Не успел Грачев ответить, как заговорила Ира.
- Я сама виновата... Он не разрешал мне с горы спускаться, а я не послушалась. Летела как стрела, и вдруг - кувырк!.. Вывих колена... А, чепуха, - махнула она рукой, - до свадьбы заживет.
Мать тронула ее за плечо.
- Какая свадьба? - строго сказала она. - Ах, Ирочка... Ведь ты учишься. Надеюсь, Петя это понимает? - И Надежда Федотовна мило улыбнулась Грачеву.
"Уж как-нибудь мы с Ирой сами разберемся", - с горькой улыбкой на уставшем лице подумал Петр. Чай он пить не стал, сославшись на позднее время, простился и ушел.
А наутро корабль вышел в море на ракетные стрельбы. Две недели были для Грачева пыткой: он старался не думать об Ире, но все мысли были о ней: как она, что с ногой? И едва "Бодрый" вернулся в бухту, как он сошел на соседний причал, и тут же позвонил Ире. Трубку, однако, взяла ее мать.
- Кто, кто, не поняла? - ручьем звенел в трубке голос Серебряковой. - Ах, это вы, Петя. Не узнала вас. Голос какой-то чужой. Вы не простыли? Нет, да? Молодцом. Вам Иру, да? Я так и поняла. Но ее нет, Петя. Она бы взяла трубку, но ее нет. Как где? Вы меня слышите - уехала. Каникулы-то у нее короткие.
- Когда? - Петр до боли в суставах пальцев сжал трубку. - Вчера, да? А как же нога? Ах, врача вызывали... Так, так. Ну, ладно, спасибо...
Он положил трубку.
"Вот бы съездить к ней в Ленинград", - подумал сейчас Грачев.
Раздумья Петра прервал матрос Гончар. Вошел он в каюту робко с виноватым лицом.
- Товарищ старший лейтенант, вам тут письмо, а я сразу не отдал, позабыл, - он протянул ему белый конверт.
Грачев буквально выхватил письмо из его рук, увидел, что почерк Иры, сказал матросу "идите, спасибо, идите", потом уселся в кресло и осторожно надорвал конверт. Письмо он читал медленно, ощущая в душе прилив необыкновенно радостных чувств. Ира успешно сдала экзамены и теперь собирается на практику; она еще не знает куда, но, видимо, за рубеж.
"Я понимаю, ты ждешь, что я скажу о нашей дружбе? - спрашивала Ира. - И я все чаще об этом думаю - пора наконец нам решать... Я привыкла к тебе и не стану этого скрывать. Без тебя мне тоскливо, скучно, кажется, уехала бы к тебе. А вот когда я дома, то тоска по тебе куда-то мигом исчезает. Я думаю, почему? Только, пожалуйста, не обижайся, я ведь пишу то, что лежит у меня на сердце. Я не знаю, как ты относишься ко мне, но я отношусь ко всему очень серьезно. Кажется, я особо остро поняла это, ощутила всем сердцем, когда в январе уезжала домой. Я даже повздорила с отцом: ведь это он угнал ваш корабль в море! Я прямо и заявила ему, что видно, не хочет, чтобы я дружила с тобой. Он так на меня обиделся, что даже не провожал на вокзал. "Грачев мне близок как никто другой, но я не собираюсь создавать ему особые условия службы, даже ради своей дочери". Ты понял? Он так и сказал.
Петр, а почему ты редко мне пишешь, да и коротко: жив, здоров, был в море, и все. А я бы хотела знать, что у тебя на сердце. Ну, а не забыл насчет нашей поездки к твоей маме? Я вернусь с практики, и мы поедем. Мне очень хочется ближе узнать твою маму. Надеюсь, ты не станешь возражать? Если честно, то мне даже стыдно, и я корю себя, что не съездили мы с тобой в январе. Этот глупый случай на лыжной прогулке... Две недели я не выходила из комнаты, все ждала, вот-вот ты придешь. А потом не вытерпела, спросила у отца; он засмеялся и сказал, что "Бодрый" давно в море. Мне вдруг стало не по себе, я готова была плакать, рыдать, только бы тебя увидеть. Но так и не дождалась. А ты, Петр, думал обо мне? Только правду напиши.
Ты как-то бросил мне упрек, что не сердце у меня, а камень. Ох, как ты ошибаешься! Помнишь, мы весной ходили с тобой в Загородный парк? Ты вел меня под руку, а потом увидел моего отца и вытянул руки по швам. Ты чего так испугался Серебрякова? Мы ведь были в парке, где люди не только ходят под руку, но и целуются. Я не хочу, чтобы ты был как та заводная пружина; любовь, чувство уважения - все это нам, девушкам, очень дорого. Ты тогда отпустил мою руку, а я весь день ходила как в тумане, думалось: не любит он меня, не нужна ему. Только пойми - не ради себя я говорю об этом, ради тебя, Петр. Что, разве не так? У тебя есть пример - Сергей Кесарев. Вера любила его, ждала, надеялась, а он вдруг приревновал ее к другому, а что получилось? Кесарев женился на другой. Я не скажу, что Наташа женщина лукавая, нет, она по-своему хороша, она тоже имеет право на счастье, на семью. Но ведь первая любовь у Сергея дала трещину, а это долго не забывается..."
Грачев свернул письмо. Но тут же вновь развернул его и в конце прочел:
"Я очень буду рада, если ты хотя бы на день приедешь в Ленинград. Я очень хочу тебя видеть. Только, пожалуйста, не говори об этом маме. Она станет волноваться".
"Я очень хочу тебя видеть..." - повторил про себя Грачев. Каким теплом повеяло от этих строк! Ему так и хотелось крикнуть: "Я люблю тебя, Ира, я, конечно же, приеду к тебе! Но он лишь горько усмехнулся: когда приедет, если снова "Бодрый" уходит в дальний поход? А просить Склярова отпустить его на два-три дня бесполезно, скажет: "А что вам, товарищ Грачев, делать в Ленинграде? Ведь ваша мать живет на Кубани?" Петр вздохнул: да, спросит, а объяснить цель своей поездки он не сможет. Ира ему не жена, а невеста...
Грачев спрятал письмо.
"Серебряковым я о нем не скажу", - решил он.
Но стоило ему сойти на причал, как комбриг капитан первого ранга Серебряков, отец Иры, подозвал его. Улыбнулся, поздоровался с Петром за руку.
- Ну, как жизнь? Чего не заходишь к нам? Надежда Федотовна в субботу тебя ждала, даже блины приготовила.
Грачев сказал, что был занят.
- Тебе привет от Иры, - продолжал Серебряков, - Вчера письмо прислала. После экзаменов у нее практика. И туристскую путевку предложили в Норвегию. Пишет, не знает, как быть. А мы с Надеждой Федотовной так решили: пусть сама выбирает. Вот скажи, кто у тебя друг?
- Кесарев. Самый близкий...
- Разве ты не желаешь, чтобы в жизни у него не было срывов, чтобы его любила жена... Ну, понимаешь? Ира вовсе не друг мне, а дочь. Родная моя плоть и кровь. В ней мое сердце: то, чему научил ее, она должна пронести всю жизнь и передать своим детям. А ты что, перестал ей писать? - неожиданно спросил Серебряков.
Грачев покраснел, неловко потупил глаза.
- Я люблю Иру... Я... - Он запнулся, подыскивая нужные слова, но так и не нашел их. Серебряков ласково тронул его за плечо.
- Это ты ей скажи. Я не стану возражать, если она... Ты же знаешь, я к тебе давно привык. Человек ты честный, прямой, море и корабль тебе не в тягость. А это тоже счастье. Пусть маленькое, но твое счастье. Скажу тебе по совести - на море я человеком стал. Отними его у меня, и я не жилец. Да, да - не жилец.
"А съездить бы к Ире надо", - вздохнул Грачев, сидя в каюте на стуле, он задумчиво курил. Тут его и застал Скляров. По лицу командира было видно, что он чем-то озабочен. И Петр не ошибся. Скляров, пристально глядя на него и, покуривая сигарету, заговорил о том, что на рассвете "Бдительный" уходит в море на обеспечение подводных лодок. А старшина команды радистов в отпуске. Надо отправить на противолодочный корабль старшину команды мичмана Крылова.
- Где он? - Скляров загасил окурок. - Крылову убыть на "Бдительный" к двадцати двум часам.
- Товарищ командир, у Крылова сегодня жена именинница. Как же, а? Может, пошлем Гончара?
- Я это знаю. Но... - Скляров развел руками. - Служба, сами понимаете. Гончар еще молод. А поход будет нелегким: на море семь баллов, резкий ветер. Вы, кажется, собирались к мичману на день рождения? Вот и хорошо, поздравьте его супругу и с ним на корабль...
Петр загасил папиросу, встал, прошелся по крохотной каюте. В иллюминатор был виден клочок рыжей сопки, возвышавшейся неподалеку от бухты. Там, на сопке, живет Игорь Крылов. "Танюша очень просила быть, - говорил мичман, приглашая его на день рождения. - Вы уж, пожалуйста..."
Грачев взял с вешалки фуражку. Но тут вспомнил, о Кесареве. Направился к нему, но в каюте его не оказалось.
"Сошел на берег", - сказал Грачеву дежурный офицер.
Петр обрадовался: "Что ж, поговорю с ним дома..."
Дверь ему открыла Наташа. Видно, недавно она пришла из школы, потому что в руках держала какие-то книги. Улыбнулась мягко, как улыбаются близким людям.
- Что, небось за Сергеем?
- Мне надо с ним поговорить, вот и пришел. Ты извини, но откладывать я больше не могу.
Светло-розовое лицо ее вмиг стало серым.
- Так ведь он на корабле. - Голос у нее дрогнул. - Значит, его нет? Тогда я знаю, где он. Знаю! У Веры. Он там, да?
Петр ласково взял ее за руку.
- Не волнуйся, Наташа. Не надо. Сергей, видно, пошел на соседний корабль, он давно собирался к ребятам. Ну?
Она смахнула со щеки слезинки, посерьезнела.
- Это я так... Прости... Ты уже уходишь?
- Да, мне надо еще зайти в магазин, а потом к мичману Крылову...
На корабле у трапа Грачева встретил старпом.
- Где ваш Крылов? - спросил он, хмуря брови. - Время бежит...
- Я вызвал его, вот-вот придет.
Не успел Грачев выпить чаю, как пришел Крылов. Робко постучался в дверь и, мягко ступая, вошел в каюту.
- По вашему приказанию... - начал было докладывать, но командир боевой части прервал его:
- Прибыли, значит? А я-то жду вас... - Грачев, уловив на лице мичмана досаду, развел руками: - Служба... Я не смог посидеть у вас, торопился на корабль, вы уж извините...
- Да я ничего... - смутился Крылов, неловко пряча за спину свои длинные руки. Он как-то согнулся и теперь казался ниже своего роста; с виду будто сердит, но вскоре Грачев убедился, что это не так: мичман всегда всерьез выслушивал все то, что говорили ему старшие, губы не дул, не хмурился, и только в больших темно-голубых глазах была какая-то настороженность.
- Вот что, Крылов, пойдете в океан на "Бдительном", - сказал ему Грачев. - Там все объяснят.
- Ясно, товарищ старший лейтенант. - На губах мичмана появилась улыбка. - Таня очень тронута вашим подарком. Спасибо, Петр Васильевич. Вы для нас столько сделали. И квартиру выхлопотали, и Танюшу устроили на работу, и...
- Ладно уж... - прервал его Грачев. - Значит, все ясно? Тогда торопитесь на корабль...
Волнение не покидало Наташу, и когда ушел Грачев, она накинула плащ, вышла на улицу. Ночь выдалась темной. Ветер гулял по крышам, рвал ставни, сиротливо завывал в трубах. На востоке, где иссиня-черное небо сливалось с морем, беспокойно мигали звезды, а здесь, над бухтой, висели грязные клочья туч. Она свернула к площади, на которой тускло горели фонари. Ветер раскачивал их, и от лампочек на земле прыгали длинные лохматые тени.
"И я сейчас, как эта тень", - грустно подумала Наташа.
Она подходила к кафе и вдруг в дверях увидела Сергея. Под руку он вел Веру. В глазах сразу все померкло. Наташа закусила губы, чтобы не крикнуть.
Холодные струи дождя стегали по ее лицу, но она ничего этого не замечала. Она не шла, а бежала домой.
3
Скляров задумчивый стоял на ходовом мостике.
Корабль винтами натужно пахал море. Ветер безжалостно гнал волны, крутил их в дикой пляске. Глухо и надрывно стонало море. "Бодрый" то зарывался носом в кипящую воду, то оседал на корму. Всех, кто нес вахту на верхней палубе, окатывали ледяные брызги. Скляров то и дело подносил к глазам бинокль. Море пустынно, и только у самой кромки горизонта тонкой мачтой тыкалось в небо рыболовецкое судно.
Сумрачно, загадочно море. Сколько глаз хватает - темная, свинцовая вода, и кажется, нет ей конца и края; глухо плещут за бортом волны, шумят, надрываются, прислушайся, и ты услышишь, как дрожит, стонет корабль. Скляров молча глядит на темно-серую воду, изредка хмурит брови, и такое чувство у него на душе, будто один он среди разбушевавшейся стихии. Невольно на память ему приходят слова Серебрякова: "Чтобы понять море, надо им жить". - "Да, жить, - сказал себе Скляров, опуская бинокль, - кажется, я им живу. Давно живу. И все же оно меня не обожает, сердитое, как старик горец, у которого отняли посох... А Серебряков, видно, не зря так сказал - чтобы понять море, надо им жить. Нет, не зря. Впрочем, он мог это сказать, потому что флотской службе отдал тридцать лет..."
Скляров, однако, не считал себя новичком на море. Ему уже не раз приходилось в сложных условиях обнаруживать "противника", и он испытывал азарт, когда черный холст воды рвали глубинные бомбы. Сейчас этого не было. Уже не верилось, что в районе, столь опасном для плавания, может появиться подводный "противник". Перед выходом в море адмирал говорил, что ночью, в крайнем случае на рассвете, подводные лодки "синих" попытаются атаковать на главном направлении. Склярову стало также известно, что вчера ракетоносцы нанесли внезапный удар по "противнику", чтобы упредить его, не дать ему возможности произвести пуски ракет с атомными боеголовками. Такая же задача поставлена перед кораблями "красных". Но пошли уже вторые сутки, а лодки не обнаружены. Берег тоже молчит. Запросить бы штаб, но адмирал строго предупредил, чтобы на связь выходил в особых, крайних случаях.
"По сути у меня и есть сейчас особый случай, - рассуждал Скляров. - Я не знаю, где находится противник, не знаю, где основные силы кораблей противолодочной обороны, а уйти из этого района без приказа не могу".
На мостик поднялся старпом. В черном блестящем реглане, в сапогах он был похож на рыбака. Смахнув с лица капли воды - у борта его накрыла волна, - он доложил о том, что хорошо отдохнул и теперь может хоть сутки стоять на мостике.
- Вам тоже пора отдохнуть...
Но Скляров, казалось, не слышал его, он всю ночь не сходил с мостика и теперь беззлобно сказал:
- Послушай, старпом, может, надули нас подводники?
- Я и сам теряюсь в догадках, сотни миль остались за кормой, а лодки - тю-тю, - поддакнул Комаров. - Что крабы попрятались на глубинах... Так вы пойдете в каюту.
- Пока нет, Роберт Баянович. Я все равно сейчас не усну...
В черные тучи куталось солнце, изнутри освещая их. Казалось, что кто-то зажег огромную свечу и прикрыл ее слюдяным колпаком. Палуба блестела от воды, будто смазанная лаком. Натужная дрожь корабля от работающих турбин ощущалась всем телом. Для Склярова, отдавшего морской службе уже немало лет, обстановка была самой привычной. Никто не знает, что его ждет в море каждый день, то ли удача, то ли разочарование. Склярова не это заботило, он всегда знал, чего хочет, что надо ему; в каждом походе он чувствовал себя одухотворенным, даже в самой сложной обстановке. Никто на корабле и мысли не допускал, что Скляров мог в чем-либо ошибиться. Он верил людям, и эту веру подкреплял строгим контролем. С виду Скляров был добродушным, а в деле - строгим, неотступным. Был случай, когда радист по своей халатности не принял срочную радиограмму. Скляров тут же, на ходовом мостике, объявил ему взыскание. Грачев попытался было возразить, ссылаясь на сильные помехи в эфире. Но Скляров был неумолим. "Помехи? - Капитан второго ранга сжал губы так, что они посинели. - Снег, дождь - помехи, да? А если снаряды на палубе будут рваться, если кровь прольется, то как же радиосвязь? Боюсь, что в такой обстановке ваш радист совсем слух потеряет".
На мостик поднялся Грачев.
- Перехвачена радиограмма, товарищ командир. - Старший лейтенант протянул ему листок. - Передатчик работал где-то рядом с маяком, милях в тридцати от нас. Запеленговал мичман Крылов. Раскодировали легко.
Скляров вслух прочел:
"Винты намотали сеть. Лишился хода. Жду ваших указаний. Серов".
- Да, не повезло капитану "Горбуши", - усмехнулся старпом.
Скляров, однако, молчал. И дело тут вовсе не в том, что траулер лишился хода; настораживало другое - если это "Горбуша", то зачем понадобилось капитану судна кодировать радиограмму? Такой текст, как правило, передается открыто.
- Давайте запросим "Горбушу"? - предложил Грачев. - Я мигом свяжусь. Ведь это такой случай...
- Это невозможно, - сухо заметил Скляров. - Вы что, разве забыли о приказе адмирала?
Скляров свернул листок, заглянул в рубку штурмана. Капитан-лейтенант Лысенков, черноглазый, с добродушным лицом, разложив на маленьком, узком столике карты и штурманские принадлежности, что-то высчитывал на бумаге. Увидев командира, он выпрямился, хотел было доложить курс, но Скляров остановил его: "Не беспокойтесь!" Командир склонился над картой и глазами разыскал маяк, расположенный на самой вершине огромной скалы. Скалу называли "Стрелой", она была отвесной и острой вершиной, казалось, вонзалась в небо. Когда тучи спускались над морем, они обволакивали ее, но огонь маяка далеко был виден кораблям.
- Значит, передача велась отсюда? - Скляров подозвал к себе Грачева и указал точку на карте.
Грачев согласно кивнул.
Скляров оторвался от карты, глянул на штурмана:
- Сколько миль до маяка?
- Сорок две.
- Так, сорок две, - повторил Скляров. - А какая здесь гидрология моря?
Лысенков еще матросом служил на Севере, после училища четыре года плавал штурманом и театр знал отлично.
- Камень, песок, подводные скалы, - перечислил штурман и уточнил, что это - ближе к фарватеру. А у берега - ил, течение, косяки касаток.
- А косяки при чем? - усмехнулся капитан второго ранга.
- Для справки, товарищ командир. Тюленей там много, это и приманивает касаток.
"Противник", почуявший опасность, сразу вроде бы умнеет. Тут надо быть настороже, чтобы и самому не ошибиться.
- Вот прочтите, - и Скляров отдал радиограмму Лысенкову.
- Все ясно, - подал голос штурман, - траулер радирует в базу. Только к чему последняя фраза: "Жду ваших указаний"? Каких еще указаний, если любому моряку ясно, что в таких случаях делать.
- И меня это смущает, - Скляров свернул листок. - Нет, тут какая-то маскировка.
И Скляров, уже не сомневаясь в том, что "противник" замышляет какое-то дело, приказал Грачеву внимательно слушать волну, на которой перехватили депешу.
- Ухо держите востро. Уж не мы ли оказались для кого-то "сетью", лишившей их хода?
- Может быть, - поддержал командира старпом.
Скляров, глядя на Комарова, невольно залюбовался им. Ладный, всегда в отутюженной форме, он нравился ему. "Форма - зеркало души", - не однажды говаривал старпом матросам, по-своему переиначивая известную пословицу. И лицом хорош - бронзовое, открытое, умное. Вырос на Кавказе, неподалеку от аула Мегеб в Дагестане - родины прославленного подводника, Героя Советского Союза Магомеда Гаджиева. Должно быть, потому и с новичками всегда начинал беседу о Гаджиеве. Отец Комарова в годы войны служил на Балтике, был акустиком на тральщике. В одном из походов обнаружил шум винтов немецкой лодки. По его данным командир атаковал ее глубинными бомбами. Комаров-старший был награжден орденом. "Сынок, ты видел сколько у меня медалей? - спрашивал его отец. - Десять, а орден один. Так это за ту самую субмарину..."