иногда присылает.
Однако кое-что на стенах нашего вагончика все-таки висит.
Возле окна приколоты кнопками две репродукции с картин Шишкина. Разумеется, не осточертевшее всем "Утро в сосновом бору", а просто хороший русский лес
на закате. Эти репродукции приколол наш бригадир Евгений Иванович Китов. Лес - его слабость...
Когда-то, страшно давно, еще мальчишкой, он- мечтал выращивать на земле леса. Даже учился в Лесном институте в Киеве. Но лесоводом так и не стал. Ушел с первого курса на фронт, а после войны все строил, строил, и учиться ему было некогда - жена, детишки,
то, се...
Он сам рассказывал нам про свою жизнь в один из морозных дней, когда мы не могли работать и торчали в вагончике, отстукивая от нечего делать "козла". И все мы сочувствовали бригадиру и понимали, что теперь менять профессию поздно, потому что жизнь сложилась, детей много, и осенью мы уже справили его сорокалетие.
С другой стороны окна в нашем вагончике до сегодняшнего дня был приколот портрет киноартистки Эллы Леждей. Ленька Степанов вырезал его из обложки журнала "Советский экран" и повесил в вагончике, потому что повесить его дома Ленькина жена не разрешила.
Мы, конечно, не возражали. Элла Леждей и нам очень нравится. Красивая женщина.
Есть и еще одно украшение в нашем вагончике. Оно висит на стене против окна, в коричневой рамке и под стеклом. Это небольшая грамота, в которой говорится, что бригаде, руководимой Е. И. Китовым, присвоено звание коллектива коммунистического труда.
Эта грамота появилась здесь давно. Для меня давно. И для Леньки Степанова. И для Федора Калугина.
И еще для Олега Стрешнева. Потому что все мы ппишли в бригаду уже тогда, когда Фрамота висела.
Ленька пришел из армии. Федор приехал из деревни.
А мы с Олегом пришли из школы.
Я, в общем, понимаю, что такие грамоты не дают зря. Их не высидишь, как иную должность, на совещаниях, не выговоришь с трибуны и не выходишь, шатаясь по чужим кабинетам. Их нужно заработать руками.
И потом.
Наши "старички" честно заработали эту грамоту.
И поэтому им, конечно, тяжело снять ее теперь со стены.
Но, если бы я был бригадиром, я бы все-таки сейчас ее снял. По крайней мере, до тех пор, пока не
сдвинутся у двух членов нашей бригады какие-то шарики под черепной коробкой.
Сегодня мне стыдно глядеть на эту грамоту. Но я молчу. Не мне говорить о ней. Решать должны "старички ". А они тоже молчат. Они вообще у нас неразговорчивые, когда что-то случается...
Мне кажется, я понимаю, почему они молчат. Просто привыкли к "показухе". Давно привыкли. Еще с молодости. Я не хочу их обвинять в этом - такое было время. А если к чему смолоду привыкнешь - отвыкать трудно. Это мне часто говорил отец.
Молчат наши "старички". И даже не глядят на грамоту на стене. И не разберешь по их лицам, что они думают. Даже у дяди Пети, которого я давно и хорошо знаю, обветренное, изрытое оспинами лицо ничего не выражает. Оно спокойно и невозмутимо, как будто ничего не случилось. Он неторопливо заворачивает оставшийся от обеда бутерброд, неторопливо вынимает
сигарету, закуривает, и лицо его исчезает в облаке дыма.
... В прошлый вторник, когда все это начиналось, у наших "старичков" были такие же невозмутимые лица...
Мы работали в прошлый вторник в сараях. В обыкновенных индивидуальных сараях. Деревянных, крытых толем и шифером, новеньких, еще даже не потемневших, потому что и дом возле них был новым - только прошлым летом сдали.
Мы тянули под этими сараями канализацию к экспериментальному цеху одного научно-исследовательского института. Институт этот построили недавно, и когда-то наша же бригада вела к нему ветку водопровода.
А теперь в этом институте конструируют кибернетические машины, и вот ему понадобился экспериментальный цех.
С утра шел дождь. Он то затихал, то начинался снова, и не было никакой надежды на то, что погода переменится. Небо было темно-серым, низким, без единого голубого просвета. Земля, которая еще не высохла от недавно сошедшего снега, размякла, расплавилась...
В общем, понятно, какой бывает земля во время одного из первых апрельских дождей.
Такие дни положено актировать. Но у нас в бригаде не любят актировать дни. У нашего бригадира чаще всего есть в запасе какая-нибудь работа, которую можно выполнять либо в дождь, либо в сильный мороз.
В это утро Китов сказал, что мы будем тянуть канализацию под сараями.
Мы взвалили на плечи свой нехитрый инструмент и пошли к этим самым сараям. А потом, пока Китов бегал с комендантшей дома по квартирам и добывал у хозяев ключи, мы подтаскивали к сараям коричневые керамические трубы.
Все было так же, как и обычно бывает при такой работе.
Складывали на одну сторону сараев хозяйское барахло- всякие доски, ржавые керосиновые бидоны и полусгнившие ящички для кошек. Потом рыли траншею и спускали трубы. К обеду мы успели уже в четырех сараях засыпать траншею и переложить хозяйские
ящички и бидоны на прежнее место.
Полная, краснощекая комендантша бегала из сарая в сарай и ахала:
- Отродясь еще не видела таких строителей! Другие разроют и уйдут. И жди, пока зароют... А тут за один день...
Мы посмеивались и продолжали работать. Если бы был сейчас на участке наш суматошный мастер, мы оправдали бы худшие надежды этой толстухи-комендантши.
Мастер не позволил бы закрыть траншею, пока трубы не будут опробованы,- Он знает, что мы кладем линию на совесть, что мы не положим в траншею треснувшую трубу и не забьем стык тряпкой или комком глины. И все-таки он боится закрывать траншею до
испытаний.
Но мастер сидел в тот день в конторе участка и копался в нарядах. Он не любит ходить по объектам в дождь. А нам стыдно перед людьми оставлять сараи разгромленными. Поэтому мы закрыли траншею, чтобы не мучить людей еще добрых две недели.
Когда прибежали на обед хозяева и заглянули в свои сараи, мы снова наслушались всяких "ахов" и разговоров о том, что здесь еще не видели таких строителей.
А один деятель в синих галифе и расстегнутом синем плаще с ходу взял быка за рога и предложил
нам не заниматься после обеда траншеей, а вырыть у него в сарае погреб. Больше, мол, заработаем.
Я поглядел в его рыхлое, испитое лицо, в его маленькие, заплывшие глазки и подумал, что он, должно быть, "руководит" какой-нибудь базой или складом и ему, бедняге, негде хранить ворованные продукты.
Разговаривать с ним мне не хотелось. Я опустил голову и снова заработал лопатой. И в это время
Ленька Степанов, выпрямившись во весь свой "пятый" рост, откинул со лба русые волосы и на полном серьезе спросил:
- А сколько дашь за погреб?
"Пожалуй, это мысль! - подумал я и снова поднял голову. - Его можно красиво разыграть. Молодец,. Ленька!"
- А сколько бы вы взяли? - спросил в ответ деятель.- Смотря какой погреб, - уклончиво ответил Ленька.
Я глядел на него и боялся, что он рассмеется раньше времени и выдаст себя. Но он ничего-держался все так же, на полном серьезе.
- Ну, какой!-- уже уверенно, по-деловому произнес деятель в синих галифе. - Обычный. Два на три. Да в глубину два. С покрытием. - Он усмехнулся. - Для продуктов. Не от бомбы. Такие погреба обычно за тридцатку роют.
- Это в деревне да в мягкой земле, - очень серьезно вставил Федор Калугин и остановился передохнуть, воткнув лопату в землю. - А тут погляди, что за земля!..
Кирпич да железо! Стройка ведь!
- Твоя правда...-Деятель сдвинул фуражку на лоб, почесал затылок. - Конечно, ежели землю
учесть да быстро сделаете - червонец можно накинуть.
"Завелся!" - обрадовано подумал я и подивился только серьезности Федора Калугина, обычно прыскавшего при каждой шутке.
- Значит - сорок? - уточнил Ленька.
- Выходит, так, - согласился деятель.
- Мало!
- Почему?
- У нас качество отличное. Ни доделок, ни переделок.
"Молодец, Ленька!" - снова подумал я и поглядел на остальных членов бригады. Все, кто был в нашем сарае, уже не работали, стояли спокойно, опершись на лопаты,
и слушали. Из "старичков" здесь были только дядя Петя и Зотов. И лица у них были спокойные, невозмутимые.
Я позавидовал им. Умеют ведь! А я вот-вот расхохочусь и все испорчу.
- Ну, а если еще на две полбанки накину? - уже неуверенно спросил деятель.
- Это уже другой разговор, - ответил Ленька и удовлетворенно улыбнулся. - Это можно принять за основу.
- И мне бы такой же погребок, ребята! По той же цене! - Из-за спины деятеля высунулся тщедушный дядя с большими обвисшими усами и красноватым носом.- А то огурчики хранить негде. А без рассолу в нашем деле как же?
Он растянул губы и улыбнулся. Но никто не улыбнулся ему в ответ - один только я. Потому что мне все еще было очень смешно.
Деятель в галифе заволновался, повернулся к усатому.
-Ты, Лексеич, подожди. Я с ребятами первый сговорился. Сделают мне, потом - пожалуйста.
- Так я что? - оправдывающимся тоном произнес Лексеич. - Я ведь вперед не лезу. Я и подождать могу. Завтра - так завтра... Да вы не сумлевайтесь, ребята. -
Он снова повернулся к нам. - Работка найдется. Почитай, каждому третьему погреба нужны... Только начните - сами набегут.
- Ну, давайте продолжать, что ли... - сказал Зотов, обращаясь к нам, и взялся за лопату. На "заказчиков " он даже не взглянул.
Мы молча взялись за лопаты. Земля полетела назад, в траншею, хороня коричневые трубы.
- Как же погреб-то, ребята? - забеспокоился деятель в галифе.
- Адресок оставь, дядя, - бросил ему через плечо Ленька Степанов. - Потом с погребом выясним.
- Из пятнадцатой квартиры я, - сказал деятель.- На третьем этаже. Коротков фамилия. - Он помолчал, потоптался, потом спросил:
- Когда зайдете-то?
- Жди, дядя! - бодро ответил ему Ленька.- Будет тебе кофе, будет тебе и какава.
- И меня не забудьте, ребята, - добавил усатый водопроводчик.
- Я в двенадцатой живу; Лексеича спросите.
- Спросим, будь спок! - отозвался Ленька и отвернулся.
Видно, ему этот розыгрыш уже надоел. Мне, вообще-то, - тоже.
"Хозяева" потоптались еще немного и, вежливо попрощавшись, ушли. Мы, не останавливаясь, работали до тех пор, пока не закидали в этом сарае всю траншею и не выкинули из него оставшуюся землю. А потом мы прошли мимо соседнего сарая, где с частью нашей
бригады работал Китов, и забрались в крайнюю деревянную клетушку, где траншея была уже почти готова.
Здесь мы закурили, и Федор Калугин негромко, как бы размышляя, спросил:
- А что, если и вправду сейчас мужикам погреба вырыть?
- Да ты что, Федор?
Это отозвался Олег Стрешнев, самый тихий: парень в нашей бригаде. Он обычно молчит и каждую свободную минуту читает книжки. Даже в "козла" из-за этого редко играет. Дважды он не прошел на истфак университета по конкурсу и вот теперь все читает исторические повести и брошюры, чтобы знать, как он говорит, "вдесятеро против программы". В армию его не взяли - малость хромает. И на танцы, понятно, не ходит. И девчонок знакомых у него почти нет. В общем, не
повезло парню.
- А что - "что"? - Калугин спокойно повернул к Олегу широкоскулое, круглое и румяное лицо. - Ты мальчишка еще, и девок у тебя нет. Вот ты и не знаешь цену рублю. А у нас ведь семьи...
Мы-то знали, что семья у Калугина невелика. Детей нет, жена в деревне. А он вот живет в общежитии и никак не решается снять частную квартиру и взять жену к себе. Говорит - дорого просят...
- Так ведь можно любую подлость оправдать,- негромко, но как-то очень напряженно сказал Олег.
- Ты уж, правда, Федя... того... - Дядя Петя сделал последнюю, самую глубокую затяжку, втоптал окурок в землю и, подхватив лопату, пошел к траншее.
Мы тоже докурили сигареты и взялись за лопаты.
И Калугин взялся. И разговаривать нам было больше некогда. Только перебрасывались короткими словами, когда нужно было подавать и укладывать трубы. И лишь во время следующего перекура Олег Стрешнев снова вспомнил о погребах и похвалил Леньку Степанова
за хороший розыгрыш. Ленька ничего не ответил - только усмехнулся.
А потом мы закончили работу в сараях, вывели траншею и трубы на свободное место, и, взглянув на часы, я увидел, что переработали мы всего только двадцать минут. Но это было неизбежно, потому что на другой день мы уходили к театру, где нужно было срочно вырыть тоннель под центральной улицей. И, понятно, мы должны были здесь все закончить, чтобы ни одному человеку не оставить развороченный сарай.
Мы медленно шли к своему вагончику, и Зотов негромко рассказывал бригадиру и тем, кто работал с ним в одном сарае, как соблазняли нас рыть погреба и как удачно поторговался с хозяевами сараев Ленька. Бригадир устало улыбался, и все улыбались, и только Калугин
да Ленька Степанов шли сзади, тихо разговаривали и не принимали участия в общем веселье.
Дождя уже не было, и крыши подсохли, но небо было ровно-серое, тяжелое. Не угадаешь, как оно поведет себя через час. То ли поголубеет, то ли просеется мелким и нудным дождем.
Возле вагончика Китов опустил свою лопату и, пока Зотов открывал замок, сказал нам:
- Завтра, если вёдро, прямо к театру приходите.
Инструмент я привезу. Будем готовиться, Зотов, наконец, снял замок и вошел в вагончик.
Бригадир поднялся за ним по лесенке и, обернувшись к нам, добавил:
- И берегите силы, ребята. Ничего лишнего в эти дни не делайте. Ночью, когда под землей пойдем, перекуров не будет.
Он тоже вошел в вагончик и стал принимать у нас инструмент.
Тоннели наша бригада рыла давно. И лучше любой другой бригады в городе. Собственно; другие бригадиры учились этому делу у Китова. А он умел с фронта.
При мне рыли только два тоннеля. А всего их было за бригадой десятка полтора.
С теми тоннелями, что рыли при мне, было просто.
Их вели под боковыми улицами. И движение по этим улицам перекрывалось, хотя покрытие их мы не трогали.
А теперь предстояло пробить тоннель под центральной улицей. Она широкая, и по ней ходит троллейбус.
В объезд его не пустишь. Поэтому и решено было сделать все за ночь. Пока троллейбусы в парке.
На подготовку нам давали два дня. И мы готовили все добросовестно, до последней мелочи, чтобы в ночь нас ничто не задерживало. Мы даже трубу попросили сварить заранее, чтобы не было сварки под землей.
В пятницу, к двенадцати ночи, выспавшиеся, бодрые, мы уже были на месте, разобрали свои скарпели - короткие ломики с лопатками на конце, надели удобные шахтерские шлемы с фонарями и ждали последнего троллейбуса.
Приехал управляющий трестом, грузный, мрачный, в кожаном пальто. В свете прожекторов его гладко выбритое лицо казалось до синевы бледным, и я почему- то вспомнил, что у него уже был инфаркт и что врачи вообще запретили ему работать на стройке. Обо всем этом немало говорили у нас в те осенние месяцы, когда он лежал в больнице и его замещал главный инженер.
Все думали, что управляющий на работу не вернется.
Но он вернулся и уже по-страшному ругал тех, кто, боясь за его сердце, скрывал от него какие-то неприятности.
- Мое сердце любую правду вынесет, - как-то сказал он на совещании при Китове. - Оно только лжи не выносит.
Но от него все равно многое скрывали. Видно, такова уж планида тех, кто перенес инфаркт и остался на прежней работе.
Управляющий подошел к нам, поздоровался, угостил "Казбеком".
- Сам теперь не курю, - сказал он. - А без папирос в кармане не могу.
Мы закурили. Он стоял рядом, барабанил пальцами
по коробке.
- Может, людей подкинуть, Евгений Иванович? - спросил он Китова. - Все-таки пять часов мало...
- Хватит, Сергей Ефимыч! - отозвался Китов.
- А то смотри, - сказал управляющий. - Тут недалеко бригада Ачина в ночь работает. Снимем, пришлем - хоть всю...
- Обойдемся. - Китов улыбнулся. - Спасибо, Сергей Ефимыч... У нас все рассчитано.
Последний троллейбус прошел без пяти час, и Зотов тут же поднялся с трубы, вышел вперед и воткнул свой скарпель в земляную стенку под асфальтом. И мы ждали, пока он отработает свои десять минут, потому что тоннель должен был быть очень узкий, и второй человек,
даже сейчас, в самом начале, только мешался бы.
А потом, когда тоннель пойдет, ему и вообще невозможно будет встать рядом, второму-то человеку.
Вначале мы работали скарпелями по десяти минут - до тех пор, пока тоннель не ушел вглубь на два метра.
А потом мы менялись через пять минут.
Каждый шел на переднее место, как в атаку. И отдавал короткому ломику все свои силы. Потому что это самое трудное дело - долбить землю ломиком. Откидывать ее легче. Откидывая ее лопатами из тоннеля, мы отдыхали. И пока мы перекидывались лопатками земли
и устанавливали крепления, передний выкладывался на полную катушку.