Да, отец… Помнится, он как-то, говоря о своей татуировке, не совсем лестно отозвался об этом заблуждении молодости и жалел, что дал разрисовать себя: оказывается, в порядочном обществе считается неприличным, если на руке заметят зеленый якорь и тому подобное. Это обычай дикарей - разрисовывать тело.
Ингус нехотя спустил рукава. Татуировка принесла много неудобств, при мытье посуды обшлага становились мокрыми. И какой смысл иметь татуировку, если ее никто не видит? Целую неделю он прятал от отца злополучное украшение. Но однажды вечером, когда Ингус мылся на палубе, вернулся с берега отец. Он получил письма из дому, одно из них было адресовано Ингусу. Возможно, что это произошло случайно, а возможно, капитана и предупредили, только он, поднявшись на палубу, остановился около Ингуса - тот как раз мыл шею и уши.
- Ты, Ингус, как будто уже не маленький, - насмешливо проговорил он. - Ну скажи, кто же моется, не засучив рукава? Смотри, обшлага намокли чуть не до локтя. Сейчас же закатай рукава!
Тон, которым это было сказано, не допускал возражений. Ингус расстегнул пуговицы обшлагов и поднял их на вершок, считая, что этого будет достаточно, но отец не унимался:
- Выше, парень, до самых локтей! Ну, ну, не канителься!
- У меня мокрые руки, боюсь замочить рубашку.
- Она у тебя и без того мокрая.
Ингус, вспыхнув, засучил рукава, и все разом открылось. С татуировки слезала третья кожа, и именно в этой стадии рисунок был особенно ярким и выпуклым, словно пестрый цветок.
- Так вот оно что! - покачал головой отец. - Теперь понятно, почему ты закрывал руки.
Схватив двумя пальцами сына за ухо, капитан слегка потрепал его.
- Погоди, голубчик, мы с тобой еще поговорим на эту тему, - произнес он и ушел, оставив сына в самом мрачном настроении.
У входа в каюту он еще раз обернулся и, погрозив Ингусу пальцем, спустился по трапу. Но как только Зитар очутился один, морщины на его лбу разгладились, и он тихо усмехнулся: "Мальчишка обещает быть настоящим мужчиной. Своенравный, настойчивый. Разве я был иным?.."
Все время, пока "Дзинтарс" в Кардиффе выгружал лес и получал новый груз, Ингус ждал объяснения с отцом. Но оно не состоялось. Капитан Зитар забыл, видимо, об угрозах, а может быть, его отвлекли более серьезные дела.
5
Из Кардиффа "Дзинтарс" с грузом угля направился в северную Испанию, в Бильбао. В Бристольском заливе пошел дождь и лил всю неделю, сопутствуя судну до Ла-Манша. Ночи стояли темные, непроглядно мрачные. Намокшие паруса тяжело хлопали под порывами ветра. Рулевой не в состоянии был даже разглядеть бизань-мачту и, несмотря на непромокаемые сапоги и парусиновую одежду, промокал до нитки. Из Атлантики к берегу катились такие гигантские волны, что "Дзинтарс", нырнув между ними, скрывался из виду со всеми мачтами. Ветер все усиливался. В Бискайском заливе их встретил один из тех штормов, которые опасны даже для самых больших пароходов. Начиная с первых же дней пути, у Яна Силземниека возобновились приступы морской болезни. На этот раз она проявилась в более тяжелой форме. Вероятно, здесь действовало и самовнушение: вспоминая недавние страдания в Балтийском море, парень со страхом смотрел на океанские просторы, и первая незначительная качка вызвала тошноту; это и определило все дальнейшее. Стоило лишь начаться шторму, как Ян терял аппетит, ходил бледный, отплевывался и часто куда-то исчезал. Жалкий, тощий, он почти ничего не ел, чувствовал, что теряет с каждым днем силы, и если еще кое-как ходил и поднимал ручку насоса, то делал это насильно - было стыдно товарищей.
Капитан Зитар внимательно присматривался к состоянию Силземниека. Оно не удивляло Зитара, но не вызывало и его сочувствия. Вообще за эту поездку капитан сильно изменился. Он почти не спал. Свою вахту проводил на палубе, наблюдая море и следя за парусами. Если у руля стоял Ян Силземниек, Зитар каждые пять минут проверял компас и всегда находил предлог сказать рулевому какую-нибудь колкость. Он не кричал, не бранился, не отталкивал рулевого от штурвала, если судно уклонялось от курса на несколько делений. Сплюнув, он с иронической улыбкой поворачивал штурвал.
- Ты, наверное, в Бразилию направился?
Минутой позже:
- Ты, парень, спать сюда пришел, что ли?
Еще немного погодя:
- Галдынь, становись к рулю, этого, видно, не выучишь.
Когда Ян следил за парусами, капитан постоянно находил какое-нибудь дело:
- Отпусти немного кливер… Втяни конец бизани… Кто так узлы вяжет? Это собачья голова, а не узел. Мне, что ли, пойти помочь тебе? И зачем только люди идут на судно, если не могут ничему научиться?
Он жалил самолюбие молодого матроса мелкими, но болезненными уколами, высмеивая и позоря его в глазах команды. Когда при сильном ветре требовалось убрать один из верхних парусов, первым, кого капитан посылал на рею или стеньгу, был Ян. Зитар, оставаясь внизу, донимал Яна замечаниями и смущал его до такой степени, что парень переставал соображать, что он делает. Если человека лишить инициативы, он тупеет, теряет уверенность, начинает сомневаться решительно во всем. Более чем скромный опыт, приобретенный Яном во время первого рейса, теперь напоминал жалкие лохмотья разорванного ветром паруса. Загнанный физически и морально, юноша был близок к сумасшествию. Но капитану этого казалось мало. Он выжимал из Яна последние соки, последние остатки энергии, при этом не повышая голоса и не требуя от него невозможного. Сам он, в желтом штормовом плаще и такой же шапке, покуривая трубку, важно расхаживал по кватердеку - казалось, он сросся с судном и не поддается никаким натискам бури. Его можно было ненавидеть, но вместе с тем ему нельзя было не завидовать: это настоящий моряк, покоритель бурь, каким Яну не быть никогда! Если б не эта проклятая болезнь! Тогда бы у него хватило сил так же хорошо, как это делают другие, выполнять приказания капитана. Но он заморыш, несчастный инвалид, дохлый кот, и все морские ветры издеваются над ним. Помимо воли, у Яна в душе росло уважение к этим сильным людям, для которых океан был только гигантскими качелями. Ему казалось, что они принадлежат к особому племени сверхмогучих, непобедимых, им подвластны неоглядные мировые просторы, в их руках радость жизни, свобода.
Все догадывались, что между капитаном и Яном Силземниеком идет борьба, но о причинах ее знали только двое - Ингус и Микелис Галдынь. Они напряженно следили за ней, ожидая исхода.
Даже старый Кадикис, не терпевший нерасторопных матросов, понимал, что иногда капитан предъявляет Яну чрезмерные требования. Однажды, собравшись с духом, он заявил капитану:
- Господин капитан, ведь парень страдает боязнью моря. Если не щадить его, он бросится за борт…
Зитар равнодушно посмотрел на боцмана:
- А ты считаешь это большой потерей?
После такого ответа Кадикису ничего не оставалось, как убраться восвояси.
- С капитаном что-то неладно, - шепнул он плотнику. - Не понимаю, что с ним случилось. Прежде он был совсем другим.
Как бы там ни было, но капитан своего отношения к Яну Силземниеку не изменил, предоставив команде думать об этом что угодно. Были моменты, когда молодому матросу хотелось убить своего преследователя, растерзать на части, кинуть за борт. Налившимися кровью глазами высматривал он Зитара по ночам. Но не было ни малейшей надежды победить его в таком поединке - ведь сам-то он походил на извивающегося под ногой червяка. Может быть, теперь он понял, почему Зитар так хотел заполучить его на судно.
На седьмую ночь, когда они добрались до середины Бискайского залива, шторм достиг своей высшей точки.
6
"Дзинтарс" уже два дня шел с неполными парусами. Ветер крепчал, и пришлось спустить все топ-паруса, потому что еще с самого начала пути судно на восемь градусов кренилось на левый борт и никакими способами не удавалось его выровнять. Левый борт часто скрывался под водой, и капитан с тревогой следил за грот-мачтой. Неужели придется пожертвовать ею?
Вечером на седьмые сутки волной смыло спасательную шлюпку. Полчаса спустя лопнул изъеденный ржавчиной штаг бизань-мачты. Мачту теперь удерживал только один штаг с правого борта. Капитан, вызвав всю команду наверх, приказал связать лопнувший штаг. Толстый, упругий трос не так-то легко связать узлом, и Кадикис с судовым плотником приложили все усилия и знания, чтобы за полчаса срастить конец штага с мягким концом запасного каната. Надвигалась темнота. Люди из-за ветра не слышали друг друга, а на танцующей палубе еле держались на ногах даже бывалые моряки. Не успели укрепить бизань-мачту, как на носу ветром сорвало первый кливер, который облегчал управление судном. В самые опасные минуты, когда через судно перекатывались громадные валы и погребали всю палубу, люки, каюты, этот парус помогал носовой части подняться на поверхность океана. Случалось, что такое полузатопленное судно не гибло только благодаря кливеру, этому на вид незначительному парусу: с помощью ветра он приводил судно в равновесие и заставлял его вынырнуть на поверхность воды.
Серые сумерки окутали разъяренный океан. Ян Силземниек находился бессменно на ногах. Уже двадцать часов, не отдохнув ни минуты, он вместе с другими, такими же измученными, мокрыми людьми работал до кровавых мозолей то у штурвала, то у насоса, то у парусов. Обессилевшие, отупевшие без сна, люди постепенно впали в состояние апатии: они злились, ненавидели судно, свою профессию, товарищей и по малейшему поводу, а иногда и без всякой причины осыпали друг друга отборнейшими ругательствами. Если в обычное время кто-нибудь из товарищей страдал морской болезнью и не мог как следует выполнять обязанности, команда слегка подтрунивала над ним, и только. Теперь такого человека ненавидели, презирали, и каждый считал своим долгом обругать его, как будто именно он являлся главным виновником всех бед.
Положение Яна Силземниека было тем более несносным, что даже Ингус, еще совсем мальчик, уже привык к морю и вместе со взрослыми мужественно работал.
- Шевелись, падаль! Я, что ли, буду работать за тебя? Чучело на телячьих копытах! - кричали матросы на Яна.
Если он недостаточно быстро прибегал на их зов, они дико ревели, вырывали у него бечеву и отталкивали прочь.
- Ну, чего уставился, как баран на новые ворота! Подержи шкот! Не так! И откуда только этакие ослы берутся…
А ведь дома он ходил бы себе с двустволкой да постреливал куропаток и никто не посмел бы так кричать на сына лесника.
- Пугало ты этакое! Чего спишь на ходу, когда другие работают? - кричал плотник. - Сходи на нос за топором, да поживее!
И он спешил, спотыкался, больно ушибаясь. Топор куда-то запропастился, Ян в смятении перевернул все вверх дном, пока нашел его. А когда он возвратился, его встретили рычанием.
- Ползет, точно рак! Ты что, обезножел, видно?
Капитан сохранял невозмутимый вид. Он уже ничего не говорил, но казалось, что общая неприязнь матросов к Яну доставляет ему удовольствие. И в этот самый момент, когда так разбушевались океан и страсти изнуренных людей, резко, словно удар бича, прозвучал властный голос капитана:
- Боцман с двумя матросами, на бак! Натянуть новый кливер!
Ян инстинктивно вздрогнул, ожидая, что боцман возьмет и его. Он не понимал всей серьезности момента и того, что его неумелая помощь сейчас не нужна. Когда он двинулся было по направлению к баку, Кадикис, злобно сверкнув глазами, заорал:
- Куда лезешь? Какой в тебе толк? Пусть пойдет кто-нибудь понимающий!
С Кадикисом пошли Микелис Галдынь и эстонец Томсон. Ян в замешательстве, шатаясь, добрался до бака с водой и, словно теряя сознание, стал искать опоры, скользя непослушными пальцами по его холодным стенкам. Он одурел от темноты, от шума, от всей этой сутолоки, от жестокого преследования товарищей и, главное, - от сознания собственного ничтожества. Словно призраки маячили перед его глазами мокрые фигуры людей, куда-то спешивших, чем-то занятых, кого-то зовущих. Он уже не понимал ничего, все это походило на бред, на галлюцинацию. Наверху, над головой, послышался треск. Ян увидел, как плотник забрался с топором на грот-мачту и принялся рубить надломленную стеньгу. Внизу матросы поднялись на кватердек и бак, ожидая, когда упадет стеньга. Никто не замечал Яна, и только в последний момент, когда срубленный конец мачты, переворачиваясь в воздухе, полетел вниз, кто-то закричал:
- Берегись! Убьет!
Если бы стеньга, падая, не ударилась о гафель и не отскочила влево, Яну не помогло бы бегство. Но ему повезло: тяжелый обломок мачты упал в море. Ян тупо посмотрел ему вслед, и до его сознания, наконец, дошло, какая огромная опасность - сама смерть - прошла мимо него. Его бы уже не было, он был бы мертв. Сзади него раздался чей-то суровый и укоризненный голос:
- Ни на что-то ты не годен!
Он не знал, кто это сказал, может быть, ему показалось; возможно, это были его собственные мысли вслух, он действительно так подумал: "Ни на что я не годен".
Чувствуя себя совершенно больным, качаясь, дошел он до ступенек кватердека, судорожно ухватился за перила и бессильно повис на них. Все его тело вдруг задергалось, непокрытая голова ткнулась в ступеньки, а пальцы тщетно цеплялись за железные перекладины перил.
Плотник, спустившись на палубу и мимоходом кинув взгляд на Яна, хотел, по обыкновению, отпустить какую-нибудь колкость, но смолчал, поморщился и отвернулся. Два матроса зашептались, что-то сказали товарищам, и нечто похожее на смущение изобразилось на их лицах. Подошел и капитан Зитар, некоторое время он молча смотрел на парня. И тут впервые на его хмуром лице показалась усмешка: рослый парень, маменькин сынок, сухопутный герой громко плакал, захлебываясь от рыданий и утирая красным мокрым кулаком слезы. Поверженный наземь, униженный до последней степени, забыв о своем достоинстве, он, в конце концов, сдался в этом поединке, признав свое бессилие. И это видели все. Капитан Зитар подумал про себя: "Если бы теперь его видела Альвина…" Эта мысль рассмешила его. Спустившись вниз, он потрепал Яна по плечу:
- Ну не вой, не вой, как маленький. Отправляйся в кубрик и ложись спать. Я прикажу коку принести тебе стакан рому.
Промолвив это, победитель вернулся на свое место. И опять загремел его повелительный голос над палубой судна, и спокойный взгляд впивался в окружающий мрак. Сквозь бурю и темную ночь вел Андрей Зитар свой крепкий корабль в тихую гавань.
На мокрой койке, скрючившись, лежал больной человек. Он сегодня плакал. Это недостойно мужчины.