Столь же безмятежно оператор Курочкина могла бы сидеть на коленях, у машиниста-инструктора Силаньева и узким пальцем перебирать на нем форменные пуговицы, потому что Силаньев знал ее с пеленок, дружил еще с отцом, путейским мастером Ледневым, который погиб восемь лет назад в рампе "Автово". Тогда еще по путям ходили от "Автово" в старое депо, как раз после Леднева запретили приказом. Шел после смены, усталый, от одного поезда увернулся, а под другой попал…
Силаньев и в школу потом не раз ездил к директору, чтобы девчонку дотянуть до восьмого, устраивал в училище при метро: девчонка старательная, а не давалось ей это - учеба. Сам познакомил с хорошим парнем электриком Курочкиным и на свадьбе сидел рядом с матерью первым человеком.
И машинисты на Силаньева полагались… В поездной работе, считал Силаньев, как на войне, должен у человека быть крепкий тыл: семья, где тебя поймут, инструктор, который ценит твое умение и знает слабости. Сегодня ты, предположим, в Трубе, король королем за контроллером, а завтра - зевнул на трассе, транспортная работа безжалостна, все может быть. Зевнул - и уже двери открываешь в депо. Тут важен тыл, чтобы не обернулось для человека-трагедией, а просто рабочий момент, стисни зубы, переживи, как болезнь, и шагай упрямо дальше…
Если с кем-то из машинистов Силаньева, в ком был он уверен, случался на линии Случай, то, расхлебав дело, Силаньев перво-наперво поджидал возле лестницы поездного диспетчера. От диспетчера тоже зависит, как он осветит. Спрашивал: "Как себя мой вел?" - "Как всегда, - неохотно ответствовал диспетчер. - Крикнул - поезд не идет! И пропал. Ищи хоть с собаками. А диспетчер крутись!" - "Нехорошо… - говорил Силаньев вроде задумчиво. - У него, между прочим, жену увезли ночью в больницу с гнойным аппендицитом…" - "Риту?"- удивлялся диспетчер, соображая, когда он в последний раз видел эту Риту, дежурную по станции "Адмиралтейство". И вроде сегодня видел, утром. "Тяжелое положение… - вздыхал между тем Силаньев. Сильное, боксерское лицо его на глазах дряблело почти женским сочувствием, - тяжелое…"
Тут диспетчер спохватывался, что это ж Силаньев!
Ведь если послушать инструктора Силаньева при любом Случае с его машинистами, так у всех этих машинистов в аккурат в этот день или накануне случались чрезвычайные бедствия со всеми подряд родственниками: женами, тещами, детьми, одинокими соседками, которые как раз их, голубей, вырастили. А потом, когда Случай проходил все инстанции с минимальным для виновника наказанием, эти родственники, слава богу, вставали со смертного одра. И как-то больше вопрос о них не возникал. До следующего, конечно, Случая…
Старый был у Силаньева, испытанный трюк. И все диспетчеры это знали. Но столь обезоруживающе было выражение скорбных глаз инструктора и всего его вмиг стареющего, сильного лица, что душа диспетчера - тем более почти все были женщины - все равно смягчалась. И на разборе диспетчер бывал лоялен, мелких погрешностей уже не поминал машинисту, иной раз кое о чем, неважном, вовсе умалчивал. Тут диспетчеру еще то было приятно, что Силаньев пришел к нему сам, как к человеку и как к работнику, труд которого уважительно понимает и не старается, как некоторые инструкторы, вину машиниста свалить на нерасторопность диспетчерской.
Своих-то "голубей" Силаньев еще как жучил, это все знали…
На Линейном сейчас народу было немного. Двое - скоро им заступать - играли в шахматы в дальнем углу, как раз под новым плакатом: "Прогульщик, помни, что ты теряешь!" Первый пункт - "уважение коллектива", далее - еще восемь пунктов и, наконец, "льготные путевки в санатории и дома отдыха". Долго кто-то думал небось. "Смешали котлету с мухой", - про себя хмыкнул Силаньев, покосившись на этот плакат. Рядом висело на стенке: "Спасибо, товарищи, за честный труд!"
- Вот это уже про нас, - вслух сказал Силаньев.
Оператор Курочкина оторвала от графика узкие глазки, поморгала, не поняла, что сказал, но улыбнулась доверчиво, потому что заранее разделяла все, что скажет машинист-инструктор Силаньев.
- Дмитрий Никитич, я в Москве слышал, - сказал один из игравших, только что был из отпуска, - машинистов будто переименовать в операторов, никакой тебе классности, и зарплата всем - сто двадцать…
- Вредно тебе в Москву ездить, - улыбнулся Силаньев. - Ты там, выходит, одни глупости слышишь. Лучше бы в театр сходил.
- Не, я ходил. А правда, парни там говорили…
- А чего? Переименуют, - хмыкнул из-за шахмат второй, постарше. - Скажут: чего машинисту на автоведении делать? Двери сам даже не открывает, все автоматика.
- Двери - дело швейцара…
Это встрял резервный машинист Дьяконов, с полгода как получил права и недавно зачислен в группу Силаньева. Он кормил рыб.
Большой был аквариум на Линейном, ухоженный. Рыбы лениво струились меж водорослей в зеленоватой воде, припадали брюхом к ракушкам на дне, зарывались в песок, взмывали вверх резко, как разрывая воду. Помельче - дрались из-за корма, злые, как воробьи, ерошили плавники, крупные - флегмы - неподвижно стояли, уткнувши в стекло носы, пучили большие глаза, словно что понимали. Разные были цветом, красные, с синевой, отливающие в черноту, почти прозрачные, яростно яркие, будто попугаи, и вроде даже с хохлом.
Силаньев ничего в рыбах не смыслил, сроду не сиживал с удочкой, не интересовали его. Но на Линейном создавали домашность. Тут иной раз тоже глядел с удовольствием. Одну - длинную, с узким и хитрым рылом с просвечивающим до неприличия спинным хребтом - почему-то даже подозревал, что она щука. Но умалчивал о своем подозрении, чтоб не срамиться. И не спрашивал, как зовут. Знатоки кругом! А пожрет всех к черту, вот будет номер. И сейчас стояла в зарослях, затаившись, вечно она в сторонке. Рыло длинное, хитрое и словно облизывается. Ну, щука…
Силаньев постучал в стекло согнутым пальцем.
Все заметались, а эта стоит, как штырь.
- Не надо, - сказал Дьяконов, - нервничают. У нас в цеху аквариум завели, так они жить не стали. Дохнут и дохнут. Не климат для них. Грохот, конечно, лязг. Пришлось в красный уголок перевести.
- А ты сколько на заводе отработал?
- Почти девять лет…
- Специальность вроде хорошая.
- Да, - кивнул Дьяконов. - И платили! На корма и булавки жене с головой хватало. Не отпускали, едва ушел.
- Чего ж ушел от хорошего?!.
- От хорошего часто как раз уходят, я, что ли, первый, - засмеялся Дьяконов. - В другом месте, думаешь, еще лучше. А так проживешь, в одном-то цеху, и не узнаешь.
- Не жалеешь? - спросил Силаньев серьезно.
- Нет, - ответил Дьяконов кратко.
- А почему сегодня на аварийные игры не пришел? Играли утром.
- Так вроде, бы, Дмитрий Никитич, один раз в два месяца по инструкции. Я двадцать третьего марта играл, запись есть в формуляре…
- Формуляр я глядел, - Силаньев кивнул. - А тебе пока каждый месяц нужно играть, для тренажа полезно. Да и в удовольствие - сыграть лишний раз, я так считаю.
- Ничего себе удовольствие, - сказали от шахмат. - Хоккей, что ли?!
- Тебе тоже не помешало бы, - сразу обернулся Силаньев. - Прошлый раз медленно из Случая выходил. А Случай я дал пустяковый. Зажимаешься! На время надо играть. - И снова Дьяконову: - Пульт представляешь? Давай сейчас сыграем!
- Тут? - удивился Дьяконов.
- А чего? В шахматы же вслепую играют. Даже по радио. Ну, играешь?
- Попробую.
- Значит так, - оживился Силаньев. - Ты заходишь в тупик на "Триумфальной". Какой светофор?
- По какому пути?
- Раз заходишь нормально, значит по первому…
- Ага, светофор ТР-3.
- Вот именно. Пассажиров высадил. Хочешь тронуться. Не идет.
- РП?..
- Лампа РП не горит, контроль дверей есть, скатывание нормальное.
- Понятно. Сейчас погоняю. Главный вал погоняю. Вперед.
- Не идет, - сказал Силаньев довольно.
- На тормоз?
- Опять не идет!
- Гоняю реверсивный. - Дьяконов даже рукой подергал: так, так.
- Назад - есть, пошла!
- Пятый провод, - сказал, подумав, Дьяконов.
- И думать нечего. А как будешь ехать?
- На резервном уеду…
- Так. Есть, уехал. Довел машину до оборота. Дальше?
За спиной Силаньева давно уже стоял литсотрудник Хижняк, вошедший бесшумно, и губы его змеились непонятной улыбкой. Но то была улыбка удовлетворения.
Хижняк долго не мог привыкнуть, что слово "Случай" надо произносить в метро с большой буквы, всегда - ЧП. Поражала быстрота, с какой оказывались на месте Случая нужные люди: машинист-инструктор, ревизоры, инженеры Службы, механики. На другом производстве и вовсе бы не считалось за происшествие, а тут всякую мелочь расследовали с придирчивым педантизмом - технически, психологически, административно…
А сбоку, для пассажиров… Чем совершеннее техника, тем меньше ее замечаешь. Балерина порхает, как бабочка. Стихи распускаются над притихшим залом легко и празднично, как цветы. Актер так естествен в этом спектакле, что кажется - ему ничего не стоит, живет на сцене в свое удовольствие. Неважно, сколько плакала от бессилия балерина, какое снотворное пьет поэт и что актер упал в обморок после спектакля. Рабочего пота сбоку не видно. И тут метро - как Хижняк неожиданно для себя понял - как раз и смыкается с искусством.
Ага, пассажирам пота не видно.
Будто сами собой неостановимо плывут эскалаторы, мрамор празднично блестит вдоль путей, бегут быстрые поезда, приваливаясь теплым боком к платформе, удобны сиденья, и переходы прохладны даже в жару. Безотказно. Надежно. Точно. Не нужно тратить ни мыслей своих, ни нервов. Просто садишься и просто едешь. Поэтому пассажиры в метро гораздо спокойнее и доброжелательнее, чем в любом другом городском транспорте.
Приятно сознавать, что причастен…
И еще Хижняку было сейчас приятно, что профессиональные разговоры, которые долго звучали для него полной абракадаброй, постепенно стали и для него исполнены смысла. Прямо влезть сейчас тянет, это уж просто наглость. Но не удержался, сказал:
- А если и на резервном не идет?
- Ого, помощь! - засмеялся Силаньев. - Слышишь, Дьяконов: не идет на резервном. Твои действия?
- Вставку буду глядеть, может - дохлая…
- А где вставка резервного, Вадим Андреич? - прищурился в Хижняка Силаньев.
- За спиной машиниста, верхняя, выше всех.
- Точно, - сказал Силаньев. - Тебя учить - только портить. А как, Дьяконов, не вынимая вставку, определить, сдохла она или нет?
- Не вынимая… - затруднился Дьяконов.
- Быстрее думай, борись за секунды. Эдак Случай сделаешь, вспоминая. ПТЭ-то читаешь?
- Он на ночь только читает, чтобы заснуть, - сказали в углу ехидно.
- Не суди по себе, - отозвался тотчас Силаньев.
- Красные фары к резервному присоединены…
- Верно. А еще?
- Аварийное освещение, - сказал Дьяконов. - Туго соображаю. Все же в кабине легче. Если на играх, конечно, а не в Трубе.
- Случая у тебя еще не было, - хмыкнул Силаньев. - Тогда увидим, как ты соображаешь. А сейчас - нет, ничего, тянешь.
- Я все мечтаю на настоящий Случай попасть, - сказал Хижняк задумчиво. - Чтобы я - в кабине и вдруг бы - Случай…
- А тебе зачем?
- Чтобы прочувствовать…
- Чего ты прочувствуешь, если не за контроллером? Ты, Вадим Андреич, иди в депо, и уж Случаи тебе будут.
- Мурашкин выгонит, я приду. А возьмете?
- Возьмем, - пообещал Силаньев серьезно. - А выгонит?
- Обычно меня довольно скоро выгоняют, - сообщил Хижняк скромно. - По собственному желанию.
- В наше время иначе не выгонишь, - хмыкнул Силаньев. - За что - желание?
- За простодушие. Я в прошлом году работал на биостанции. Далеко, Север. Переводил им, статьи редактировал, рефераты, ну, вроде - научная информация. Проблемы-то интересные. Директор очень был расположен. Спрашивает: "Как у нас - нравится?" - "Наука, говорю, чистая, но атмосфера поганая. Сплетни. Подхалимаж. Дельные люди бегут. Вам-то как это нравится?" Удивился. "Кто же это, говорит, бежит?" - "А вы не знаете? Я могу назвать, у меня записано - кто, куда, почему". Так мило поговорили. Через две недели им - раз, единицу переводчика сократили, что скажешь. Директор очень жалел…
- Да, карьеру ты вряд ли сделаешь.
- Не теряю надежды. Позвонить от вас можно? Чего-то меня Комаров искал, должен быть дома.
- Старший? Старший - на линии, - сказал Силаньев. - Тридцать первый маршрут. Тулыгин рожает, пришлось выйти. Может, родил…
- Нет, - сразу сказали из дальнего угла. - Он бы уж прибежал.
- Тулыгин у нас всегда под окном стоит, пока Марья рожает. Его уж в роддоме знают. Прошлый раз восемнадцать часов отстоял. Ничего, родили.
- А когда он на "Триумфальной"?
- Комаров? Поглядим. Только прошел, жди теперь с оборота.
13.38
В техшколе группа помощников М-24 сдавала последний экзамен на звание машиниста. Приемная комиссия, семь человек, в ряд сидела за длинным столом. Накурено было уже до сизости. Схемы висели по стенам. Перед силовой схемой вагона Д стоял статный, в щегольских усиках курсант Демичев и нервно ерзал указкой в лабиринте линий. Давно он уже тут стоял, опротивел терпеливой комиссии.
Председатель комиссии, краснея кончиком носа, наконец не выдержал:
- Вы, Демичев, палкой-то осторожней тыкайте. Какие линейные контакторы замкнуты? Набрели. Ну, так. И в какой точке ток соединяется? Слава богу. Дальше!
Указка слепо полезла куда-то вниз и уперлась в разрыв.
- Ток, Демичев, только по замкнутой схеме идет, он не дурак, - устало сказал председатель. - Нашел? Ну, ладно. И какой же ток в якоре?
- Да все ясно, - сказал тонким голосом зам главного инженера Службы. - Можно, по-моему, кончать.
- Я волнуюсь, - качнул указкой Демичев.
- Это нам надо волноваться, - сказал председатель. - Сорок минут тянем из вас неизвестно что. Нам и преподавателям техшколы.
Единственная в комиссии женщина при этом вздрогнула, опустила голову и что-то быстро стала чертить на экзаменационной ведомости.
- В якоре сто процентов…
- Ну, а в обмотках?
Демичев, статный, в щегольских усиках, стоял опятьмолча.
- Идите, - махнул рукой председатель. - Да скажите там, чтоб не заходили пока.
Дверь за Демичевым захлопнулась.
- Н-да, - сказал председатель. - Азá не знает в глаза.
- Один ведь такой, - тихо сказала женщина. - Мы хотели отчислить. А лекций не пропускает, все записывает, - ладно, думаем, может, сообща и научим. Слабый, конечно…
- Да не в том даже дело, что слабый! - возвысил голос председатель. - А в том, что ему плевать. Не работу по душе выбрал, а - хладнокровно - зарплату. Остальное ему плевать!
- Просто - они не царапаются…
Это сказал начальник депо "Ремонтное", он невозмутимо раскачивался на стуле и выглядел тут самым спокойным.
- Не царапаются? - председатель не понял.
- Ну да! Возьмите-ка городскую кошку, что спит на мягком диване и лакает сливки вместо воды. И покажите ей мышь. Она ж отвернется! А уличная, которая с первых шагов привыкла себя кормить, та прямо кинется, выслеживать будет, охотиться. И человек так же. Он не привык царапаться, и ему плевать. За него профсоюз заступится, комсомол, мало ли кто. А когда я его все-таки выгоню, потому что у меня терпение лопнет, мне в отделе кадров еще накачку дадут - почему не могу удержать молодого специалиста…
- Старые паровозники машину лизали, как самовар. Чтоб блестела!
- Ты свое время не равняй - теперь лаптей нету.
- А человеческое достоинство есть? - взвинтился председатель, краснея кончиком носа. - Стоит мужик вот с такой бородой, - ну, все равно, с усами! - и ему не стыдно. Я до сих пор краснею. Ты, кстати, тоже краснеешь.
Все теперь говорили, перебивая друг друга. Даже инженер по технике безопасности, тихий, невлиятельный и молчаливый, который только всегда кивает, вдруг сказал громко:.
- Сами и виноваты, с детского сада кричим: "Все дороги открыты!", "Все к твоим услугам!". А надо бы приучать, что впереди - труд…
- Стараемся приучать, да, видишь, не приучаются.
Но инженер по технике безопасности с мысли не сбился, много, видать, думал об этом, пока кивал, - своих дома двое. До восьмого класса пачками им книжки носил: Тургенев, Толстой. Сами даже в библиотеку не записались, лень. Сейчас в десятом, едва плетутся…
- А что такое труд? Это прежде всего усталость, пот, нервы, которые не железные, это умение держаться, когда уже и сил нет, заставить себя делать неинтересное, чтобы местами было интересно, это напряжение всего организма. И тогда уж - пунктиром - праздник. А то - все им сплошной праздник!
- Ты, Николай Евгеньич, оказывается, лекции можешь читать. Прямо как Макаренко…
- Я тоже считаю, детей надо отсаживать в восемнадцать лет, как рыбешек-меченосцев. Ага, иди, пробуй, падай. Сам, без подстилки!
- Что же своего не отсаживаешь? Давно вроде пора.
- Жена не дает!
В самый разгар вошел инженер техотдела Мурзин, сделал ножкой - вроде общий поклон, присел с краю.
- А я своим доволен, туфли матери с первой получки купил…
- Очень толковые есть ребята, - с облегчением вставила начальник техшколы. - Серьезно относятся, с интересом. Шаповал, Любарский, Скориков, Комаров, Шура Матвеева, многие…
- Есть, конечно, - кивнул председатель.
- Комаров-младший сегодня задал в депо работы, - сказал Мурзин, потирая лысину. - Слышали?
- Федор? Он же сейчас сдает, - удивились все. - Нет, ничего не слышали. С утра тут сидим.
- В Новоселках проезд вчера опять был. У Голована.
- Все-таки был, - сказал председатель. - Я думал - так, болтают. А Комаров при чем?
- Кабы не Федор, шариком бы сошло…
В девятнадцать часов двадцать девять минут машинист первого класса Голован въезжал по второму пути на конечную станцию "Новоселки"…
Тут состав должен идти под оборот. Основной машинист выходит на переходной мостик, уступает кабину маневровому. Маневровым может быть и помощник с правами, и стажеры техшколы, это тренаж хороший: крутиться на обороте. Второй маневровый садится в последний вагон. Первый уводит состав в тупик, передает управление второму, ибо его вагон теперь головной до следующего оборота. И второй маневровый уже выводит состав на станцию для посадки по первому пути. Тут его опять сменяет основной машинист. Схема простая.
Голован затормозил, вроде остановился. Неизвестно, чего там ему примстилось, то ли просто отвлекся. Но двери не открывал, никого не высадил и вдруг сразу рванул вперед. На красный сигнал Нв-4. Светофор горел запрещающим, но стрелки уже перевелись, открыли для Голована путь. Автостоп остановил было поезд, а на блок-посту в "Новоселках" мальчишка дежурил, Жорка Абросимов, первый год после института. Выскочил на платформу и Головану машет рукой - мол, давай, жми, чего уж, стрелки твои. Голован и прошел в четвертый тупик.