Лязг оборвался. Стало неестественно тихо. Кто-то- тоненько - вскрикнул. Матвеева вздрогнула и очнулась. Женщина была все так же в лотке, вцепившись руками в рельсы, будто не могла оторваться. Девчонка совсем! Головной вагон замер в тридцати каких-нибудь сантиметрах, почти касаясь ее автосцепкой. Остановил! Из кабины ее не видно сейчас, где она есть.
- Живая! - крикнула София Ивановна.
Не надо б дежурной кричать, пассажиры…
Напряжение можно, пожалуй что, не снимать. Теперь- скорее в торец, где лесенка, спуститься на путь, добежать до девчонки и, вместе с нею, обратно. Если она не расшиблась, пока летела. Тогда уж - тащить. Одной и не вытащить. Ага, Скворцова уже на патформе, ее голос. Девчонка сидит, как кукла. Не поймешь, ударилась или так…
Комаров выскочил на банкетку, которая вдоль стены.
- Давайте-ка мы путь будем освобождать…
Только теперь не спугнуть. Не метнулась бы под платформу, где притаился контактный рельс.
- Ты?!.
Дежурная вдруг увидела, что машинист спрыгнул в лоток, сгреб девчонку в охапку, рывком поднял ее на банкетку, прислонил к стенке, как куклу, сам вспрыгнул за ней. Лотком же удобней ее выводить, чем по узкой банкетке. Почему-то подталкивает к кабине. Через кабину решил, что ли, высадить на платформу? Через кабину ж нельзя. Уже запихнул. Нельзя, но быстрее, конечно.
Теперь только принять ее из кабины…
Двери в составе наконец растворились. Пассажиры выскакивали, как век взаперти отсидели. Но не бежали к эскалатору, как обычно. Грудились на платформе. Проходили вперед, к головному вагону. Мешались тут с пассажирами, которые все видали. Уже сбивалась толпа.
В самое время ворвался напористый крик Скворцовой:
- Пассажиры, куда? Там выхода нету! Проходите на выход, давайте-ка, не цирк! Эскалатор сейчас закрываю, пешком полезешь! А вот так - на уборку закрою. А чего? У нас так! Проверь, если не веришь. Проходите, пока пускаю!..
Смешные ее угрозы и грубоватый тон почему-то действовали сейчас.
Народ, огрызаясь беззлобно, сворачивал к выходу,
Теперь принялась за тех, что раньше стояли:
- Пассажиры, посадка! Чего тут, не цирк. Проходите в вагон! Ну, женщина оступилась, бывает. Вон - целая! Давайте шустрее! Сейчас закроют.
- Она разве оступилась? - громко сказал мальчик с нотами.
- А че, ты ее столкнул?
- Почему? - удивился мальчик. - Я же видел!
- Ничего ты не видел, глазастый какой…
Скворцова уже запихнула его в салон.
Дверь из кабины все не открывалась. Дежурная подергала ручку, застучала в окно.
- Павел, давай ее! Я приму!
Стекло в окне опустилось.
- Не надо, Соня…
Двери защелкали, закрываясь в вагонах.
- Да куда ж ты ее? В пикет надо сдать.
- Знаю. Не надо, Соня. Потом объясню!
Лицо Павла исчезло. Мелькнула фигура девчонки на приставном сиденье внутри кабины. Состав дрогнул, двинулся, убыстряясь, плавно проплыл мимо дежурной Матвеевой и растворился в тоннеле.
- Бабку в медпункт сдала, - раздался над ухом грубоватый голос Скворцовой. - Укол ей всадили. Ничего, здоровее будет.
Тут София Ивановна слабо вспомнила, что была еще бабка, оседавшая по стене. И девочка вроде при ней.
- Давай-ка в дежурку, София Ивановна! Чего тут торчать, не цирк…
14.21
Ничего, руки слушаются…
Тридцать восьмой, зеленый. Вышли на перегон. Умница у Белых машина, ах, умница! И подковки вроде не слышно, звук чистый. Может, в задних вагонах? Нет, кажется, не подковались. Умница!
По этой родинке только узнал. Да по куртке. Лицо - другое. Сколько ж с тех пор прошло? Часа четыре, не больше…
Комаров видел ее сейчас сбоку. Чистый лоб. Нос чуточку задран, упрямый. Губы еще девчоночьи, пухлые. Все - как одеревенело сейчас. Глаза широки, неподвижны, даже страху все нет в глазах. Это плохо, что нет. Чья-то девчонка…
- Родители где?
Не слышит. Нет, на Светку она не похожа. Светка такого не выкинет, никогда. На Людку Брянчик - тоже. Эта все может выкинуть. Все. Но не это. Людку надо увидеть сегодня. Это - надо.
Что же она говорила утром? Что-то ведь она про себя говорила…
- Дура! - сказал Комаров. - Ну и дура же! Кто ж так бросается? Надо у рампы бросаться! А у головного вагона чего бросаться? Ну и дурища!
Краем глаза он видел, что лицо ее дрогнуло.
- Без рук бы осталась, дура!
- Я думала, ток…
Слава богу, ответила. Отойдет. Должна отойти.
- Ток? - заставил себя засмеяться. - Какой в рельсах ток? Ток у нас в другом месте. Ты б на плитку села еще, дурища! Руки бы оттяпал тебе. И все. Ток!
О голове он умалчивал. Без рук ей - страшнее.
Лицо опять дрогнуло. Будто размазалось, теряя свою деревянность. А глаза напряглись, словно бы пробивалось что-то в них изнутри. Вдруг округлились и почернели. Это пробился наконец страх. Запоздалый. Простой. Животный.
Отойдет. Комаров себе верил, не мог ошибиться. Помнил ее лицо утром, голос, глаза. Кабы не врезалось так, сдал бы, конечно, в пикет, как положено по инструкции. "Скорую" вызвали бы, увезли в больницу, а там разберутся. Но у этой - он не мог ошибиться - с психикой все в порядке, тут другая причина.
Не смог ее сдать…
Жалость была к ней сейчас, как к котенку. В стылых январских сумерках котенок стоял на перекрестке под фонарем, поджимал стылые лапы, кричал редким прохожим. Снег сыпал сухо и колко. Ветер бился в фонарь. И крик котенка тоже был уже стылый, с сипом, из последних котячьих сил. Уже замерзал. А принес котенка домой - и стал Пяткин, общий для всех любимец, ставит спину горбом и ходит в ночи по стенкам.
Нет, тут причина иная. И еще что-то мешало, чтоб ее сдать. Людка Брянчик. Ага. Вдруг Людка встала перед глазами, как она хохочет, таращится, цокает, будто коза, каблучками…
- Сколько месяцев-то? - вдруг сказал Комаров.
Запоздалый, животный страх, наконец пробившись, заполнял теперь Женьку, заливал ее всю, и ее трясло сейчас крупной дрожью от этого страха, даже сиденье под ней дрожало.
- Ребенка ждешь? Сколько месяцев, говорю?!
Теперь она поняла. Затрясла головой.
- Не ври только.
- Я не вру…
- А говорила - к мужу…
- Он не муж оказался…
- Ну, дура! Дура-дурища. Ну, не муж! Так и что? А людей сколько перепугала. Задрать бы сейчас штаны - тьфу, спустить! - размазня сопливая!
Сам не знал уже, что говорит. Тридцать шестой, зеленый. Но чувствовал, что именно это нужно сейчас: быстро, безжалостно, грубо, как хлестки по щекам, какие - бывает - приводят в разум. Еще бы нужно грубей, но девчонка все же. Дрожит - это хорошо, еще бы лучше - ревела…
- Тридцать первый маршрут, ответьте диспетчеру!
- Да, диспетчер…
Сам своего голоса не узнал. И Ксана, стало быть, не узнает. Пусть думает, что уехал в Рыбацкое с матерью. Вот и пусть это думает.
- Тридцать первый, опаздываете на минуту пятнадцать. Следите за расписанием, тридцать первый.
- Понятно, диспетчер!
Тридцать четвертый, зеленый. Чисто идет машина, не заковались…
- Шишки из-за тебя еще получай. - Комаров нашарил "Журнал ремонта", отодрал сзади клочок, так, ручку теперь, есть ручка, цифры скачут, ничего, разберет. - Ты вот что. Как тебя? Женя? Ну, Женя, слушай. Сейчас тебя на станции высажу. Поняла? И чтоб - никаких больше глупостей!
Повернулась. Слушает. Ну, дрожи, дрожи.
- Поняла?
Женька кивнула осмысленно.
- Хорошо, если поняла. Вот тебе телефон. Мой, домашний. Два - шестьдесят шесть - восемьдесят - восемнадцать…
Она шевелила за ним губами.
- Спрячь, тут записано. В девять буду дома. В девять вечера, поняла? Комаров, Павел Федорович, тут записано. Позвонишь. Обязательно, поняла? Буду ждать. Адрес после скажу, сейчас не запомнишь…
- Поняла, Павел Федорович.
Платформа уже летела вдоль поезда. "Площадь Свободы". Стоп. "Зебра".
Молоденький милиционер стоял возле колонны. С интересом следил, как Комаров выпускает девушку из кабины. Вроде она не в форме. А кто такая? Значит, имеет "КМ", разрешение на проезд в кабине машиниста, у него "КМ" нет. Или, может, чего случилось? Подошел поближе, ожидая знака от Комарова и стесняясь спросить, не привык еще. Нет, машинист знака не подал. Ничего, значит, не требуется…
Женька стояла на платформе нетвердо, дрожь еще била.
- Сможешь идти-то?
Ничего, пошла. Капюшон сбился набок, волосы сбились. Идет. Зря, может, все-таки отпустил? Психолог. Дурак. А она - вдруг опять… Вон милиционер, мальчик свежий, как пышка. Предупредить? Нет, ничего… Взял на себя - значит, взял. Сейчас она не полезет. А вечером разберемся. Вообще - никогда не полезет. Это ей теперь на всю жизнь.
Психолог…
- Женя! - позвал вдруг негромко.
Обернулась сразу. Нет, все в порядке.
- Иди, иди, - махнул ей.
Нет, не мог он ее сдать чужим людям, тут чужие наразбирают. Он, конечно, свой! А если б утром не встретил? Но встретил же! Соне бы можно. Предупредить, чтоб подержала пока на станции. Но Соню-то зачем путать? И Светку. В свои противоуставные действия…
Усмехнулся.
Головану теперь полегчает. Голован сегодня без прав, я - завтра. Как только сдам донесение: кого вез в кабине, зачем, почему отпустил. Вот и вышла компания Головану.
14.21
В дежурке на станции "Чернореченская" уборщица производственных помещений Скворцова, немигуче уставясь в лицо дежурной Матвеевой, говорила сейчас:
- Я ведь ее заметила. У стенки стоит. Ну, жди - думаю. И дождались!
- Почему он ее не высадил-то?
Ожил селектор голосом диспетчера Комаровой:
- "Чернореченская", какой проследовал по второму пути?
- Тридцать первый…
- Долго у вас стоял. Задержали?
- Нет вроде, диспетчер. По графику…
- Лучше следите за графиком, "Чернореченская". Минуту пятнадцать от вас повез.
- Понятно, диспетчер.
Дверь распахнулась, впустила начальника станции.
- Что тут у нас? Я на контроле была. Пассажиры с наклона идут, жу-жу-жу, такие все возбужденные. Потом Зубкова снизу звонит - мол, пассажирка кинулась по второму пути…
- А Зубковой все всласть, - сказала Скворцоза. - Она уж звонит!
- Было, Светлана Павловна, - кивнула дежурная.
- Ничего, не зарезали, чай…
- А где же она? Почему не сдали в пикет?
- И след простыл, - сказала Скворцова. - Сбежала!
- Как это - сбежала? Не смогли задержать?
- Разве удержишь! Как тигра - фыр! фыр! Уже нет.
- Странно, - сказала начальник. - Виктору надо было свистеть. У него бы уж не сбежала. А какой машинист?
- Какой?! - Скворцова блеснула глазами, горячими, будто угли. - Зеленый да синий. Какой машинист бывает, когда под него кидаются?!
- Машинист, Светлана Павловна, - Комаров, - сказала дежурная.
14.26
Горячий день, почти летний…
Вахтер вылез из своей будки, наблюдал теперь за лягушкой, которая пригрелась на бетонной плите дорожки. Загорает тоже, зеленое пучило. Ишь, растянула лапы. Вахтер шуганул ее прутиком. Лягушка подпрыгнула, просвистела мимо руки, как снаряд, влетела в канаву, обдав вахтера прохладными - с зеленью - брызгами. Кряхтя, он присел на корточки возле канавы - глядеть, где вынырнет. Нет, не выныривает, глаза-ухи…
Мимо, от депо к станции "Новоселки", протопали двое. Сухонький, легкий. Новый начальник тяги, забыл фамилию. И тяжелый, большой. Этот кивнул - Матвеев, зам по эксплуатации. Тут пропуск нечего спрашивать, люди известные.
Солнце прямо палило. Молодая трава густо лезла между бетонными плитами и будто раздвигала бетон своей силой.
- Вам же можно не ехать, Гурий Степаныч, - сказал Долгополов. - Шалай же поехал.
- Это я еще не дорос - за спину Шалаю прятаться, - усмехнулся зам по эксплуатации. - Проезд у меня бесплатный, проеду.
- Самолюбие… - сам себе сказал Долгополов.
От излишнего любопытства говорил он иногда лишнее и знал это за собой, так что ответа не требовалось.
- Точно, - кивнул вдруг зам по эксплуатации. - У нас в депо все такие - плюнешь, не глядя, а в самолюбие попадешь. Вы меня ведь снимать приехали? И приказ в кармане. Чего ж промолчали?
- С чем приехал, с тем и уехал, - отшутился Долгополов.
Они поднимались уже по служебной лестнице на станцию "Новоселки".
Молодая полногрудая женщина, с круглым лицом и неожиданными на этом круглом лице вдруг раскосыми, словно летящими и потому, наверное, тревожными и будто тревожащими глазами, метнулась навстречу:
- Гурий Степаныч, можно тебя?!
- Извините, - хмуро кивнул Долгополову зам по эксплуатации. - Жена…
- Пожалуйста. Я уехал.
Долгополов шел уже по платформе, унося в себе этот тревожно-летящий раскосый взгляд на круглом лице, невольно сопоставляя их рядом - ее и Матвеева, что же там общего, чего она в нем нашла? С любопытством поймал себя на этой простенькой мысли среднего обывателя. Хмыкнул. "Значит, нашла, - остановил сам себя. - Тебе-то какое дело?"
Состав будто ждал его. Долгополов вошел в вагон.
Машинист Голован, который был уже возле двери в тот же салон, отшатнулся и быстро пошел вперед вдоль состава - вроде с делом. Или просто гуляет. Хоть навряд ли начальник Службы знает Голована в лицо. Наверняка даже - нет. После сегодняшнего "ковра" разве только запомнит. Но тогда Голован не будет уже машинист, спасибо сопляку Федьке. А пока что машинист Голован просто не хотел ехать в одном вагоне с начальством. С Шалаем не захотел. С этим - тем более. Сегодня начальства тут набралось, как гвоздей в сапог. Кураев шныряет. Уехал. Длинный этот, который из многотиражки, тоже зачем-то тут. Тоже вынюхивает незнамо чего…
Состав с Долгополовым наконец отошел.
Ладно, на следующем…
14.26
Мимо контроля на станции "Новоселки" тихо, даже пугливо, прошел бледный ушастый мальчик лет восьми-девяти. С хозяйственной сумкой, которую он прижимал к себе тоже как-то пугливо.
- Постой. Ты с кем?
Даже вздрогнул, до чего же пугливый.
- Со мной он, со мной! - крикнула от дальнего АКЛ хрупкая пожилая женщина с черной кошелкой.
- Гляжу - он вроде боится, - контролер улыбнулась. - Думаю, вдруг один, потерялся, мало ли что.
- Нет, со мной. Он у меня молодец!
Какое там - молодец. Так и кинулся к женщине. Вцепился в кошелку. Хорошо, если не яйца, - побьет.
- Бабушка, а Маврик не задохнется? Давай откроем немножко!
- Ничего с ним не будет, не барин, - смеялась Ольга Сидоровна, отнимая от Антона кошелку. - Мы же так с тобой не доедем. Нас выставят.
- Я только щелочку сделаю…
- Вон, гляди, дежурная уже обернулась. Нет, ты нас выдашь! Знаешь, что? Давай лучше пока играть в такую игру - будто Маврика нет, чтоб никто даже не подумал, что он тут, в кошелке. Ну, сможешь?
- Всю дорогу? - огорчился Антон.
- Ну, не всю, - сжалилась Ольга Сидоровна. - Вон, гляди на схему: "Новоселки", "Парковая", "Площадь Свободы", "Чернореченская". Давай - до "Чернореченской", ладно?
- А там уже выходить?
- Нет, еще потом одна остановка. На "Лиговке" выходить, гляди!
- А черепаху можно в вагоне вынуть?
- Черепаху можно, но Маврика - будто нет. Понял?
- Пошли садиться, - заторопился Антон.
Но поезд уже отходил у них на глазах.
- На следующем, - сказала Ольга Сидоровна.
14.29
Состав машиниста Комарова - тридцать первый маршрут - производил высадку пассажиров на конечной станции "Новоселки".
Комаров вышел на переходной мостик, уступил кабину маневровому, мимолетно сжал ему руку. Пошел вперед по переходному, между двумя поездами, выстави локоть - коснешься. Поезда вдруг тронулись одновременно, только в разные стороны, как им и надо. Разбегаясь быстро и плавно. Скользя. Будто разрывая вокруг Комарова замкнутое дотоле пространство, узкий и твердый переходной мостик.
Даже в глазах вдруг шатнулось.
И враз встало на свое место. Мостик. Пути. Платформы. По второму - уже опустела, последние тянутся к выходу. А по первому - подходят как раз, его пассажиры. "Красные шапочки" стоят на платформах, как вбитые в пол. Ровно и бдительно. После вчерашнего "Шапкам" теперь не повольничаешь в "Новоселках", долго глаз будет, уж с маневровыми не поболтать. Когда Ксана вот так же стояла, начальник станции - Кураев у них тогда был - из-за угла не ленился подсматривать, как стоят. Лишнее слово с пассажиром сказала, с машинистом - долой премию. Порядки были суровые. Ночью всей станцией балюстраду драить, пол опилками оттирать, эскалаторы выключены - сколько раз за ночь-то пробежишь вверх-вниз. Да с ведром. Ксана Светку ждала, уставала. Павел ночью выходил помогать. А утром фельдшер идет и всюду трогает ваткой: нет ли пыли. Большой человек был тогда фельдшер…
От будки в начале мостика, где лежат расписания машинистов, широко щерился навстречу подходившему Комарову маневровый Лягва.
- Я чего только, Павел Федорович, хотел сказать…
- Ну скажи, - Комаров засмеялся.
Лягва смешно шевелил толстыми губами, смешно взмахивал коротенькой ручкой и округлял глаза. Но звука вдруг не было, будто Лягву вырубили из сети. И вообще никаких звуков вдруг не было. Тихо. Только губы смешно шевелятся перед глазами.
Комаров успел удивиться. Но тут же, с полслова, звук и возник, будто кто-то включил на полную громкость Лягву и станцию.
-.. а не сразу к Шалаю, вот я чего думаю. Все-таки следовало, по-моему. Мол, так и так. Либо вы сами напишите, либо уж - извините, я сам не посчитаю за труд…
- Погоди, Костя, - остановил Комаров. - Начни-ка сначала. Я маленько задумался, пропустил, извини.
Сам еще удивился. Надо же так задуматься. Будто вырубился! И не вспомнишь даже - о чем.
- Я говорю, Павел Федорович, надо Федору все же было сперва подойти к Головану. Мол, так и так…
- А-а, понял, - кивнул Комаров.
Далеко это было сейчас, неохота даже вникать. Давно было.
- Костя, я человека чуть сейчас не зарезал, - сказал вдруг.
- Где?
- На рельсах, где же еще. Потом все узнаешь.
Комаров взял уже расписание. Состав подходил с оборота.
- Павел Федорович, может, вас подменить на баранку? - предложил Лягва с жаром. - Я подменю!
В таких случаях машинист на подмену имеет право. Может вовсе смену прервать, записано в "Должностной инструкции". Это уж как сам машинист в себе чувствует. Но Комаров пока не жаловался на нервы, чего нет - того нет.
- И не надейся, Костя, - подмигнул маневровому.
- Да я ж не поэтому, - Лягва даже смутился. - Мне - что? Кручусь и кручусь. Я - если надо…
- Не надо, Костя. Спасибо.
14.29