Она неотрывно смотрела ему в глаза своими, казалось, все расширяющимися синими глазами и говорила весело:
- К нам?! Это хорошо! Почаще приходите, а то мы тут браку понаделаем! - оборвала смех, и губы ее так призывно дрогнули, что он почувствовал в себе желание поцеловать ее.
- Шов, говорю, шов у вас неважный! - он с усилием перевел глаза на неровный шов.
Она ничуть не смутилась.
- Да что вы? - и опять рассмеялась, и еще красивее стали ее яркие губы.
- Не что вы, а кладка отвратительная! - стараясь сбить ее с непозволительного тона, зло отрезал он.
Улыбки она не спрятала, глаз не погасила, придвинулась ближе:
- Ну что же, если лучше можете, покажите, поучусь с удовольствием!
"Что? А что, если, правда, придется класть кладку? - похолодел он. - Работы много переделал, а вот делать каменную кладку ни разу не довелось".
- Как вас зовут? - вдруг спросила она.
- Григорий Николаевич!
- Так вот, Григорий Николаевич, - ясно и четко, слишком четко выговаривая "Григорий" и скользнув по "Николаевичу", словно для виду уступая условностям, проговорила она размеренно. - Я здесь каменщик молодой, неопытный. Покажите мне, как угол завести.
"Вот так с первого раза и опозоришься! Как теперь выпутаться?" - подумал Григорий и, в свою очередь, спросил:
- А как вас зовут?
- Эля, Элла, Эльвира Лускова.
- А вам что, бригадир определил место на этом углу?
- Нет.
- А если нет, то идите на свое рабочее место! - и, круто отвернувшись от нее, Григорий пошел по лесам. "Она, конечно, догадалась, что я не умею делать перевязку шва и угол заводить не могу. Как же его заводить, этот чертов угол?"
Он прошел к бригадиру Младенскому, плюгавому, похожему на мухомор старику. Около Младенского стоял, чуть подавшись вперед, рабочий и ловко заводил угол. Григорий остановился.
"Ага, надо трех-четвертку кирпича отбить. Вот оно что! А как ловко кладет! Эх, черт возьми, и мороза вроде не чувствует! Ну и парень!"
- Давай, давай, Климушка, - подбадривал парня Младенский, - а уж потом погреемся!
Внятный запах водочного перегара удостоверял, каким именно видом топлива предпочитал обогревать свои внутренности бригадир.
- Ты хоть и комсомольское начальство, - продолжал Младенский, - а ведь тоже живой человек.
Каменная кладка росла.
Григорий постоял, посмотрел и направился к землекопам, а сам думал об Элле: "Какая красивая! Только глаза уж больно нахальные".
По дороге Григорий заглянул в контору.
- Виктора Витальевича нет? - открыл он примерзшую дверь.
- Жду его, с минуты на минуту подойдет, - складывая одну на другую обернутые газетой небольшие книжки, отозвался Дмитрий Царев. - Если будете ждать, отдайте ему его книжки.
Дверь за спиной Григория дернулась.
- Ну вот, дождался я вас. За сонеты спасибо, Виктор Витальевич, - и Царев отдал Жаркову книги.
- О лыжах завтра потолкуем, Дмитрий. Может, и еще несколько пар достанем. Тут волынка с топливом. Вы, наверно, тоже насчет топлива? - обернулся Жарков к Григорию.
- Да. Землю прогревать!
- Ну, так завтра возьмите грузовик и езжайте на деревообделочный комбинат. Машина придет к землекопам.
Дмитрий вышел вслед за Григорием:
- Свой парень. Даже не верится, что он начальник строительного управления. А какая у него библиотека!
Дорога разделилась. Дмитрий пошел направо, а Григорий налево, туда, где выкидывались горстки хрустального льда, перемешанного с угольно-черной землей. Мороз спадал. И Григорий, родившийся в суровых краях, отметил про себя: "Градусов двадцать восемь - тридцать. Хорошо, что ветра нет. Удобно город задуман, вокруг - горы, тут, наверное, ветры - не частые гости".
Григорий подошел к девушкам, дружно углублявшим ямки. Некоторые копали, стоя вдвоем. Ломы вздымались почти безостановочно, оставляя продолговатые блестящие лунки.
Григорий взял из рук Жени лом и ударил в почву. Еще, еще, еще! Девушки, казалось, не обращали на него внимания. Их не надо было вдохновлять личным примером, они сосредоточенно, вдохновенно отвоевывали сантиметры глубины.
На другое утро дали новенький грузовик. С шутками двинулись за дровами. Привезли три машины отходов после распиловки бревен: обрезков, щепок, опилок.
Девчата достали ведро, сходили за соляркой, откуда-то притащили три широкие сухие доски, изломали их. Люда брала бересту, сверху сыпала опилки, подкладывала обрубки бревен. Женя поджигала.
Свертываясь, обугливалась береста, трещала солярка, сгорали сухие щепки, но никак не пронизывались ниткой огня сырые дрова. У Григория лопнуло терпение, и он удивленно смотрел, как все его пятнадцать землекопов, сидя на корточках, дули в эти "костры". К концу рабочего дня их лица стали чумазыми, глаза покраснели от дыма.
Выкопали всего по полторы ямки!
Первые дни Григорий так уставал, что вечерами не только не мог ничего делать, но даже думать не было сил. Только через несколько дней он сел за письмо к Ирине.
"Иринка, милая! Ты, конечно, не поверишь, что не было времени! Но это так... Дел, дел сколько! И какой это будет город! Вокруг горы, много березняка. Паровозик-кукушка, который развозит рабочих по утрам, словно кричит тайге: "Разойдись!" - и своими редкими гудками отсчитывает этой глухомани последние денечки. Кончилось ее время!
Тут будут не только дома крупнопанельные, с газом, ванной и освещением, но пять школ, на 1000 человек каждая, свой больничный комплекс, свой стадион, комплекс цехов и предприятий, производящих столярные изделия, бульдозеры, краны. Уже создана школа ФЗО. Готовит штукатуров, сварщиков, каменщиков. Проектируется широкоэкранный кинотеатр! Автобаза строится огромная! Один только гараж вберет 400 машин! Самосвалы, машины для перевозки длинномерных строительных конструкций. Построим кислородную станцию, и она сама будет вырабатывать кислород.
Уже на моих глазах столько сделано по монтажу, вентиляции, отоплению, сантехнике. Это закончим в 1959-м. А потом все силы бросим на завершение самого завода, состоящего из четырех цехов-заводов. Уже заложены два объекта ТЭЦ на четыре паровых котла и четвертый корпус (или первый цех) электролизный. Мы и занимаемся им.
Да, мои бригады многое пока делают вручную, хотя рядом на других участках почти все механизировано.
Начальник "Иркутскалюминстроя" Жарков очень горячий и неутомимый человек. Ухитряется и сам учиться искусству сварщика. Нравится мне здесь очень каменщик Клим Зыков. Головастый парень. Чистая, открытая душа. Клим - член комитета комсомола "Иркутскалюминстроя".
Я захвачен и общим подъемом, и размахом, и простором, который открывается для каждого, кто хочет применить свои силы и знания. Не скрою, что бывает и очень трудно. Но об этом - не хочу...
Давай жми на свой первый курс! И не забывай меня! Целую свою студентку. Ее дипломированный жених Григорий".
Прошло две недели. Последние перед получкой дни Григорий извелся от тяжких дум и даже осунулся. Натягивали все, что возможно, но больше чем по тринадцать рублей в день вывести не смогли. Тринадцать рублей в день на землекопа! И почти никакого выполнения плана!
"Я виноват в такой организации труда. Как же я покажусь с такими нарядами в бригаде? Что делать? Что?" - думал Григорий по дороге в бригаду,
С тяжелым чувством подошел он к товарищам:
- Девочки! Смотрите наряды. Может, я чего забыл?
Но они знали, что все правильно. Никто не произнес ни слова.
"Оставлять их с такой зарплатой нельзя! А лезть в государственный карман можно?"
Он постоял, уронив руки, не чувствуя, как их каменит мороз, повернулся и направился в контору. Девушки молча смотрели ему вслед...
- Что же делать, Виктор Витальевич? - обратился Григорий в конторе к Жаркову.
- Думай сам. Ты мастер.
Григорий невольно вспомнил случай из своей инженерной практики. Монтаж нефтеаппаратуры. Монтаж резервуаров. Понравился ему один пожилой сварщик. Как-то десятку на обед одолжил, а потом при получке отказывался взять: "Мы же свои..." Хорошо, что сумел ему вернуть. Силком отдал.
Варил этот сварщик днища резервуаров. По инструкции полагается импортными электродами. А он стал нашими варить. Разница нешуточная: скорость сварки нашими была в два раза больше... Заварил он шестнадцать швов. Но усомнился Григорий в их прочности и приказал вырубить шов, а тут вдобавок два из них сами лопнули.
Сварщик вырубал швы со скандалом, а Григорий и помощника ему не дал: раз сам варил, сам и переделывай. А сварщик дипломированный, шестого разряда. Как он предлагал Григорию завышать объем проделанных работ, как он обещал поделиться "по-честному" и как его отчитал за это Григорий, никто не знал, не слышал - все происходило наедине. А вот то, что сварщик пятнадцать лет работает, всем было известно. Обычно он получал от 1600 до 2500 рублей. А здесь вышло у него за месяц 600 рублей. Он восстановил против Григория всех рабочих, говорил, будто молодой практикант ничего не смыслит в сварке. И начальнику главка жалобу послал.
Однако комиссия разобралась. Бракоделу дали по загривку...
Тогда все было понятно. Теперь же Григорий сам долбил и оттаивал эту проклятущую почву, сам удивлялся, как еще девчата не отказываются от такой работы.
Григорий снова склонился над нарядами. Лицо его то краснело, то бледнело. "Я, я виноват! Нет, я расшибусь в лепешку, а сделаю так, чтобы на следующий месяц все было иначе!"
Смеркалось... Девушки тоже пришли в контору и, как ему казалось, с сочувствием смотрели на своего тяжко задумавшегося мастера. Он встал, подошел к окну, посмотрел на переделанные наряды, точно надеялся увидеть там что-то иное.
- Знайте, - он вынужден был приостановиться, так колотилось сердце, - знайте, девчата: вам выведено по двадцать три рубля в день, хотя вы не заработали и тринадцати. И это... Это наша общая беда.
В конторе стало как будто еще темнее. Никто не шевелился.
Григорий с мучительной радостью понял, что им всем стыдно.
- Григорий Николаевич, - так впервые обратилась к нему Люда, - а вам здорово влетит за это?
Ему послышалось, что она скорей осуждает, чем благодарит его. И чтобы скрыть свое осуждение, а может быть и подчеркнуть его, обращается к нему по имени и отчеству. На ее обычно приветливом лице было выражение досады и жалости.
Ночью, опасливо оглядевшись по сторонам, Люда Сенцова выскользнула из-под одеяла и достала небольшую тетрадку. Села за стол, задумалась и обмакнула перо в чернильницу.
"Никогда не думала вести дневник. Вроде бы нелепо обращаться к бумаге, когда вокруг столько друзей.
Я научилась, хоть и волнуюсь страшно, выступать на комсомольских собраниях. Привыкаю всем и при всех обстоятельствах говорить только правду. Но можно ли привыкнуть к дневнику? Это же обращение к своей душе. Значит, к самой себе.
Мы приехали сюда по путевке Орловского горкома комсомола, И я, хотя и имела диплом об окончании педучилища, сама выбрала профессию землекопа, потому что это нужно. Поначалу было очень трудно. Ой, как трудно, хоть плачь! Теперь чуть полегче. Или мы привыкли?
Сейчас ночь, и наши девушки - все орловские - спят. Я одна полуношница. Длинный стол посередине комнаты застелен чистой скатертью. Пол блестит. Дежурство у нас строгое. Порядочек поддерживаем.
У нас новый мастер Григорий Уралов. Толковый. Помогает нам, чем может. Больно было видеть его, когда он приписку сделал. А так он справедлив. Себя не жалеет, но и с других работу спрашивает. Вместе с Климом Зыковым и Дмитрием Царевым они сумели отвоевать старый барак под клуб. Вечерами ходим туда на танцы.
Во время танца подошла Элла (это по правилу) к одной паре, хлопнула в ладоши, и Женя Воскобойникова уступила ей Дмитрия Царева, своего "кавалера". Мы смотрим, что он нос задрал. Давай его отхлопывать друг у друга. А он решил, что пользуется успехом. Мы дружим с бараком, где живут Григорий, Клим и Дмитрий. Димка Царев помогал мне вчера рубить дрова, когда я дежурной оставалась. Помог и воды наносить, а я ему помогла навести порядок в бараке: у нас дежурства совпали".
Дмитрий Царев, председатель районного комитета физкультуры, приехал по делам в Шелехов осенью 1956 года. Остановился в бараке. Ночью открыл окно. А в окно - запах тайги. Здорово! Утром уезжать надо, а березы за Дмитрием ветви вытягивают, сосны его обступают, не хотят отпускать.
Приехал в Иркутск, и потускнел Иркутск, и хоть на третье заявление ему было отвечено отказом, он взял и сорвался в Шелехов. Должны же принять кем-нибудь! И его приняли без документов и оформили на работу председателем комитета ДСО.
Новоиспеченный председатель, лишь вчера еще ворочавший спортивными делами целого района, получил длинный тяжелый ключ с проржавелой бородкой.
Замок, висящий на дверях склада, затянула паутина, над замочным отверстием расположился паук. Дверь, приросшая к порогу, застонав, подалась. Дмитрий осмотрел свои богатства: пять пар бутсов, на двух нет шнурков, восемь гранат, пять треснувших копий. В ящике одиннадцать выгоревших маек. Ржавая штанга и волейбольная сетка. Мяч с заплатками, напоминающий школьный глобус.
На первом же комсомольском собрании стройки Дмитрий выступил с идеей:
- Люди у нас замечательные. Большинство - молодежь. Давайте сами, своими силами построим спортивный зал и клуб.
- Ничего не получится, - возразил молодой инженер Глеб Бочков. - Без специального образования не одолеть эту стройку,
- Правильно! - поддержал его Григорий Уралов. - Без нужных знаний не одолеть. А ты, дорогой Глеб, и возьмись с инженерным-то образованием. Пора свой спортзал и клуб иметь. Предлагаю начальником штаба этой стройки назначить Дмитрия Царева, а его заместителем по строительству Глеба Бочкова!
- Предлагаю эту нашу стройку считать комсомольской! - воскликнула Люда Сенцова.
Так еще задолго до того, как строительство алюминиевого завода в Шелехове было объявлено Всесоюзной ударной комсомольской стройкой, появилась своя небольшая ударная комсомольская стройка.
Молодежь горячо поддержала эту идею. Строили во внерабочее время: на субботниках и воскресниках. Шофер Ерема Дядюков сделал металлический флажок, приварил его к кабине: треугольник, на нем красной краской: "КС".
Машину отправили за кирпичом.
На одном из таких воскресников Дмитрий Царев познакомился с Женей Воскобойниковой. Они были чем-то похожи. Она в детстве не знала ласки, и его не баловала судьба. Может быть, именно поэтому они скоро стали совсем неразлучны.
"Давно я не брала в руки дневник. А произошло много событий.
Как-то пришел Григорий Уралов и сказал, что бригаду нашу разобьют, потому что очень трудно на земляных работах. Да и техника подошла. А нас отправят учиться на каменщиков. Мы сразу, как один:
- Нет!
Он оторопел. А мы так сдружились, так не хотелось расставаться.
Но он убедил нас, что дружба хороша только тогда, когда от нее всем хорошо: и нам и стройке. Мне показалось, что он хотел сказать: "И Родине хорошо", но удержался. Он умеет как-то негромко и потому так убедительно говорить о высоком.
Мы четверо попали к молодому, но очень опытному каменщику Климу Зыкову. В его бригаде ни пьяниц, ни прогульщиков. Мата - никогда! Его не боятся, а уважают. Сначала подносили мы раствор, кирпич на второй этаж на носилках. Потом подошел грузоподъемник. Я очень люблю с грузом подняться. Тут как-то раз шел парторг "Иркутскалюминстроя" да и увидел, как я возношусь. Такой Иисус Христос в телогрейке и в юбке поверх лыжных брюк. Ну и попало же этому Иисусу Христу!
Клим Зыков - парень честный и скромный. Не случалось, чтобы он соврал или поступил вопреки совести. В нашей многотиражке о нем напечатали очерк и назвали его "Один из оптимистов". Так он такой хай поднял. Жаловался в райком на автора.
Как-то раз были мы в комитете комсомола. Пришел Клим и говорит:
- Новый жилой дом построен. Уважаемый директор ЖБИ товарищ Дворин раздобрился и решил вселить туда работников продсклада, и орса, и прочих. Это незаконно: дом полагался вам!
И Клим вместе с Григорием Ураловым и парторгом стройки добился своего. Так мы и вселились. И вымпел, полученный за лучшую работу, повесили в своей комнате.
Вымпел! В нем что-то от пионерского галстука... А трудно мне без школы. Когда на воскреснике на строительстве клуба и спортзала я увидела школьников под знаменем с горном, так и защемило сердце. Люблю детей. Но нельзя было приехать и сразу стать преподавателем. Построим городок, тогда и буду преподавать. Так я и сказала директору школы, когда он предложил мне вести класс.
Я полюбила землю, которую и долбила киркой, и ворочала ломом, и кидала лопатой. И эта земля стала моей. Мы ночами оттаивали ее, но еще больше мы отогревали сердца друг друга. Здесь много ребят и девчат, чье детство изуродовано войной. Они были скрытны, хмуры, порой жестки. А прошли месяцы, и на лютом морозе люди стали теплей, мягче, сердечней.
Мы вроде бы землю копали, а докопались до дружбы, до спайки.
В начале 1957 года было очень холодно. Морозы до 47, до 50 доходили. При 43 дни были актированы. И вдруг в сорокаградусный мороз привезли раствор. А обещают дальнейшее понижение температуры. Холод такой, что чулки к ногам примерзают, а класть надо на втором этаже.
- Пришел раствор. Что будем делать? - спрашивает Клим, и вижу, жалеет нас, глаза отвел, чтобы нам не так стыдно было промолчать или отказаться.
- Будем работать! - Эллка шагнула к нему, а у самой и ресницы заиндевели, прямо хлопьями, и края платка стали ледяными.
Никто не работал. Но мы взялись. Минут по двадцать на втором этаже. Потом бежим греться. Часть раствора все же пропала, много примерзло к ящикам. Но основную массу использовали, Эллка работала лучше всех, может оттого, что Григорий появился и угол помог выложить.
Девчата влюбляются, некоторые вышли замуж. У Жени и у Димки, по-моему, настоящая любовь. А Элла к Григорию очень и очень неравнодушна. Но он к ней только дружеские чувства питает. У него, говорят, невеста в Куйбышеве в институте учится. У Григория такой цельный характер, тут уж и Эллкина красота не подействует.
Взаимная любовь складывается не из того, что он красавец или она красавица. Тут основа основ - духовная близость. Она создает настоящее крепкое чувство. Когда оно есть, не надо играть в заботливость, внимательность, сердечность. А если нет настоящего чувства, все равно любви или дружбы, то всегда прорвется что-то грубое, злое. Ну вот, к примеру, однажды Женя входит в комнату, а я стою у зеркала и протягиваю ей ножницы:
- Отрежь косы.
Она и руки не подняла.
Тут Элла заявилась. Она добрая, но бывает, что на нее находит. Это, наверное, детство ее исковерканное дает о себе знать. В тот день увидела она, что со мною Григорий разговаривал. Побледнела...
Услышала, что я прошу косы отрезать, и сразу за ножницы. Спрашивает торопливо:
- А жалеть не будешь?
- Нет!
И тут звякнули ножницы. Мне стало легко. Оглянулась, а косы мои, косоньки милые лежат как отрубленные. Я упала на колени, схватила их. Да разве привяжешь? И не выдержала я: разревелась.