Вечерней сдачи материала у Степана не было, и он дотемна работал в читальне морского клуба, собирая по зернышку данные для статьи о развитии Черноморска как портового города. Тянуло в редакцию, хотелось узнать о судьбе своего фельетона, но он не позвонил дежурному выпускающему "Маяка", не навел справки, опасаясь разочарования. Фельетоны считались монополией Нурина, он умел делать эти маленькие смешные штучки. По сравнению с обычными нуринскими фельетонами то, что написал Степан, казалось самому автору шершавым и тяжелым.
Утром, едва выйдя из ялика, Степан купил у газетчика свежий номер "Маяка", просмотрел четвертую полосу и не нашел отчета о вечере в толстовском музее. Странно! Не доверяя себе, он развернул газету и увидел свой фельетон в верхнем правом углу второй полосы под заголовком: "Чуждые поучения в стихотворной форме". Так! Это ударил Наумов, прямо и в полную силу. У Степана дрожали руки, когда он, сидя на скамейке бульвара, читал свой первый, свой неожиданно написанный фельетон. Наумов но внес в него существенных изменений, лишь упростил и заострил некоторые фразы.
Заключительные абзацы редактор не тронул.
"Поэт все годы революции, все годы героической борьбы и невиданных страданий трудящихся стоял в стороне от нас. Поэт упорно молчал - он не нашел ни одного сердечного слова для бойцов. А сейчас, когда борьба еще не кончена, когда нам грозят четвертым походом Антанты, интервенцией, он вдруг заговорил, он обратился к нам с проповедью непротивления и рабского смирения.
Он решился сказать это в доме, чьи стены еще хранят следы английских пуль, осыпавших красный город; он решился выступить со своей проповедью в двух шагах от красноармейских казарм, где еще не остыли пулеметы, бившие по наймитам господ империалистов; он сказал это на вечере, посвященном памяти Толстого, воспевшего победоносную борьбу русского народа с наполеоновскими полчищами.
Понимает ли поэт, что он оскорбил память великого человека?
Мы знаем, кому нужно, чтобы мы разрядили винтовки и отомкнули штыки, и отвечаем: "Не надейтесь, не выйдет!" Советские люди знают, как нужно хранить завоеванный мир, как нужно встречать новые попытки интервенции, и не позволят дурачить себя ни в прозе, ни в стихах".
Да, не позволят!.. Степан вернулся к четвертой полосе газеты. Широковещательное объявление о лекциях Отшельника, которое печаталось из номера в номер, исчезло, хотя первая лекция должна была состояться сегодня…
- Ну, скандал! - крикнул Одуванчик, когда Степан появился в комнате литработников. - Степка, вчера из-за тебя была крепкая заварушка. Наумов единым мановением красного карандаша перечеркнул гранки нуринского отчета. "Это не только беспартийность, это умышленная аполитичность на руку проходимцам". Он так и сказал Пальмину, честное слово! "Пойдет фельетон Киреева, а не эта лживая мазня". Наумов лично отправил твой опус в набор. - Одуванчик бросился обнимать своего друга. - Знаешь, Нурин дипломатически заболел. Звонила его жена…
Весь день в редакции царило взбодренное настроение, обычно сопровождающее резкие выступления газеты. Сальский нашел в фельетоне Киреева что-то от Дорошевича и, в пику Пальмину, провозгласил Степана прямым наследником Власа. Несколько раз Одуванчик появлялся в редакции с охапками свежей устной информации не для печати. Поэты собрались на бульваре и галдят, как торговки. Они хотели написать опровержение, утопить фельетониста, но передумали и отправились обедать в кредит к толстому папе Дроси. Конечно, в душе они рады, что Отшельник получил такой увесистый реприманд. Что же Отшельник? Все утро он просидел в номере гостиницы, а потом забрался в автобус курортного сообщения и отбыл к прежнему, насиженному месту жительства. Лекции не состоятся. Касса морского клуба возвращает деньги за билеты.
- Да не мешай же мне работать! - взмолился Степан.
Ему не пришлось дописать последнюю заметку из сегодняшней сдачи.
- Женский голос, - многозначительно произнес Пальмин и через стол протянул Степану трубку своего телефона; с каждым днем Пальмин вообще относился к Степану все более предупредительно.
Степан услышал голос Нетты, известный ему до последней нотки.
- Товарищ Киреев? Здравствуйте! - начала она подчеркнуто сухо и замолчала; пауза была умышленно долгой. - Я должна поблагодарить вас за то нелепое положение, в которое вы поставили папу и меня. Большое спасибо!
- Не понимаю, за что.
- Как вы непонятливы! Речь идет об элементарном такте. Насколько мне помнится, вы были представлены несчастному Отшельнику в нашем доме моим отцом. Теперь понимаете?
- И теперь не понимаю. Не вижу никакой связи между этими фактами.
- Неужели придется вам объяснять?
- Охотно выслушаю урок. Если хотите, я зайду вечером.
- Нет, нет! - испуганно сквозь смех воскликнула Нетта. - У нас все время толкутся поэты. Они жаждут вашей крови, а я не хочу превращаться в сестру милосердия. - Помолчав, она добавила: - Человек с ангельским характером обещал показать мне дальний конец бухты. В семь часов вечера я буду на лодочной пристани. Может быть, увижу этого человека и поговорю с ним. Пока всего хорошего!.. Если бы вы знали, как я сердита на вас…
Степан вернулся на свое место, осторожно ступая по голубым облакам.
- Она? - шепотом на всю редакцию спросил Одуванчик. - Я так и думал, что сегодня дело сдвинется с мертвой точки. Женщины любят героев, а ты общепризнанный герой дня. Пользуйся случаем!
- Я тебя убью!
- Нисколечко не боюсь. Счастливые не кровожадны.
Перед Степаном лежал чистый лист бумаги. Надлежало как-то связать два слова, дабы получился заголовок заметки, заказанной Пальминым. В тот день заметка не была сдана, Пальмин назвал Степана разгильдяем, но великодушно отсрочил задание.
9
- Не могу поверить, что вы не понимаете этого, - сказала Нетта. - Вы были представлены Отшельнику в нашем доме, и мы в какой-то степени отвечали за вас. Прежде чем писать заметку, надо было подумать, в какое положение вы ставите меня и папу.
- Клянусь, что у меня и мысли не появилось…
- Неужели вы пишете бессознательно?
Девушка пыталась быть гневной… ну, хотя бы сердитой… ну, на худой конец, хотя бы серьезной - и не могла, ничего не получалось. Невольная улыбка дрожала в зрачках голубовато-серых глаз, в уголках губ - улыбка молодого и здорового существа, для которого прежде всего важно то, что лодка легко скользит по воде, вечер прозрачен, а парень - такой страшный, такой опасный парень, только что устроивший шумную катавасию на весь город, - подчиняется ей беспрекословно и готов плыть куда угодно по ее державной воле.
- Когда я писал фельетон, я думал только о том, что должен поставить на место человека, который осмелился вылезть на трибуну с вредными поучениями, - добросовестно объяснил Степан. - Я был возмущен выходкой Отшельника, я боролся с его идеей, которая мне враждебна. Нет, я писал далеко не бессознательно, уверяю вас…
- И вам было совершенно безразлично, как отнесутся к заметке ваши друзья?
- Нет, не безразлично. Я хотел, чтобы каждое мое слово было понятно нашим друзьям-читателям.
- Но у вас также есть друзья, которые сочувствуют бедному Отшельнику, - напомнила девушка.
- Вы сочувствуете ему как человеку, который нажил неприятности из-за своей глупости, самонадеянности и желания быть властителем дум? Да, он жалок, я понимаю. Но неужели вы сочувствуете его идеям? Не могу поверить.
Бросив шнур румпеля и сложив руки на коленях, Нетта смотрела на Степана пристально, будто старалась понять впервые увиденного человека.
- Так как же? - напомнил он. - Вы согласны с его призывом к непротивлению, смирению? Распустить Красную Армию, сдать Металлолому военные корабли, утопить замки орудий, открыть границу нашей страны перед врагами?
- Нет, нет! - воскликнула она. - Какие глупости вы говорите! Я русская, я не хочу войны, не хочу, чтобы нас трогали.
- Значит, вы противник Отшельника, и все в порядке, - подытожил он.
- Тоже нет. Не ловите меня. Он прочитал несколько плохих строчек - подумаешь, как страшно! Такая мелочь, что о ней даже странно говорить.
- Нет, не мелочь! Не мелочь все, что касается революции, ее завоеваний. Вдумайтесь в экспромт Отшельника. Он осуждает борьбу революционного народа, он навязывает другой путь, гибельный, ведущий к потере всех завоеваний. Вы слышали, как встретили этот призыв слушатели?
Степан стал горячиться.
- Оставим это, - сказала Нетта. - Не хочу спорить. Я мало смыслю в политике. Папа называет политику сферой опасности. Мимо нее надо идти на цыпочках и не дыша… Но вот что меня интересует. Вы пишете о человеке злую заметку, а потом вам приходится с ним встретиться… Как вы себя в таком случае чувствуете? Наверно, вам очень стыдно и хочется спрятаться за угол, да?
Он засмеялся:
- Почему я должен стыдиться, если я прав, если я делаю полезное дело? Тот, о ком я написал, может относиться ко мне, как ему угодно, я могу даже его пожалеть, но стыдиться… Нет!..
- Ну, хоть жалости вы не чужды, - с облегчением произнесла она. - Кажется, вы все же остались человеком. Вам нужно немного углубить свои человеческие чувства и…
Он прервал ее:
- Никогда и ничто не помешает мне выполнять мой долг. И, только выполнив свой долг журналиста, я чувствую себя человеком. Вот и все мое нутро ныне и навсегда, Анна Петровна!
- И вы, зная заранее, что ваша заметка будет неприятна… ну, вашей матери, например, или девушке, за который вы ухаживаете… вы все-таки напишете ее? Признавайтесь!
- Ответ содержится в моем сегодняшнем фельетоне, - сказал Степан и покраснел: не слишком ли он осмелел?..
Нетта поспешила замять опасную тему.
- Не завидую вашим родным и знакомым, значит, не завидую и себе, - вздохнула она. - Как странно быть знакомым с человеком, который каждую минуту может бросить бомбу под ноги! Но что поделаешь, вы замечательный спутник для прогулок. Стоит только вычеркнуть из наших разговоров политику, и вы, вероятно, превратитесь в молчальника… И это так хорошо, когда человек не болтает о своих чувствах и не читает стихов. Голова гудит от литературных разговоров и табачного дыма… - Она надела жакет, лежавший до сих пор у нее на коленях. - Знаете, я немного озябла. Придется отложить исследование бухты. Итак, домой!
Прогулка оборвалась как раз тогда, когда Степану стало казаться, что перед ним целая вечность - целая вечность, которую они проведут наедине. Тотчас же минуты заторопились. Он греб как можно медленнее, почти не передвигая весла в воде, и все же несчастная лодчонка двигалась в сто раз быстрее, чем ему хотелось. Тишина была полная. Лодка повисла в прозрачной вечерней синеве между скалистыми берегами, отразившимися в воде вместе с огоньками окраинных домов - ласточкиных гнезд, облепивших скалы.
За поворотом бухты показались темные, затихшие корпуса "Красного судостроителя".
- Как сумрачно! - шепнула Нетта. - Я впервые увидела этот завод в детстве, еще до переезда в Москву. Тут все шумело, гремело. По воде тянулся дым… А сейчас ни одного звука, ни одного огонька… Это печально, когда молчит большой завод, правда?
- Завод скоро оживет, - ответил он.
- Вы думаете? Папа говорит, что это будет лет через пять - семь, не раньше.
- На президиуме окрисполкома Петр Васильевич высказывался гораздо оптимистичнее, когда речь зашла о заказах для "Красного судостроителя".
- Ах, папа… - усмехнулась она. - Папа такой дипломат…
- Вы называете дипломатией, когда говорят одно, а думают другое? Для этого есть еще несколько определений, более точных.
- И, конечно, вы предпочитаете их! - вспыхнула она, поняв, что сказала об отце лишнее. - Вы ужасно… нечуткий, неделикатный человек!
- Нечуткий человек тот, кто считает недостойным говорить одно, а думать другое? Вы хотите видеть меня другим?
Отвернувшись от него, Нетта молчала.
- Вы хотите, чтобы я стал… дипломатом? Вам это больше нравится?
- Нет… - проговорила она отрывисто, и Степан почувствовал, что одержал победу.
За мысом открылся город, взбежавший на гору, осыпанный вечерними огнями. Он встретил их мелодией далекого духового оркестра и кремнистым запахом камня, излучавшего тепло, накопленное за долгий солнечный день.
По бульвару они шли медленно и молча и, не сказав ни слова, поднялись по крутой каменной лестнице на улицу Марата, почти к самым воротам дома Стрельникова.
- Кстати, почему мы молчим? - удивилась она.
- Так хорошо иметь молчаливого спутника, - напомнил он.
- Вы слишком буквально приняли мои слова! - рассмеялась она. - Так вот, чтобы все было ясно… Я хотела бы иметь спутника, который умеет помолчать, но умеет и говорить, и притом говорить интересно. Приятно болтать о книгах, о театре, о своих знакомых и… больше ни о чем.
- Обещаю не говорить больше ни о чем, - сказал он с холодком в сердце. - Злословить не люблю, о пустяках говорить не стоит, значит, буду говорить только о книгах или… молчать.
- Проверим… Завтра - нет. Мы с папой идем слушать приезжую опереточную труппу. Это забавно, тем более что сейчас оперетта почти не идет неизвестно почему… Послезавтра у нас гость, московский инженер… Послепослезавтра в морском клубе бетховенский концерт… Потом папа повезет меня на день в Бекильскую долину… Потом, вероятно, будет литературный шум, хотя летом ряды поэтов сильно поредели.
Стена между ними становилась все выше. Степан слушал девушку подавленный. Вдруг она небрежно смахнула препятствия:
- Оперетта, конечно, неприкосновенна, гость, к сожалению, тоже, а Бетховен не обязателен. Итак, до Бетховена.
- До Бетховена! - обрадовался он.
В тот вечер он пришел домой счастливый, в том состоянии души, когда человек видит мир заново и только с лучшей стороны. Мать он нашел в ее комнате за вышивкой по очень сложному рисунку из старого журнала "Дамский мир". Начиная эту работу, мать как-то обмолвилась при Степане, что вряд ли успеет ее закончить, но вышивка продвинулась далеко вперед, и Степану кажется, что мать выглядит значительно лучше, чем обычно.
- Ого, как много ты уже сделала! - воскликнул он. - Красиво получается. Ты скоро все сделаешь.
- Будем надеяться… - Готовя на стол, она сказала: - А я тебя просто не узнаю сегодня… Какой ты внимательный! Случилось что-нибудь хорошее?
- Да, жизнь хороша… Дома все благополучно?
- У нас большие события.
- О которых я не знаю ничего.
- Но ведь ты совсем отбился от дома. Приходил очень поздно и такой хмурый. Не хотелось надоедать тебе… Знаешь, Маруся сняла в своей мазанке все иконы и куда-то их унесла. Потом заявила мне, что не хочет быть буржуйкой, не хочет получать с нас деньги за квартиру. Сегодня приходили какие-то люди из горкомхоза, все вымерили… Мы будем платить за квартиру втрое меньше, чем платили. Дом стал коммунальным.
- Что все это значит?
- Влияние Мишука, конечно… - ответила мать. - Он бывает у нас каждый день, берет книги, а потом идет к Марусе. Они долго беседуют, гуляют по пляжу… Почти каждый день.
- Теперь я понимаю, почему Мишук не показывается в редакции. Ну что же, остается пожелать ему счастья. Он хороший человек и…
- Какой ты глупый, Степа! - покачала головой Раиса Павловна, кропотливо обметывая "паучок", как называется скрещение ниток в вышивке. - Все это напускное… Все, что касается Мишука и сближения между ними.
- Почему ты так думаешь?
- Потому что я знаю… Чувствую… Все так ясно… После той истории - помнишь? - ты совсем перестал бывать дома, встречаться с нею… Ну и я тоже… И она поняла, почти перестала бывать у меня, перестала со мной говорить, только по хозяйству… Скажет то, что нужно, посмотрит на меня, будто пощады попросит, и убежит к себе… плакать. - Раиса Павловна говорила, не поднимая головы, слезы блестели на ее глазах и звучали в голосе. - А цветы носит каждый день… Она их берет у садовника Братского кладбища. Чайные розы для меня и пунцовые для твоей комнаты. Бедное сердечко!
- Но я же не виноват, мама! - невольно воскликнул он.
- Да, был бы не виноват… - едва слышно ответила мать. - Ты был бы не виноват, если бы ни в чем не подал Марусе надежды. А теперь… Она все надеется. Она надеется, понимаешь, Степа, что, может быть, все обойдется. Надеется и ждет и… Мне иногда становится страшно.
- Почему, мама?
- Ты не знаешь и не поймешь, сколько силы в таком ожидании. Особенно если женщина так терпелива, так мужественна в своем ожидании… И так хороша, Степа!.. Я все время боялась… Ты был такой хмурый, несчастный… Стоило тебе отчаяться, разочароваться в том… весеннем увлечении… А тут Маруся со своей любовью… - Не отрывая глаз от вышивки, Раиса Павловна спросила: - Но скажи, то весеннее увлечение оказалось сильным, да?.. И у тебя есть надежда?
- Да, мама, теперь есть… Первые надежды…
- Значит, вы еще не объяснились?
- Нет, и вряд ли это скоро случится.
- А мне казалось, что теперь все это стало проще между молодыми людьми, что люди открываются друг другу скорее, чем раньше… Что тебя удерживает? Если у тебя нет сильного соперника…
- Соперника нет. И, кажется, я ей не безразличен. Но боюсь, что она не совсем понимает меня, а я… я смогу сказать все, что лежит на сердце, лишь когда увижу, что она хочет стать рядом со мной навсегда… Что она сможет это сделать…
- Значит, сейчас вы в чем-то расходитесь, - поняла мать. - В чем вы расходитесь?
- В старину сказали бы, что мы люди разных кругов. Понимаешь, она дочь инженера, очень ценного специалиста, но он далек от революции, от ее задач, хотя и показывает себя советским человеком… Она усвоила некоторые его взгляды… И еще… Она позволяет окружать себя людям, которых я не пустил бы на порог дома. Бездеятельные и злые трутни, которые смотрят на наше дело, как на случайность… Но мы уже стали с нею спорить… Будем много спорить…
- Ты хочешь ее перевоспитать? - покачала головой Раиса Павловна.
- Даже не так, мама… Я уверен, что в душе она хороший человек. Просто она еще не задумывалась о жизни. Надо твердо сказать ей, что правильно и что плохо… И она поймет…
Он ушел к себе и счастливый и сомневающийся. У него хоть было и то и другое - и счастье и сомнение, - а у его матери были лишь сомнения.
10
Чем объяснялось сближение Нетты и Степана? Конечно, Одуванчик отчасти был прав. Степан вдруг очень выделился среди незначительных людей, которые окружали девушку и надоели ей своим однообразием, своими претензиями, своей никчемностью и пустотой. Парень из газеты оказался бойцом, бойцом последовательным и смелым - следовательно, человеком интересным, неизмеримо более значительным, чем обычные посетители дома Стрельниковых.
Это прежде всего признал Петр Васильевич. После взрыва возмущения, вызванного первым чтением фельетона, он сказал своей дочери:
- Но, к моему удивлению, Киреев умеет писать не только хроникерские заметки… Резко, грубо, но сильно, несомненно сильно. В наше время из него может выйти толк. Этакий маленький Марат с большими кулаками…
Услышав от Нетты, что на очередном литературном сборище будет присутствовать Марат из "Маяка", Петр Васильевич, против своего обыкновения, остался дома. Он зазвал Степана в свой кабинет, коротко и усмешливо упрекнул его за неуважение к старикам и их причудам, - он относил к старикам Отшельника, с которым был в одних летах, - но, впрочем, предал всю эту историю забвению.