Главное было сделано: ребята близко и по-деловому познакомились с селянской молодежью. Скоро нашлись и другие общие дела у нас и у шишковцев: комсомол открыл в Шишковке школу ликвидации неграмотности и кружок молодежи, откуда черпал пополнения наш комсомол. Шишковцы не ограничились участием в драмкружке. Они близко подошли к жизни коммуны и сделались постоянными посетителями наших общий собраний. Правда, они не смогли освободиться от излишнего уважения не столько к нашим коммунарам, сколько к строгости и четкости нашей жизни, и коммунары всегда посматривали на них несколько свысока.
Взаимоотношения с селами укреплялись. После первых выпусков школы ликбеза возле коммуны сплотилась целая группа действительно новой молодежи. Наши комсомольцы снабдили село библиотекой. Большое значение имели наши лекции перед каждым сеансом кино - о внешней и внутренней политике, о партийных съездах, о пятилетке. О пятилетке мы прочли около двух десятков лекций, очень подробно останавливаясь на отдельных отраслях хозяйства.
У нас установилась тесная связь с рабочими организациями. Наиболее близко мы стали к клубу металлистов, в особенности к рабочим ВЭКа. Металлисты несколько раз бывали в коммуне, мы всегда с особенной торжественностью и подъемом отправлялись к ним в клуб.
Наши экскурсии на завод были настоящим праздником для коммунаров. Скоро рабочие завода перезнакомились и подружились со всеми. Эта дружба особенно укрепилась после того, как шесть товарищей из коммуны поступили работать на ВЭК. С этих пор коммунары стали рассматривать ВЭК как "свой" завод. Если вэковцы что-нибудь организуют, они обязательно пригласят и коммуну. Если на заводе что-нибудь случится, об этом в коммуне не прекращаются разговоры.
Когда же засветился Тракторострой, когда нам было поручено изготовление дверей для Тракторостроя с обязательством выпускать ежедневно сто штук - нашим восторгам не было конца.
Кабинет
"Кабинет" в коммуне имени Дзержинского - место, о котором необходимо поговорить серьезно, потому что эта небольшая комната имеет в коммуне огромное значение.
В кабинете стоят два стола - заведующего, то есть мой, и секретаря совета командиров, три шкафа - мой, секретаря совета командиров и редколлегии стенгазеты, несколько дубовых стульев и два диванчика. Есть пишущая машинка.
Кабинет никогда не бывает пустым - в нем всегда люди и всегда шумно. Пока наше производство еще не развернулось и было много свободных коммунаров, в кабинет назначался специальный дежурный. На его обязанности было держать кабинет в чистоте, исполнять обязанности курьера и, самое главное, время от времени освобождать кабинет от лишней публики. В настоящее время специальных дежурных для кабинета выделить невозможно и поэтому удалять из кабинета лишнюю публику некому.
Откуда набирается в кабинете лишняя публика? Дело в том, что в нашем коллективе существует старая традиция - все коммунарские дела разрешать не на квартире у заведующего, как это принято в соцвосовской практике, а только в кабинете, и ни одного дела, в чем бы оно не заключалось, не делать секретно. В полном согласии с этой традицией каждый коммунар имеет право в любое время зайти в кабинет, усесться на свободном стуле и слушать все, что ему выпадет на долю. Коммунар, понятно, не упустит случая зайти в кабинет. Он всегда найдет какое-нибудь дело, часто самое пустяковое: попросить отпуск, доложить, что возвратился из отпуска, попросить бумаги или конверт, спросить, нет ли для него писем, что-то сверить у ССК, наконец, принести забытую кем-то в саду тюбетейку или пояс. Под такими благовидными предлогами, а иногда и без всяких предлогов коммунар задерживается в кабинете. Но, разумеется, коммунару тихонько сидеть на стуле даже и физически невозможно. Он вступает с кем-нибудь, таким же случайным гостем, и негромкую беседу в уголке. К ним присоединяется третий, и беседа разгорается.
Кроме того, в кабинет все время заходят и особы более дельные: ежеминутно забегает дежурный по коммуне с разными вопросами, ордерами, "запарками" и недоумениями, председатель столовой комиссии ругается по телефону с соседом-завхозом: утреннее молоко оказалось прокисшим и председатель кричит что есть мочи:
- Что у нас кони - казенные? "Отвезите!"… Давайте теперь ваших коней.
Иногда у стола собирается целый консилиум: девочки хотят сшить себе юбки "модерн" и демонстрируют покрой. Я с сомнением смотрю на узкую выгнутую юбочку и говорю:
- Мне кажется, мало подходит для коммунарки.
Инструктор швейной мастерской, маленькая, худенькая добрая Александра Яковлевна, виновато поглядывает на девчат, а девчата уступать и не собираются.
- Почему не подходит? Это вам все мальчишки наговорили?
Присутствующие тут же мальчишки поднимают перчатку:
- Тогда и хлопцы начнут модничать. Вот нашьем себе дудочки…
- Разве мы модничаем? Какая же тут особенная мода?
- Вы их балуете, Антон Семенович, - говорят мальчишки. - Сколько уже у них платьев?
- Сколько же у нас платьев? Ну, считай…
- Ну вот, смотри, - начинает откладывать пальцы "мальчишка". - Парусовое - раз?
- О, парусовое! Так это же парадное… Смотри ты какой!
- Парадное не парадное, а - раз?
- Ну, раз.
- Дальше: синее суконное - два?
- Что ты! Смотри, так ж парадное зимнее. Что ж, мы в нем ходим? Надеваем два раза в год.
- Все равно, хоть и десять раз в год. Два?
- Ну, два.
- Дальше: серенькое вот, которое такое, знаешь…
- Ну, знаем… это же спецовка.
- Спецовка там или что, а - три?
- Ну, три.
- Потом с цветочками разными - четыре.
- А что же мы будем в школу надевать спецовку, что ли?
- Все равно - четыре. Потом синее, рябое, полосатое, клетчатое и вот то, что юбка в складку, а кофточка…
- Что вы такое выдумываете? Разве это у всех такие платья? У одной такое, у другой такое.
- Рассказывайте - такое да такое! Вот пусть об этом совет командиров поговорит, а то одна одежная комиссия, а там девчата - что хотят, то и делают.
Девочки побаиваются совета командиров - народ там всегда очень строгий. Но и у девочек есть чем допечь мальчишек.
- Смотри ты, какие франты! Сколько у них костюмов! Парусовый - раз.
- Да что ты, парусовый! Это ж летний парадный.
- Все равно - раз?
- Ну, раз.
- Суконный синий - два.
- Ну, еще будешь считать! Сколько же мы его раз надеваем в год? Разве что седьмого ноября.
- Все равно - два?
- Ну, два.
- Черный - три. Юнгштурм - четыре.
Мальчики начинают сердиться.
- Да ты что? А что ж нам в спецовках ходить в школу?..
Споры эти - настоящие детские споры. За ними всегда скрывается робкое чувство симпатии, боящееся больше всего на свете, чтобы его никто не обнаружил.
Попробуй та же девочка показаться в клубе в слишком истрепанном платье - со всех сторон подымается крик:
- Что это наши девочки хотят, как беспризорные. Что, им лень пошить себе новое платье?
Иногда у стола заведующего возникают дела посложнее. Виновато разводит руками инструктор литейного цеха:
- Вчера не было току, это верно.
- А сегодня.
- А сегодня этот лодырь Топчий не привез нефти из города.
- Какое нам дело до вашего Топчия! Вы отвечаете за то, что литье начинается в восемь часов, когда выходят на работу коммунары.
Инструктор бессилен снять с себя ответственность. Коммунары лежачего не бьют - только разве кто-нибудь вставит:
- Поменьше бы в карты играл у себя в общежитии.
Особый интерес возбуждают приезжие заказчики. Какой-нибудь технорук раскладывает на столе чертежи и торгуется с Соломоном Борисовичем, а из-за их плеч просовывают носы коммунары и нюхают, чем тут пахнет.
Вообще много интересного бывает в кабинете, и зайти в эту комнату всегда полезно.
В рабочие часы в кабинете почти никого нет, разве задержится больной или дежурный зайдет по делу.
Но как только затрубили на обед или "кончай работу", так то и дело приоткрывается дверь и чья-нибудь голова просовывается в кабинет, чтобы выяснить, есть смысл зайти или можно проходить мимо. Если я занят бумагами, ребята накапливаются в кабинете понемногу и начинают располагаться совсем по-домашнему. Вероятно, мой занятый вид импонирует им в высшей степени. Подымаю голову. Они не только расселись на всех стульях, но уже и в шахматы идет партия на столе ССК, а рядом - кто читает газеты, кто роется в каких-то обрезках стенных газет, кто оживленно беседует в углу. В кабинете становится шумно. Иногда я начинаю сердиться:
- Ну, чего вы здесь собрались? Что это вам - клуб? Я у вас не играю на станках в шахматы!
Коммунары быстро скрываются и бросают недоконченную партию, но на меня никогда не обижаются.
Их можно выдворить и гораздо более легким способом:
- А ну, товарищи, вычищайтесь!
- Вычищаемся, Антон Семенович!
Но ровно через пятнадцать минут я отрываюсь от работы и вижу: другие уже набились в кабинет, опять - шахматы, опять - чтение, опять - споры…
Бывают дни, когда я забываю о том, что они мне мешают. За десять лет моей работы я так привык к этому гаму, как привыкают люди, долго живущие у моря, к постоянному шуму волны. И поздно вечером, когда я остаюсь в кабинете один, в непривычно молчаливой обстановке работа у меня не спорится. Я нарочно иду в спальню или в лагери и отдыхаю в последних плесках ребячьего говора.
Но иногда от переутомления делаешься более нервным; тогда я дохожу даже до жалоб общему собранию:
- Это же ни на что не похоже! Как будто у меня в кабинете нет работы. Каждый заходит, когда ему вздумается, без всякого дела, разговаривает с товарищем, перебирает мои бумаги на столе, усаживается за машинку.
Все возмущены таким поведением коммунаров и наседают на ССК:
- А ты куда смотришь? Что, ты не знаешь, что нужно делать?
Два-три дня в кабинете непривычная тишина. Но уже на третий день появляется первая ласточка. Оглядываюсь - под самой моей рукой сидит маленький шустрый Скребнев и читает мой доклад Правлению о необходимости приобретения хорошего кабинета учебных пособий. Его локоть лежит на папке, которую мне нужно взять.
- Товарищ, потрудитесь поднять локоть, мне нужна эта папка, - говорю я с улыбкой.
Он виновато краснеет и быстро отдергивает локоть:
- Простите.
Я беру папку, а он усаживается в кресле поуютнее, забрасывает ногу на ногу и отдается чтению важного доклада. В дверь просовывается чей-то нос. Его обладатель, конечно, сразу догадывается, что эпоха неприкосновенности кабинета пришла к концу. Он орет во всю глотку:
- Антон Семенович! Вы знаете, что сегодня случилось в совхозе?
Так как я занят, то он начинает рассказывать последние новости Скребневу и еще двум-трем коммунарам, уже проникшим в кабинет.
При всей бесцеремонности по отношению к моему кабинету коммунары прямо не могут перенести, если так же бесцеремонно в кабинет заходят новенькие. Тогда со всех сторон раздается крик:
- Чего ты здесь околачиваешься? Тебя просили сюда?
Новенький в панике скрывается, а коммунары говорят мне:
- Ох, этот же Тумаков и нахальный! Смотрите, он уже здесь, как дома.
Все поддерживают:
- Это верно. Сегодня я ему говорю: "Чего ты стены подпираешь?" А он: "А тебе какое дело!"
- В столовой разлил суп, я говорю ему: "Это тебе не дома. Аккуратнее", - так он спрашивает: "А ты что - легавый?"
Ребята хохочут.
Но через месяц, когда все раскусят новенького до конца, приучат не подпирать стены, не разливать суп и окончательно, раз навсегда забыть о том, что есть на свете "легавые", его присутствие в кабинете никого не удивит.
Коммунары, очевидно, считают кабинет своим центром, считают, что каждый настоящий коммунар вправе в нем присутствовать, но что для этого все-таки нужно сделаться настоящим коммунаром.
Когда в нашу кабинетную толпу входит посторонний человек с явно деловыми намерениями, ему вежливо дают дорогу, еще вежливее предлагают стул, каким-то особым способом уменьшают толпу в кабинете на три четверти нормальной, и тихонько слушают, если интересно. А неинтересно, все гуртом "вычищаются" в коридор.
Совет Командиров
В кабинете собирается и совет командиров. Очередные заседания совета бывают в девятый день декады, в половине шестого, после первого ужина. Обыкновенно об этом совете объявляется в приказе, и коммунары заранее подают секретарю совета заявления: о переводе из отряда в отряд, о разрешении курить, о неправильных расценках, об отпуске, о выдаче разрешения на лечение зубов и пр.
Гораздо чаще совет командиров собирается в срочном порядке. Бывают такие вопросы в жизни коммуны, разрешение которых невозможно откладывать на десять дней.
Собрать совет командиров очень легко, нужно только сказать дежурному по коммуне:
- Будь добр, прикажи трубить сбор командиров.
Через четверть минуты раздается короткий сигнал. Я не помню случая, чтобы между сигналом и открытием заседания прошло больше трех минут.
Мы стараемся созывать совет командиров в нерабочее время, чтобы не раздражать Соломона Борисовича. Да и ребята не любят отрываться от работы.
По сигналу в кабинет набивается народу видимо-невидимо. Командиры приводят с собой влиятельных членов отряда, бывших командиров и старших комсомольцев, чтобы потом не пришлось "отдуваться" в отряде. Приходят и все любители коммунарской общественности, а таких в коммуне большинство.
У нас давно привыкли на командира смотреть как на уполномоченного отряда, и поэтому никто не придирается, если вместо командира явился какой-нибудь другой коммунар из отряда.
Заседание начинается быстрой перекличкой.
- Первый.
- Есть.
- Второй.
- Есть.
- Третий.
- Есть…
И так далее.
- Объявляю заседание совета коммунаров открытым, - заявляет ССК. - У нас такое экстренное дело. Пришло приглашение окружного отдела МОПРа провести с ними экскурсию в чугуевский лагерь. Условия предлагают такие…
Начинается самое подробное рассмотрение всех условий, предложенных МОПРом. Коммунары - все члены МОПРа и все гордятся своими мопровскими книжками, но это не мешает им с хозяйской недоверчивостью обсуждать каждую деталь предложения.
Черномазый Похожай - добродушный и умный командир девятого отряда новеньких, уже комсомолец и общий любимец, хоть ему еще и пятнадцати не стукнуло, сверкает глазами и басит:
- Знаем, чего это они к нам с приглашением. Наверное, у них оркестра нет. Вот они и просят: давайте ваших семьдесят коммунаров. А мое предложение такое: что нам делить коммуну? Если ехать, так всем ехать, а не ехать - так никому не ехать.
На полу под вешалкой сидит Ленька Алексюк из десятого отряда, политбеженец из Галиции, самый младший и смешливый коммунар. Его командир Мизяк долго соображает что-то по поводу предложения Похожая, а Ленька уже сообразил:
- Ишь, хитрые какие! Семьдесят человек… А если и мы хотим ехать?
Ленька - человек опытный и знает, что если дойдет дело до выбора, то ему скажут: "Успеешь еще, посиди в коммуне, заснешь там ночью…"
Командир третьего Васька Агеев о чем-то шепчется с непременным своим спутником Шведом, и я слышу обрывки разговора:
- Ну, так что?
- В копейку влетит, если все…
Берет слово Волчок, помощник командира первого. Волчка Фомичев почти всегда посылает в совет в трудных случаях.
- Да что тут говорить? Конечно, всем ехать…
Васька, секретарь, обращается ко мне:
- А как у нас с деньгами?
- Слабо, - говорю я.
Васька оживляется.
- Ну, так что ж тут говорить! Значит, предложение будет такое, как тут высказывались: едет сто пятьдесят коммунаров, проезд на "их" счет, и чтобы обед в Чугуеве. Голосую…
В таких случаях решение бывает единогласным.
Но иногда разгораются страсти, в прениях принимают участие и гости и даже вся толпа не успевших занять стулья или присесть на полу. Тогда Васька "парится" и кричит:
- А ты чего голосуешь? Ты командир?
- Наш командир в городе, я - за него.
- Ты за него, а почему голосует Колька?
- А это он за компанию.
- Голосуют только командиры! - разрывается секретарь, и Ленька Алексюк опускает руку. Он всегда голосует, хотя его руку давно уже привыкли не замечать под вешалкой.
В особенности часто разделяются голоса в тех случаях, когда затрагиваются вкусы. Недавно решали, что покупать на лето - фуражки или тюбетейки. Народ поменьше стоял за тюбетейки, старшие настаивали на фуражках; вышло поровну. В таком случае дает перевес голос председателя. И Васька начинает важничать: долго думает, морщит лоб и отмахивается от недовольных комсомольцев, которым тюбетейка почему-то кажется несимпатичной.
- Да ну же решай, чего там морщишься? Все равно никто носить не будет.
Васька сейчас же в "запарку", поддерживаемую большинством собрания:
- Как это не будешь? А если постановят? Ты мне такие разговоры не заводи, а то в бюро придется с тобой разговаривать!
Васька и сам комсомолец и член бюро, но ему только пятнадцать лет, поэтому ему мила тюбетейка. Теперь же, после угрозы не подчиниться постановлению, он решительно переходит на сторону золотой шапочки и подымает руку.
- За тюбетейку!
Бывает часто, что и мне приходится оставаться в меньшинстве. В таких случаях я обычно подчиняюсь совету командиров, и тогда ребята торжествуют и "задаются":
- Ваша не пляшет!
Но бывает и так, что я не могу уступить большинству совета. У меня тогда остается один путь - аппелировать к общему собранию коммунаров. На общем собрании меня обычно поддерживают все старшие коммунары, бывшие командиры и почти всегда - комсомольцы, способные более тонко разбираться в вопросе.
Благодаря такой конъюнктуре командиры очень не любят, когда я угрожаю перенести вопрос на общее собрание, и недовольно бурчат:
- Ну да, конечно, на общем собрании за вас потянут. А вы здесь должны решать, а не на общем собрании. Им что, поднять руку!
В прошлом году стоял вопрос о летней экскурсии. Совет командиров настаивал на Крыме, я предлагал Москву. В совете о Москве и слышать не хотели:
- В Крыму и покупаться и отдохнуть…
- У нас мало денег для Крыма, а в Москву дешевле, - возражал я.
- Мы и в Крыму проживем дешево.
- В Москве больше увидим, многому научимся, увидим столицу.
- А Харьков не столица разве?
Я все же не помирился с советом и перенес вопрос на общее собрание. Все командиры агитировали против меня, яркими красками рисовали прелести Крыма и отмахивались от моей поправки: "В этом году - в Москву, а в следующем - в Крым".
На общем собрании решение ехать в Москву было принятом большинством трех голосов, и это дало основание в совете командиров поднять вопрос о пересмотре. При новом голосовании в совете я остался уже не в таком позорном одиночестве, а на новом общем собрании мне удалось собрать больше двух третей голосов благодаря единодушной поддержке комсомола. Только тогда оппозиция успокоилась.