Вера Петровна утром только вошла в кабинет, пассажир влетает. Красивый! Будто Жерар Филип. А зол! Аж огонь из ноздрей. Почему один эскалатор на спуск?! Его жене все пуговицы пообрывали! Он сейчас куда угодно напишет! И ведь в таком состоянии ему не втолкуешь, что основной поток сейчас вверх и нельзя иначе спланировать. Кричит. Чего делать?
А красивый. Прямо Жерар Филип. И все на нем исключительно - костюмчик, шляпа.
Нет, мешает что-то. А что - не понять. Орет. По существу - прав. Жену-то оборвали. Пассажирам какое дело, что так построили? Надо было вперед глядеть. Он сейчас напишет!
А красив, черт. Но что-то мешает, определенно. Ботинки. Шляпа. Костюмчик.
Вера Петровна еще и сама не сообразила до конца, а уже услышала свой веселый и ровный голос: "Если б к этому костюму бордовый галстук…" - "Галстук? Какой галстук?"
Обмерла - ну сейчас взорвется. А как иначе? Сбить надо.
"Бордовый? - запнулся, глянул себе на грудь. И покраснел вдруг. - Гм. Вы так думаете? А, черт, действительно. Бордовый! Простите…"
Ах ты миленький. Жерарчик. Филипчик. Совсем еще, оказывается, мальчик. И так важно: галстук, пуговки.
"Ничего, пожалуйста, - сказала начальник станции, улыбаясь дружелюбно и с пониманием. - Хорошо, что вы к нам зашли, мы все учтем. Но тут - только бордовый, поверьте женщине". - "Действительно. Очень вам благодарен".
И уже не помнит, зачем пришел и чего хотел. Удалился тихий и вежливый…
- Кто уж тут извинился, но поладили, - засмеялась Кияткина. - Жена, правда, будет недовольна. Пуговицы ей оборвали. И галстук не тот мужу привесила. Но зато мы без жалобы, из соревнованья не вылетели, можем работать дальше. Чего еще?
- Я сегодня у бабушки ночевала… - сообщила Светлана.
- Значит, мягко у бабушки, - легко сказала Вера Петровна. - Не впервой ты у ней ночуешь.
- От Гущина я ушла. Совсем.
- Больно быстро, Света, ушла, - помолчав, сказала Кияткина. - Трех лет еще не живете, и уже ушла. Забыла, как была влюблена? Без крыльев ходила по стенке.
- Не хожу больше, - сказала Светлана.
- Вот двадцать лет проживете, тогда скажешь. А у вас еще так, притирка. Думаешь, другим людям просто - человек с человеком? В каждой избушке свои игрушки, тут торопиться не надо.
- Не в каждой, - сказала Светлана. - У нас дома игрушек никаких нету, я ж вижу. Двадцать четыре года вижу. Я думала - и мы с Андреем так будем, чтоб на всю жизнь.
- И будете…
- Нет, уже не будем.
- Не знаю, что там у вас с Гущиным вышло, - осторожно сказала Вера Петровка. - И не спрашиваю. А то расскажешь, а потом пожалеешь. Нет хуже - потом жалеть, что сказала. Или завтра помиритесь, а мне как на вас глядеть? Тоже сплошь бывает…
- А ведь вам, Вера Петровна, Андрей тоже не нравится.
- А почему - тоже?
- Он папе с самого начала не нравился, я же чувствовала. Папа, правда, старался не показать…
Светлана как-то пристала: "Пап, почему? Ты же его не знаешь!" А отец глупость какую-то рассказал. Был машинист Мухаммедов. И Гущин с ним когда-то ездил помощником, еще до института. Они едут. А в тоннеле обходчик идет. Гущин крикнул: "Обходчик!" Мухаммедов как даст "петуха", подковал четыре вагона, сбил график. Его - в помощники на три месяца. Потом вовсе ушел из метро. "Ну и что?"-засмеялась Светлана. "А то, что твой Андрей крикнул: "Человек!" И Мухаммедов тормознул экстренным. А уж потом, при разборе, Гущин сказал, что он крикнул: "Обходчик!" - "Да не все ли равно?" - рассердилась Светлана. "Две большие разницы, - отец усмехнулся. - Обходчик знает, куда идет, как, зачем, а человек - может, посторонний, пассажир, может - вовсе на рельсах. Могла бы уже разбираться". - "Ты-то откуда знаешь, кто что кричал?" - "Я Мухаммедова знаю, он не соврет". Светлана тогда ужасно обиделась за Андрея. Сказала: "Ты, папка, глупость какую рассказываешь! Как на собрании, честное слово". - "А я и на собрании только то, что думаю, говорю, - усмехнулся отец. - Хорошо, если глупость. Ты же сама пристала…"
- Перед самой свадьбой вдруг спрашивает: "А он тебе позарез нужен, дочка?" Я прямо расхохоталась. "Позарез", - говорю. "Ну, значит ― все в порядке". И больше мы с ним никогда об Андрее не говорили. Вчера вот только. И то - не о нас.
- А с мамой?
- Мама иной раз скажет чего-нибудь. Но папка ей сразу: "Ксана, не вмешивайся. Разберутся". Мама и замолчит. С бабушкой говорила, раньше. Ей все рассказывала, какой Андрей прекрасный…
- Видный мужик, - кивнула Кияткина. - Тебя, по-моему, любит.
- Любит. Он и зеркало любит, чтобы глядеться. А я хотела - как мама с папой…
- Заладила ты, Светлана Павловна, - мама, папа…
- Просто - я так хотела….
- Все хотят, - резковато сказала Кияткина. - Да не каждый может. Родители у тебя редко живут, радость на них глядеть. И я не для того, чтобы посплетничать, тебе сейчас скажу. Но, может, тебе именно сейчас это нужно знать. Павел бы меня понял, если бы слышал. Тебе тогда года два было, нет - три. Федора, естественно, еще не было. Ксана дома с тобой сидела. А в депо пришла Сонечка Тихомирова, знаешь такую?
- Это вроде тети Сони Матвеевой девичья фамилия?
- Да, Софии Ивановны. Она тогда помощником пришла, на одну машину с Павлом попала.
- Знаю, тетя Соня рассказывала…
- А что она твоего отца любила, это вряд ли рассказывала.
- Это не рассказывала…
- Но это все тогда знали. И твоя мама знала. А каждый день провожала Павла на смену, будто бы ничего не знает. Я тогда часто у вас бывала, помню. Проводит и с тобой у окна стоит.
- Папа… что же? - Светлана помедлила. - Тоже ее любил?
- Насчет папы, Светлана Павловна, врать не буду. Не знаю. Может - любил, может - нет. Но нравилась сильно, это уж точно. А потом он вдруг перешел на другую линию. Сонечка совсем из Службы тяги ушла, переучилась в движенцы. Вскоре вышла за Гурия Матвеева. Шура у ней родилась через год. А чуть раньше ваш Федька родился. Дальше ты сама помнишь.
- Ага, - кивнула Светлана, - помню.
- Я тебе почему все это рассказываю…
- Да я поняла!
- Я тебе, Светлана Павловна, потому рассказываю, что ты своих родителей любишь. И на их жизни тебе острее себя понять, раз уж ты у нас такая большая, думаешь про развод. Прости, что воспитываю. Все забываю, что теперь не у меня под началом, сама начальник…
- А я затем и пришла, Вера Петровна, чтоб вы меня воспитывали, - улыбнулась Светлана. - Всем кругом наврала. На станции - что на совещание в Службу поехала, в Службе - что в Управление вызвали. А сама тут сижу, от Андрея скрываюсь. С утра ищет поговорить. Телефон небось оборвал. Как вы думаете, почему он меня сегодня так исключительно ищет?
- Раз у бабушки ночевала…
- А вот и нет. У нас случай совсем другой. Я всю прошлую неделю у бабушки ночевала, он знает - где. Он меня так сегодня ищет, потому что испугался, как бы - если я от него сейчас уйду - его карьера не пострадала. Ему сейчас не вовремя. Он как раз повышения сейчас ждет. А Долгополов разводов не любит.
- Кто их любит! - хмыкнула Кияткина. - А Долгополов при чем?
Долгополов был новый начальник Службы тяги, с полгода как пришел из Управления дороги…
- Он когда-то с отцом Андрея работал. Давно, в молодости. Андрей его и не видел сроду, пока Долгополова в метро не перевели. А тут сразу вспомнил.
- Ну, уж это ты наговариваешь на человека, - сказала Вера Петровна. - Гущин - специалист, можно его повышать.
- Хорошо, если наговариваю, - слабо улыбнулась Светлана.
Больше ничего не сказала. Вдруг почувствовала, что и не скажет. Хоть затем и бежала к Вере Петровне, чтоб выговориться. А не вышло. Все, что хотела она сказать, - ощутила сейчас Светлана, - требует слишком тонких и точных подробностей, чтобы не выглядело, даже для Веры Петровны, простой обидой на Гущина. У Светланы и слов таких нет, чтоб про себя говорить.
А про Матвеева вчера отцу рассказала, он понял, и он уж что-нибудь сделает…
- Может, и наговариваю.
Выпятила подбородок, почти как брат Федька, может даже лучше.
Вера Петровна все смотрела с вопросом.
- А папа, я просто убеждена, кроме мамы, никого не любил…
- Солнышко! - Кияткина даже на стуле подпрыгнула. - Правильно! Папа может любить только маму. Беда с неиспорченными детьми, которые стали взрослыми! Они слишком бескомпромиссны и потому не умеют устроить свою жизнь, я всегда так считала.
- Все равно не любил, - повторила Светлана упрямо. - Я ж его двадцать четыре года знаю, папка сроду у нас не соврет.
13.31
Контролер станции "Черкореченская" Аня Дмитренко в столовую не попала. На углу возле столовой как раз разгружали апельсины, чтоб продавать в ларьке. Ларек был пока закрыт. И продавщица кричала, чтоб не вставали, она не знает, когда откроет, ей еще товар получать, подписывать накладные, витрину тоже надо оформить и сбегать в буфет, хоть кофе глотнуть, все же она живая и тоже имеет право. Значит, нечего тут толпиться!
Но очередь - небольшая - уже стояла. И еще подходили. Аня тоже, конечно, заняла. Сразу за ней встала девушка в меховой куртке, капюшон небрежно откинут, и светлые волосы по плечам мешаются в светлом мехе. Крепенький нос задран задорно, и верхняя губа тоже чуть-чуть приподнята, отчего кажется, будто девушка все время смеется. А на виске - родинка, такая большая, что Аня таких и не видела, вот уж действительно - родимое пятно. Но оно не портит лица.
- За апельсинами, да? - сказала девушка. - Я за вами, ладно?
Аня молча кивнула.
- Во что ж я только возьму… - сказала девушка.
Аня ничего не ответила, даже и не слыхала. Все еще переживала, что связалась с Зубковой. Сама же и виновата. Нечего было связываться! Заткнуть уши и мимо пройти. И ведь почти уж прошла на выход мимо Зубковой - ан нет, ввязалась.
Мальчик больно уж был похож на Антона, вот и ввязалась..
Аня поравнялась уже с контролем, когда Зубкова крикнула: "Мальчик, куда? Стой, тебе говорю! А ну вернись!"
Мальчик - глазастый, худенький, в беретике, как у Антона, - затоптался на месте, обернул к контролеру испуганное лицо, сказал тихо: "Я с мамой…" - "Мало что с мамой, а пятак где? А ну вернись!"
Немолодая женщина, тоже худенькая и глазастая, с усталым лицом, проходила как раз через дальний АКП, крикнула оттуда: "Сережа, я сейчас!"
Подошла, взяла мальчика за руку, объясняя Зубковой: "Ему только шесть…" - "Шесть!" - нехорошо засмеялась Зубкова. - И не стыдно, гражданка! Учите врать своего ребенка, лишь бы даром пройти". - "Как вы можете! - Женщина побледнела. - Ему действительно шесть. Я паспорт могу показать". - "Мне ваш паспорт не нужен, - отрезала Зубкова. - В паспорте вы покажете! А нечего государство обманывать. Удавитесь из-за пятака". - "Мама, почему она кричит?" - шепотом сказал мальчик. "Погоди, Сережа", - сказала женщина. "Вот заплатите, как положено, тогда поедете". - "Нет, спасибо, мы уже не поедем", - тихо сказала женщина.
Крепко держа мальчика за руку, прошла обратно через контроль, свернула к выходу, слышно было, как говорила мальчику: "Ты же хотел на автобусе, Сереженька, вот сейчас и поедем…" - "Значит, не больно надо, - фыркнула Зубкова. - Ишь какая обидчивая! А нас на рабочем месте, может, двести раз на дню обижают, да мы стоим, ничего". - "Кто тебя обижает?" - сказала Аня. Не выдержала, хоть надо было не связываться, это ж- Зубкова. "А надоели - сил нет, - сказала Зубкова. - Прут и прут. В пик прут и без пика прут…" - "Наша работа такая, - сказала Аня. - Люди ж". - "Детей волокут куда-то, туда, назад. Старухи. Давно на кладбище надо лежать, а тоже прут, и этим, вишь, надо…" - "Сама будешь такая", - сказала Аня. "Я раньше сдохну!" - "Разве - от злости", - ляпнула Аня. Вот уж точно - ляпнула. "Зато ты у нас больно добрая, - громко, что пассажиры обернулись, сказала Зубкова. - Сына от доброты родила. И на Хижняка теперь вешаешься, тоже от доброты. А ведь зря стараешься. Добрых-то никому не надо".
У Ани прямо язык отнялся. Как стояла возле контроля, так и осталась, будто прилипла.
"Чего смотришь? Правда-то глаза колет!"
Аня все стояла.
После она, конечно, много надумала, как бы можно ответить. Можно, например, было: "Злых как раз никому не надо". Ну, это бы Зубкова даже не поняла. Или бы можно: "Ты моего сына не трогай!" Тут бы нужно так, с угрозой, сказать, чтобы Зубкова почувствовала. Но у Ани не выйдет. Или, например: "А тебе-то какое дело?" И просто мимо Зубковой пройти на выход, будто Зубковой тут и нет…
Но Аня только стояла и хлопала глазами.
Дворник Ащеулова, проходившая мимо с отрешенным и непримиримым лицом, как у ней всегда, выручила Дмитренко: "Ты, Зубкова, жало-то подбери, ненароком отдавят. Анна, чего присохла? Шла, так иди".
Вслед за Ащеуловой, ватно переступая ногами, Аня выбралась наконец на улицу.
"Чего она на тебя?"
Аня только головой помотала.
"Ну и нечего слушать, - отрезала Ащеулова. - Слону ушей не хватит всех слушать. Парень-то на продленке?"- "На продленке", - кивнула Аня. "Парень присмотрен, - одобрила Ащеулова. - А в выходной с ним ехай в ЦПКО, на карусели катайся. Любит на карусели?" - "Любит", - кивнула Аня. "То-то и то", - непонятно сказала Ащеулова. Если б при карусели была круглый год работа, дворник Ащеулова пошла бы работать на карусели. И была бы счастлива. Ребятишек бы пускала бесплатно. Но там работа сезонная, а жрать-то круглый год надо…
"Парень уже у тебя большой. Мать должен жалеть". - "Я на Антона не обижаюсь", - сказала Аня.
Она больше хотела, чтоб девочка родилась. Но Антон как раз ласковый, будто девочка. И со стола приберет, и чаю со смены нагреет матери, теплые тапки несет навстречу. Прижмется щекой: "Ты без меня скучала?" - "Я всегда без тебя скучаю". - "Я тоже. А ты бы что делала, если бы меня не было?" - "Не знаю, - смеется Аня. - Не жила бы, наверное. Как без тебя?" - "Я б тоже не жил. Знаешь, как собаки целуются?" - "Нет, это не знаю". - "Сейчас покажу". Тычется Ане в лицо холодным маленьким носом, громко дышит, визжит. "Так. Поняла?" - "Поняла. Кушать хочешь?" - "Мам, а у нас братьев нет?" - "Нету, сынок". - "А сестры?" - "Откуда ж, сынок. Ты у меня один". - "Дедушки тоже нет?" - "Я же тебе рассказывала". - "И бабушки?" - "И про бабушку…" - "А вот и неправда! - так и зальется смехом. - Бабушка Оля есть. Ты что, забыла?" - "Ой, я совсем забыла", - всплеснет Аня руками, чтоб доставить ему удовольствие.
Все зовет бабушкой Ольгу Сидоровну из двадцать шестой квартиры. Пускай зовет, хорошо. А про папу сроду раньше не спрашивал, будто и слова такого нет - папа…
Третьего сентября Аня пришла к Ольге Сидоровне прямо со смены, и дверь ей открыл мужчина. Худой, мосластый, с длинным лицом и сам длинный. "Ого, это, кажется, мама!" - засмеялся. Антон сидел у него на плечах, вцепившись мужчине в волосы, кричал звонко: "Ты ж лошадь! Ну!" - "Ах да, я же лошадь", - спохватился мужчина. Взбрыкнул длинными ногами, согнулся, длинные руки свисли до полу, заскакал из прихожей в комнату, смешно оттопырив худой, мосластый зад. Глянцевый кобель Маврик, танцуя, загарцевал следом. Ленивая кошка Кристина Вторая бесшумно следовала за Мавриком, нюхала ему под хвостом и пушила шерсть. А уж за ней, пища, катились котята.
"У вас, гляжу, веселье", - сказала Аня стесненно. Сразу вошла из кухни Ольга Сидоровпа: "Не говори! С утра бесятся. Крыся, фу, я тебе молока погрела. Мавр, пошел вон! Вадим, чучело, кончай скачку, завтракать будем. Аня, это мой зять". - "Очень приятно", - стесненно сказала Аня. Мужчина осторожно сбрыкнул на диван Антона. "Да чего приятного! - махнула рукой Ольга Сидоровна. - Развелись, черти, так что - бывший зять". - "Дядя Вадим, еще!" Антон прыгал на диване, не хотел отпускать мужчину. Осторожно высвобождаясь из его рук, мужчина сказал серьезно: "Не, я вечный зять". - "Знаю, - засмеялась Ольга Сидоровна. - Куда ты денешься". - "Дядя Вадим!" ― все тянул Антон. "Перерыв, - мягко отстранился мужчина. - Мама с работы, надо кормить". - "Мама в метро работает", - сообщил очередной раз Антон. "А я нигде сейчас не работаю, - улыбнулся мужчина. - Значит, я - кто? Тунеядец! Меня и кормить не надо". - "Ты худой, тебя как раз надо, - сразу сказал Антон. Подумал и посоветовал: - Тоже иди в метро". - "Это мысль", - засмеялся мужчина.
На лестнице, только вышли, Антон сказал громко: "Мама, знаешь, какое мое самое любимое имя? Я раньше сам не знал. Знаешь?" - "Ну, какое, сынок?" - "Вадим, - объявил Антон громко. - Мне это имя больше всех нравится. А тебе?" - "Хорошее имя, что ж", - осторожно сказала Аня. "Он никуда не уедет?" - "Не знаю", - сказала Аня. "Не уедет, - решил Антон, тревожно заглянул ей в глаза. - Мы с ним играть будем, ладно?" - "Играйте, конечно", - сказала Аня.
И сердце в ней вдруг покатилось куда-то. Снова будто увидала Антошку на сильных мужских плечах, звонкого, как звонок, глаза блестят, и прямо вцепился в волосы. Жесткий, мужской волос. Так и вцепился! И запах от них сразу мужской, расшалившихся мужчин - некурящий, свежий и крепкий. Не как у ней в дому пахнет, ребенком, женщиной. Ничего такого она, конечно, не воображала себе, а просто - так, мелькнуло. А вдруг? Мало чего бывает. С женой развелся, с Антошкой сразу вон как, любит детей, а своих-то нет…
Глупо, конечно. Подумаешь, поиграл с ребенком. Но тут уж в мыслях никто не волен, хоть как живешь своей жизнью, крепко. А все иной раз словно тебя кольнет: а вдруг? И тело, ощутив мгновенно слабину духа, вдруг нальется силой. Упруго. Молодо. Тоже хочет своего счастья, напоминает. Ничего, сразу под душ. Форменный китель потом застегнуть доверху, и снова ты - холоднокровный работник, выходи в любую смену. Стирка - тоже годится…
Так, глупости.
"Играйте, - осторожно сказала Аня. - Только ты не надоедай, у человека делов хватает". - "А у него как раз нету, он сам сказал". - "Нет, так будут, - вздохнула Аня. - Взрослый человек не бывает без дела". - "Он говорит, играть - тоже дело". - "Это для ребятишек", - объяснила Аня. "Нет, - Антон помотал головой. - Он говорит, взрослые с удовольствием бы играли, но их дети не принимают. И поэтому они свои игры выдумали - скучные". - "Какие еще игры?" - усмехнулась Аня. "Ску-у-у-учные", - скривился Антон. Аня еще посмеялась.
Сразу заметила в Хижняке эту черту - сказать иной раз непонятно, будто ребенок. Потом ломаешь голову, чего он сказал. Да так и забудешь. Сидит ночью на пустой станции, уже убрались, свет вырубили. Сидит, сидит. Аня не выдержит, подойдет: "Вадим Андреич, в дежурке можно прилечь". - "Тише!" - аж вздрогнет и палец к губам. "Да чего - тише? Нет никого". - "Вот это именно и прекрасно. Тишина оглушительная! Послушайте, Аня". Эскалаторщики машину выключили. Тихо, конечно. "Ночью в метро "Гамлета" можно ставить, я понял. Читали "Гамлета"?" - "Видала кино…" ― "Это не то. Вон - колонны растут, как в небо. И слабый свет в них. Видите? Это за день они накопили. А тоннель идет будто сам собой…" - "Это к "Площади Свободы" по первому пути…" - "Ага, по первому. И по второму тоже прекрасно. Так что спасибо, не беспокойтесь, я посижу".
Аня все стоит рядом, неизвестно зачем.