- Отец! Голыми руками нас не возьмешь. Он - дурак, Корнилов этот, хоть и генерал. Россия - вот она, руку протяни, а взять не возьмешь. Это его счастье будет, если он до Питера не дойдет. А если дойдет, там ему и окох. Я в Питере бывал, - знаю, какой там народ. Царь не взял, а то какой-то Корнилов.
- Вы вот разбрелись, а у него дикая дивизия какая-то…
- Да я эту дивизию видел. Видел ты их, Алексей? Как же, в нашем корпусе были.
- В нашем, - подтвердил Алеша.
- Ну, вот, в нашем же корпусе. Точь-в-точь в нашем. Мы тут стояли, а они тут. Рядышком и стояли. В нашем корпусе!
Семен Максимович сердито поднялся со стула:
- Да брось ты: в нашем, в нашем! Ну, и что?
- Да ничего. Обыкновенные люди. Надо полагать, с мозолями. И на плечах головы… если так выразиться… Обыкновенные головы.
- Ну?
- Как и у всех людей. Им нет расчета за Корнилова головы эти класть.
- Нет, Семен Максимович, с дикой дивизией Россию не остановишь. Это ж все ж таки трудящийся народ, как говорится, вся Россия, а то тебе дикая дивизия.
- А вы как думаете, товарищ капитан?
- Капитан протащил нитку сквозь дырочку пуговицы, поставил локти на колени, хмуро посмотрел в угол и сказал серьезно:
- Дикая дивизия - ерунда, смешно. Артиллерия нужна. Тяжелая при этом. И… порядочно. Принимая во внимание, все-таки… Петроград, народу много, обороняться будут - раз, Балтийский флот - два.
Капитан смотрел холодным взглядом в угол и загибал пальцы. Степан опустил тарелку и даже рот открыл от внимания. Семен Максимович захватил бороду и усы и потянул все книзу. Алеша стукнул палкой и сказал напряженно:
- Ну! Дальше!
- Да что ж дальше, вот и все, - ответил капитан и посмотрел на загнутые два пальца.
- Так и у него, наверное, есть артиллерия, - произнес Семен Максимович.
- Наверное, есть, - подтвердил Алеша.
Капитан мотнул головой, бросил несколько удивленный взгляд на Алешу:
- Чудак вы, а еще поручик. Артиллерия - это значит: пушка. Стрелять нужно. А кто же будет стрелять? Дикая дивизия, что ли? Какие они там артиллеристы!
- А другие?
- Кто это? Артиллеристы?
- Ну да.
- Стрелять?
Капитан задергал свою нитку и заговорил быстро и глухо:
- Семен Максимович, вы, конечно, можете думать что угодно. И я к вам самым нахальным образом… Но только я могу сказать, хоть… скажем, и бывший офицер… а могу сказать: артиллеристы - по Петрограду? Крыть из гаубиц или, допустим, мортир? Даже и трехдюймовые? Все-таки… у них… у нас… совесть осталась какая-нибудь. Хоть немного, а осталось?
Он поднял глаза на Семена Максимовича, и в глазах его, покрасневших от обиды, был прямой строгий вопрос. С опущенной газетой, на высоких, прямых ногах стоял токарь Теплов против капитана артиллерии Бойко и хитровато двигал серьезным, седым усом. Степан загалдел в дверях:
- Совесть - она вроде денег. У кого была, у того и осталась. А у кого не было, у того и оставаться нечему. С голого, как с святого.
- Семен Максимович косо глянул на Степана:
- Нет… Это капитан правильно сказал. Военное дело… все-таки специальность… Артиллерия, правильно… не будут стрелять… Ну… а из винтовок?
- Из винтовки, Семен Максимович, всякая сволочь стрелять может, а из пушки черта с два.
Алеша отвернулся к окну, посмотрел на отца через плечо, ничего не сказал, а когда отец и Степан вышли, он произнес негромко:
- И из пушек… некоторые могут стрелять.
- Кто?
- Офицеры.
- Артиллеристы?
- Да.
- Никогда! - ответил капитан решительно. - Никогда! По народу?
- А девятьсот пятый?
- Так кто? Кто? Помните? Гвардия! Видите?
33
Степан стоял у колодца, держал в руках ведро, полное воды, и говорил Семену Максимовичу:
- А я тебе что говорил? Он такой боевой генерал, только в плену сидеть. У немцев сидел, а теперь у своих сидит. Называется боевой генерал.
Алеша возразил:
- Ну, ты, Степан, неправильно говоришь. От немцев он геройски удрал.
- А от наших не удерет… герой такой.
Семен Максимович на земле сбивал деревянный ящик для угля и энергично крякал, размахиваясь тяжелым молотком.
- От таких, как теперь наши, тоже удрать может.
- А чем наши плохие? - спросил Степан.
- Разболтались очень, разговорились. Корнилов этот не такой, как ты думаешь. Да и другие есть, наверное.
- А мы, по-твоему, какие, Семен Максимович?
- А что же? Тут за жабры брать нужно, а мы болтаем.
Стукнула калитка. Алеша быстро пошел навстречу Павлу Варавве:
- Павлушка!
- Павло сверкнул белками, белыми зубами. Его смуглое лицо сейчас горело здоровьем, оживлением и силой. Он пожал руку Алеше и обратился к Семену Максимовичу с серьезной, дружеской почтительностью:
- Товарищ Теплов, я за вами.
- Что у вас там загорелось?
- Да вот я вам расскажу.
Он взял старика под руку и потащил в садик. Семен Максимович шел за ним, деловито и озабоченно поглаживая бороду. Степан поднял ведро и потащил в хату. По дороге моргнул на садик:
- Секреты завелись у рабочего класса.
Он поставил ведро в сенях и выскочил снова во двор:
- Алеша, Алеша, а знаешь, чего они толкуют все, большевики-то наши?
- А ты знаешь?
- А как же? Я все знаю. Оружие готовят.
- Ну?
- Честное тебе слово. Красная гвардия будет. Война!
Проходя к калитке, Павел сказал Алеше:
- Алексей, слышал? Подполковник Троицкий здесь.
- Да он уехал давно.
- Опять приехал. У Корнилова был. И не скрывает, хвастает.
Степан растянул рот:
- Хвастал один, по базару, дескать, ходил, догнать не догнали, а бока ободрали.
По своему обыкновению, Павел высоко вскинул руки и захохотал на весь двор, а потом сказал Алеше:
- Говорят, он недаром сюда приехал. Мобилизация офицеров.
- Да брось, - отмахнулся Алеша.
- Увидишь. Он тебя найдет наверняка.
Степан открыл рот и глаза:
- Во! Это ж в каком будет смысле? Мобилизация!
34
Предсказание Павла подтвердилось скоро. Через несколько дней в кухню вошла чернобровая быстроглазая девушка и, держа в руках белый конверт, спросила:
- Не туда, что ли, попала?
- А тебе куда нужно? - спросил капитан.
- Тут нужно… Теплова. Поручник… порутчик они. Из офицерей.
Капитан поднял одну бровь:
- Из офицерей? А для чего тебе?
- А подполковник Троицкий, батюшки нашего сынок, прислали. Только сказали, в личные ихние руки.
- А ты при чем?
- Хи… А как же… я там, у батюшки роблю.
- Прислуга?
- Не прислуга, а горничная вовсе.
- Ну, давай.
- А это вы и будете… поручник… пору… тчик Теплов?
- Это я и буду.
- Не, это не может такое быть… пору… тчик молодые должные быть…
- Алексей Семенович, - крикнул капитан в другую комнату, - идите-ка сюда.
Алеша вышел. Чернобровая обрадовалась:
- Это они и будут молодые… Поручник…
Алеша вскрыл конверт:
- Ха! Павло правду говорил. Почитайте, капитан.
- Вот видите, - пропела девушка, - а вы капитан вовсе. А не тот…
- А ты шустрая! - сказал Алеша.
- А отчевой-то вы так бедно живете? И капитан, и поручник, а бедно живете? Я сколько уже отнесла бумажек этих, так богато живут, а вы бедно отчевой-то…
- Как тебя зовут? Маруся? - спросил Алеша.
- Ой, боже ж мой, господи, Маруся! А откуда вы познали?
- Так по глазам же видно.
Маруся дернулась к дверям, но оглянулась на Алешу сердито:
- У! По глазах! Ничего по глазах не видно!
Капитан серьезно вытянул губы:
- Ну, что ты, милая, как тебе не стыдно! Такая большая и такого пустяка не знаешь! Всегда видно.
- А почему по ваших глазах не видно, как вас звать?
- Так он же не Маруся.
- Ой! Какие вы! А… а угадали, смотри!
Очарованная этим обстоятельством, Маруся блаженно загляделась на Алешу. Он поставил ей стул:
- Марусыно, сердце! Садись, красавицы!
- А для чего?
Но села, не спуская с Алеши пораженных событиями очей.
- Так богато, говоришь, живут?
- Это… кому письма носила? Ой, и богато! Как те, как буржуи!
- А к кому ты носила?
И вчера носила и сегодня. Значит, так: поручник… тот… Бобровский, потом капитан Воронцов, потом еще капитан, только не настоящий капитан, а еще както…
- Штабс-капитан?
- Ага, шдабс-капитан Волошенко, потом тоже поручник Остробородько.
- Остробородько? Да разве он приехал?
- Четыре дня! Я к ним теперь отнесла. Раньше там сам барин ходили, там барышня такая славненькая. Она была невеста нашему барину, а теперь не захотела. Так наш туда больше не ходит, а письмо послали…
- А еще кому?
- И еще было… этот самый, купца сынок, тот называется под… под… гору… тчик Штепа. Так и называется Штепа. А чего вы так бедно живете?
- Все деньги, Маруся, пропили.
- Ой, как же можно… так пить. Только все это неправду говорите. До свидания.
Маруся метнула взглядом, косой и подолом и выскочила. Капитан смотрел на письмо и ухмылялся:
- Важно подписано: подполковник Троицкий. Вы его знаете?
- Знаю.
- Он что, кадровый?
- Нет, из запаса. Не знаю, как там было раньше, на войну он пошел штабскапитаном.
- Попович?
- Попович.
- А вы заметили, в письме есть что-то такое… священное.
- В самом деле?
Господину поручику Теплову
Тяжелое состояние, в котором находится наша родина, возлагает на нас, офицеров, святую обязанность все наши помышления и силы отдать на дело скорейшего возрождения и восстановления славного русского воинства и воинской чести у истинно преданных родине сынов ее. А посему, как старший в нашем городе офицер, прошу вас, господин поручик, пожаловать ко мне в шесть часов вечера 29 сего сентября для предначертаний общих наших действий.
Подполковник Троицкий
- Да, русское славное воинство. Пойдем, капитан?
- А зачем нам, собственно говоря, этот подполковник или подпротоиерей?
- Надо пойти. Посмотрим, чем там пахнет.
Двадцать девятого числа Алеша с капитаном отправились к Троицкому. Степан, чрезвычайно заинтересованный этим путешествием, пока они дошли до ворот, успел пропеть: "Блажен муж, иже не иде на совет нечестивых". Он пел отчаянно громко, и уже на улице они слышали оглушительное "аллилуйя".
Дом священника, каменный, не старый, очень импозантно выделялся среди обыкновенных рабочих хат. Двери открыла чернобровая Маруся и немедленно выразила свое особое удовольствие, прикрыв губы тыльной стороной руки. Над рукой коварно блестели ее глаза и улыбались Алеше.
- Здравствуй, Маруся.
- Ой, а вы не забыли, что я Маруся!
- Да хотя бы и забыл, так… глаза ж…
- Оййй! Такое все говорят и говорят!
- Много господ собралось?
- Полная комната. И все офицеры и капитаны. А вы чего без аполетов! Все в аполетах!
- Пропили эполеты.
- Боже ж ты мой, все попропивали, и аполеты пропили!
Маруся унеслась по светлому, летнему коридору, где-то далеко хлопнули двери. В передней встретил стройный, подтянутый Троицкий. Из-под светлой довоенного сукна тужурки у него выглядывала золотая портупея, на груди краснел Владимир с мечами. Но лицо Троицкого за три года приобрело какие-то дополнительные складки, расположившиеся на щеках в таком же изящном порядке.
- Пожалуйста, господа. Поручик Теплов? Мы знакомы. С кем имею честь?
- Это капитан артиллерии Бойко, - показал Алеша на капитана.
Пожав руку капитану, Троицкий поднял свою на уровень плеч и сказал с особой, несколько театральной любезностью:
- Были бы погоны, сразу увидел бы, что господин Бойко - капитан, и притом капитан артиллерии…
В это время в дверях появился Борис Остробородько.
Он выглядел настоящим дедушкой-воином, холеные усы у него отросли и вполне соответствовали общему его золотому сиянию.
- Алексей! Здравствуй!
Он занялся поцелуями. И только окончив их, отступил в недоумении:
- Но, слушай, почему ты в таком виде? Что это за вид? И у тебя ведь есть золотое оружие!
Алеша хитро потянулся к его уху:
- А что? Разве есть интересные дамы?
- Дамы? Боже сохрани! Совершенно секретно! Даже батюшка с матушкой куда-то удалены.
- Пожалуйте, пожалуйте, - сказал любезно хозяин.
В большой гостиной, устланной ковром и заставленной зеленой мебелью и фикусами, было уже человек десять. За роялем сидел прапорщик и наигрывал вальс. Алеша смутился, когда заметил подозревающе-любопытные взгляды, направленные на его опустевшие плечи. Глянул на капитана, но капитан со своим обычным хмурым видом, неся усы далеко впереди себя, направился в самый безлюдный угол и, только усевшись на узком полудиванчике, кашлянул более или менее сердито. Алеша поместился рядом с ним. За круглым столом, покрытым зеленой бархатной скатертью, сидели главные гости: подполковник Еременко, капитан Воронцов и штабс-капитан Волошенко. Из них только один подполковник нагулял в жизни дородные плечи, жирную шею и румяные щеки. Воронцов и Волошенко были худощавы, бледны и узкогруды. У Волошенко погоны далеко нависали над краями плеч, - видно, еще прошлой зимой были придавлены пальто. Этих Алеша хоть немного знал, встречая их то в госпитале, то у воинского начальника, остальные все были незнакомы, и у них вид был какой-то потрепанный. В сравнении с ними подполковник Троицкий производил впечатление блестящей, напряженной и уверенной силы.
Пружинным, вздрагивающим, коротким шагом, явно щеголяя новыми лаковыми сапогами, он направился к своему месту за круглым столом. На его новые погоны, на орден, на блестящие пуговицы, на строгие усики и жесткие складки щек падал и потухающий свет дня, и свет высокой лампы, горевшей на столе. Поэтому подполковник весь сиял то теплыми, золотыми, то лунными блестками и мог действительно вызывать к себе некоторое военное почтение.
Он стал за столом и оглядел комнату. Высокие белые двери вели, вероятно, в столовую. Они были прикрыты, но между их половинками стояла черная полоска и в ней поблескивали любопытные глаза Маруси.
Троицкий с некоторым трудом заложил большой палец за борт тужурки, на его руке сверкнул какой-то перстень. Алеша улыбнулся перстню и вспомнил мнение Нины о том, что Троицкий - человек не военный.
- Господа офицеры! - начал Троицкий очень тихо, с тем четким волевым напряжением, которое доносит самое тихое слово в самые далекие углы. - Господа офицеры! Я не буду произносить никаких речей, тем более что ничто сейчас так не оскорбляет нашу жизнь, как речи. Мы с вами люди долга и люди военные. Все ясно и, прямо скажем, все трагично. Армии нет, правительства нет, России нет. Последняя попытка генерала Корнилова восстановить порядок потерпела неудачу. Сейчас нет ни одной части, на которую можно было бы положиться. В Петрограде в самые ближайшие дни должен наступить хаос. Из Петрограда спасения ждать нельзя. Там все отравлено большевиками. Спасение должно прийти из глубины страны. Единственно здоровая сила, единственные люди, которые еще не потеряли чести, которые могут еще попытаться спасти родину, - это офицеры. Если офицеры организуются, с ними бороться будет некому. На нашу сторону перейдут и другие люди, для которых дорога Россия. Спасение России должно прийти не из Петрограда, а из тех мест, которые наименее отравлены большевистской заразой. К таким местам относится и наш город. Совет в нашем городе до сих пор не играл большой роли, но должен вам сказать, у нас здесь, на Костроме, влияние большевиков очень чувствуется, если не сказать больше. Я имею поручение приступить у нас к организации ударного полка добровольцев, главным ядром которого должны быть офицеры. Я пригласил тех, кого знаю лично. Надеюсь, что вместе с вами мы установим дальнейший список лиц, которые могли бы принести пользу начинающемуся великому делу. Прошу вас, господа, высказываться.
Троицкий все это проговорил в том же тоне сдержанной, взволнованной, но искренней силы, он ни разу не повысил голоса, а слова наиболее патетические: Россия, долг, честь, родина - произносил даже немного приглушенно, почти шепотом, от чего они звучали особенно убедительно.
Капитан тихо спросил у Алеши:
- Он что, семинарист?
- Юрист.
- Ага!
Троицкий опустился на кресло, чуть-чуть расслабленно, вполне допустимо для мужчины, опустив тяжелые веки и… взял себя в руки: оглядел всех холодно и даже немного высокомерно?
- Кому угодно слово, господа? Вы разрешите мне председательствовать, хотя я и просил господина подполковника…
Еременко скорчил гримасу отвращения и поднял вверх ладони.
Неожиданно даже для Алеши раздался угрюмый и глухой голос капитана:
- Разрешите, господин полковник… несколько э… внести, так сказать, ясность… - капитан кивнул вперед и вниз носом и усами.
- Прошу вас, господин… кажется, капитан. Вы сегодня в цивильном виде… Да, капитан Бойко.
- Держась рукой за Алешину палку, капитан сказал:
- Вот именно… ясность. Офицеры - это командиры. Непонятно немного, кем мы будем командовать? Солдаты… как же? Без солдат, что ли? А потом еще вопрос: я вот не политик, но все-таки мне интересно знать, как бы это выразиться… кого мы будем защищать?
- Россию, - крикнул резко подполковник Еременко.
Капитан задумался, склонившись над палкой:
- Угу… Россию. Так. А… э… так сказать, от кого?
- От России, - сказал Алеша громко.
- Кто-то из молодых громко рассмеялся. Улыбнулся и штабс-капитан Волошенко за главным столом.
- Вы изволите острить, господин поручик. Я боюсь, что при помощи остроумия вам не удастся прикрыть недостаток чести!
Троицкий крикнул это вызывающим, скрипучим голосом, задрав голову и постукивая кулаком по мягкой скатерти стола. Головы всех повернулись к Алеше, но во взглядах было больше любопытства, чем негодования. Черная щель двери в столовую неслышно расширилась, черные глаза Маруси глядели оттуда испуганно.
Голова Алеши вдруг заходила, он ухватился за плечо капитана, вскочил и неожиданно для себя раскатился дробной россыпью звуков:
- Господидидин пол… полковник! Честьтьть…
Но его речь была прервана общим смехом. Налитыми кровью глазами, побледнев, Алеша оглядел собрание и шагнул вперед, выхвати палку из рук капитана. Смех мгновенно замолк, дверь столовой широко распахнулась, испуганное лицо Маруси выглянуло оттуда. Троицкий вытаращил глаза и закричал на Марусю:
- Вон отсюда!
Дверь захлопнулась, в комнате стало тихо. Алеша с палкой подошел к круглому столу. Троицкий откинулся на спинку кресла, может быть, потому, что Алеша не столько опирался на палку, сколько сжимал ее в руке. Алеша остановился против подполковника, но говорить не решался, чувствуя, вместе с гневом, что не может остановить заикание, голова его ходила все мельче и все быстрее. Еременко протянул к нему руку:
- Успокойтесь, поручик!
Алеша стукнул палкой об пол. В этом движении, в выражении лица, в позе, в его высокой прямо фигуре было что-то, очень напоминающее отца.