И Андрей снова счастливо закрыл глаза.
Но дремать он уже не мог. Раскатившийся ли по лесу звук, минутное ли забытье окончательно прогнали усталость. Андрей хотя и лежал с закрытыми глазами, но ярче, чем когда-либо, видел Веру, ощущал ее близость.
Он вспомнил, о чем они говорили с ней в первые минуты встречи, и дивился ее простоте, естественности в каждом слове, движении.
"Ты долго ждал меня?.. Очень долго! И я скакала, а тоже казалось, плетусь пешком…"
Вера рассматривала его лицо. Оно было насквозь прокалено солнцем. Густые брови выгорели. В изломах губ залегли резкие складки. Сегодня он казался ей намного старше, мужественней. И это до озноба волновало ее. Вере очень хотелось заговорить с ним. Она чувствовала, что он не спит, а сквозь сомкнутые ресницы тоже внимательно наблюдает за ней. Лицо Веры пылало, словно в огне. Она склонилась к самым губам Андрея и тихонько сказала:
- Ты ведь тоже не думал, что все будет так прекрасно? Правда, не думал?
Андрей утвердительно кивнул головой.
- Андрюша, ну скажи мне хоть что-нибудь! Ну хоть одно слово!
- Что же сказать, ведь ты же все знаешь сама…
- Нет, ты все-таки скажи!
- А мне кажется, если я скажу хоть слово об этом, то будет уже что-то не то… - Андрей только плотнее прижал голову к ее коленям.
- Может быть, ты и прав. Мне тоже кажется, что об этом вслух говорить нельзя, "чтоб люди не узнали и счастья не украли", как однажды сказала мне Фрося Совкина.
- Она сильная, Фрося Совкина! - восхищенно сказал Андрей и вдруг жадно привлек горячее лицо Веры к своим губам.
В дыму, в грохоте мчался экспресс. Влево и вправо, насколько хватает глаз, золотились поспевающие хлеба.
После обильных июльских дождей над сибирской равниной, над неоглядными, ровными как скатерть славгородскими, омскими степями, уходившими в такой же бескрайный ковыльный Казахстан, сияло солнце. Горячее, оно пылало, томило травы, подгоняло хлеба. Зажглась пшеничка, подсох граненый палевый колос. Тусклой бронзой отливало прозрачное зерно.
Высокая, крупноколосая, упругая стена хлебов вплотную подступила к сибирской магистрали, к большакам, бегущим вдоль полотна. Великим урожаем обернулись целинные степи. Хлебное половодье вытеснило на обочины тракта и даже на железнодорожную насыпь пропыленные кусты полыни, татарника, конского щавеля.
Море хлебов без межей! Только изредка промелькнут островки селений, совхозов, зеленые гривы лесов, голубые чаши озер да синие ленты степных ленивых речек.
Андрей не отрывался от окна: "Вот он, целинный урожай!"
Изредка прошумит широким, почти в ладонь, темно-зеленым листом густая, как лесная урема, недавняя в Сибири, но уже желанная гостья - кукуруза. Золотыми звездами закивают цветущие подсолнечники. И снова пшеницы, ржи, овсы, ячмени… Палило полуденное солнце. От пропитанной дождями, отягощенной хлебами земли маревом струился пар. Казалось, каждый колос дышал, и от этого дыхания тек густой дух зреющего зерна. Сладок этот дух!
На взлобках и гривах, в глубине хлебного океана, уже плыли комбайны, оставляя за следом, словно волны, частые копны соломы: начиналась первая целинная страда.
Глава десятая
В МТС Андрей вернулся в разгар уборки ржи. В конторе, кроме секретарши Кати, никого: все на полях. - Вера Александровна четыре дня как уехала в горный колхоз, - доложила секретарша. - Там рожь вымахала в два метра, и так ее поискрутило ветром и ливнями, что ни с какого боку комбайны взять не могут. Вот Вера Александровна самолично и отправилась налаживать. А вам просила передать это письмо.
Андрей поспешно ушел к себе.
Написанное на двух листах письмо все-таки показалось коротким. Андрей перечитал его несколько раз. Добрая половина письма была об уборке, о новых комбайнах и комбайнерах, прибывших с юга.
"Кое-кто из наших старых комбайнеров, такие, как Горбатовский и Аверьянов, всеми правдами и неправдами стараются отвертеться от полеглой ржи, затолкнуть на нее новичков: намолоты в пять-шесть центнеров с гектара их не устраивают… В уборке такой ржи старые комбайнеры видят один убыток, и не хотят гробить отремонтированные машины, чтобы сохранить их до косьбы пшеницы. А на пшеничке и выскочить вперед, и заработать.
Уборка же полеглой ржи на крутиках, Андрюша, дело действительно трудное. Вчера по сводке колхоза имени Жданова четыре комбайна за четверо суток убрали всего только два гектара. Правда, мешали дожди, но дожди не главная помеха. Представь себе комбайн, ползающий по чертовым крутикам - "полатям", как их тут зовут. Чтобы он не перевернулся, к его молотильному аппарату привязывают жердь, на нее вешают "люльки", а в люльки сажают шестерых колхозников… На четырех комбайнах двадцать четыре добавочных человека! Пошел дождь, комбайн встал, и столько народу не у дела! Я решила каждому комбайновому агрегату придать по переоборудованной сенокосилке, чтобы на случай остановок машины "держальщики" и копнители вязали бы снопы. Может быть, и еще что-нибудь на месте придумаем с Ильей Михайловичем. А в общем, это не уборка, а сплошное издевательство, дискредитация техники".
Перечитав эти строки, Андрей задумался. "Что же это за рожь, если комбайн за смену убирает не больше, чем один крестьянин косой или удалая жница серпом? При таких темпах нам и до снега не управиться!"
Был еще только полдень, но в комнате стало вдруг темно. Андрей взглянул в окно. Небо завалило тучами. Не видно было ни села Предгорного, ни близких гор. По стеклам текли мутные потоки, не просыхающие с весны лужи подступили к самому крыльцу конторы.
"А что сейчас на токах?!" Натянув плащ, Андрей выскочил под дождь и, разбрызгивая грязь, зашагал на центральный ток колхоза "Красный урожай".
Сквозь сетку ливня Андрей вглядывался в окраину Предгорного, где - он был уверен - кипит сейчас работа: подходят и уходят машины и подводы с хлебом, шумят зерноочистительные агрегаты, дымит сушилка. Но, как ни всматривался, ни вслушивался он, никаких признаков "кипучей деятельности" на центральном току не заметил, хотя сушилка как будто и дымилась. "Да что они, обедают, что ли?" - с тревогой подумал Андрей и убыстрил шаги.
"В такой ливень, чего доброго, на крутиках комбайны поползут вместе с жнивником… Не придавило бы ее! - мелькнула мысль о Вере. - Не бережет она себя".
- Из-за пяти центнеров с гектара так насиловать технику! - вслух сказал он. - Нелепость! Идиотизм!..
Все раздражало сейчас Андрея: и дождь и грязная разбитая дорога. "Льет и льет как нанятый!.."
Первыми вблизи тока встретились стада гусей. Погогатывая, они шли в том же направлении, что и главный агроном; туда же спешили телята и свиньи. "Неужто Высоких до сих пор не огородил ток как следует?" Тревога переросла в злобу. Не замечая ни дождя, ни дороги, агроном уже бежал как на пожар.
Из пелены ливня возникли, наконец, темно-зеленые заросли крапивы, потом ажур полусгнившей изгороди… На перелазах звенья изгороди были повалены. Андрей миновал последний поворот дороги, и перед ним открылась поразившая его картина.
Среди рябых от дождя и ветра луж, на площади размером с полгектара, под открытым небом мокли вороха ржи. Густая щетка проросшего зерна по-весеннему зеленела по обочинам тока и по свободным от луж островкам в центре его. Табуны гусей, уток, телят, свиней, забравшись на крайние вороха, топтали и жрали рожь. Наевшиеся лежали тут же, зарывшись прямо в зерно. На противоположной стороне тока, среди таких же луж и ворохов хлеба, вблизи крытого навеса с возвышающейся над ним сушилкой под дождем вяло бродили какие-то люди. Их было человек пятнадцать. Трехтонка с зерном, пытаясь подъехать к одному из ворохов, буксовала с пронзительным воем. Шофер, высунувшись из дверцы кабины, что-то кричал людям у навеса.
К большому бурому вороху подбежали два мальчика, нагребли что-то в корзинки и стали сыпать в грязь под задние колеса трехтонки.
Андрей бросился на шарахнувшихся от него гусей, телят, свиней и с ожесточением стал разгонять обнаглевших нахлебников. "Твое ли это дело, главный агроном?" - подумал он и, ссутулившись, тяжело пошел к сушилке.
- Под суд, под суд! - в ярости шептал Андрей, шагая, словно по ковру, по толстому слою проросшего зерна, вмятого колесами телег и машин в разъезженную на току землю.
Ни ответственных за работу на току коммунистов, ни комсомольцев тут не было. Главного агронома встретила заведующая током, немолодая полная женщина Екатерина Локотко.
Она жаловалась на непрерывные дожди и от пуши радовалась, что урожай невиданно хорош, что "дело, слава богу, идет…" С круглого румяного лица ее не сходила блаженная улыбка.
- Сушилку в среду исправили, и вот, видите, за три дня подработали и сдали государству без малого шестьсот центнеров. Спасибо району: двадцать пять душ из техникума нам прислали. Пятнадцать мы здесь оставили, а десять - на бригадные тока отправили. Дело-то и закрутилось. Колхозники посвободней вздохнули: у каждого ведь огород, вот и ухватывают… Председатель где, спрашиваете? Ну, он, бедняга, с вывозкой зерна запарился. На полях рожь прямо на стерню ссыпают, а дождь как нарочно… Дороги так раскиселились, что ни одна машина не пройдет. В километре от парома пять трехтонок с зерном с утра буксуют. Надо бы трактор туда послать, выдернуть машины, да все тракторы на зяби… Что же касательно птицы и телят - не серчайте, это раз плюнуть: я свою Маньку от домашности оторву и приставлю с прутиком…
Андрей уже не слушал заведующую. Хлеба лежат, косьба трудная, к уборке в дождливую осень колхозы не подготовлены, о стройке крытых токов вспомнили только за две недели до косовицы, дороги вовсе упустили из виду…
Андрей был доволен только одним, что во время разговора с Локотко удержался от вспышки. "Она меньше виновата, чем я…" Прошел под навес к студентам. Они не спеша ведерками носили рожь в ларь сушилки.
- Здравствуйте, девушки!
- Здравствуйте, - вразнобой ответили молоденькие, одетые в одинаковые спортивные костюмы и оттого похожие друг на друга студентки.
- Отдохните, поговорим. - Андрей опустился на ворох ржи, и девушки окружили его.
Косынки, брови, ресницы их были густо припудрены хлебной пылью, руки испачканы. Кажется, девушек это смущало больше всего. Разглядывая грязные руки, они с любопытством ждали, о чем будет говорить с ними этот красивый молодой человек.
Андрей понимал: от того, как он сумеет подойти к ним, будет зависеть многое в работе на центральном току самого отсталого колхоза. На душе у него было пасмурно, но он улыбался.
- Комсомолки?
- Большинство, - за всех ответила широколицая, чуть скуластая сибирячка Люба Скворцова.
- Вы комсорг?
- А как вы узнали? - Серые от пыли брови и ресницы Любы дрогнули.
- По энергичному лицу.
- Догадливый! - засмеялась Люба, а с ней и все студентки.
- А я главный агроном эмтээс, Андрей Корнев. Вот мы и познакомились. Сегодня вернулся со Всесоюзного совещания и, как Чацкий, - с корабля на бал. Видите, какой порядочек на току? - Андрей махнул рукой в сторону мокнущих ворохов и нахмурился. Нахмурилось и приятное личико комсорга. - Зерна много, а машин и людей не хватает. Значит, надо как-то иначе организовать работу.
- А как? - спросила Люба.
- Давайте обсудим сообща, - предложил Андрей. - Я обещаю на очистку зерна добавить переоборудованную молотилку, на вас же, девушки, и особенно на вас, Люба, возлагаю ответственность - довести мощность сушилки до четырехсот центнеров в сутки. Спросите, как это сделать? - Андрей веселыми глазами окинул примолкших девушек. - А вот как. От ворохов ржи до сушилки примерно шесть метров. Из пяти девушек мы организуем живой конвейер и будем передавать ведра с рожью, как на пожаре. Понятно?
- Понятно, - за всех ответила Люба.
- Но человек с одинаковым напряжением не может трудиться весь день на одной и той же работе: через час-полтора темпы снижаются. Этого допускать нельзя. Значит, опять надо что-то придумать. Давайте вместе подумаем…
Андрей хитровато посмотрел на переглядывающихся студенток.
- Ничего не придумали? А я придумал. Вы, Люба, разделите свой отряд на три группы и меняйте их - то на засыпку зерна по конвейеру, то на передвижку ворохов из-под дождя под крышу навеса, то на трехвеялочный агрегат. Уверен, что так дело, пойдет быстрее и интереснее. Ну, кто со мной на живой конвейер? Только чур - рвать, как из огня: ведь хлеб спасаем!
Андрей сбросил мокрый плащ, фуражку и распахнул руки.
- Первая пятерка, ко мне!
Конвейер был создан.
- Люба, организуйте всех остальных девушек в пятерки и ставьте на другие работы. И давайте соревноваться, кто кого засыплет рожью… Начали! - Андрей зачерпнул ведром рожь и передал его соседке.
Ведра замелькали так быстро, что, казалось, поток их был непрерывен. Смотреть на веселую работу сбежались бывшие на току колхозницы, механик, истопник сушилки, мальчишки.
- Смотри, как забегали! - засмеялась толстая женщина. - Ишь, хитрец, придумал дубину на девичью спину!
- Подождите оскаляться, бабы. Для кого он придумал! Чей хлеб обихаживают? Совесть надо иметь! - возразила другая колхозница. - На своих огородах хлопочем, а хлеб гибнет. Наш ведь хлеб-то!
Ни Андрей, ни студентки, казалось, не слышали этого разговора. Захваченные ритмом работы, они соревновались в быстроте, в ловкости.
- Как весело-то, девочки!
Рожь с шумом сыпалась в питательный ларь сушилки. От разворошенного влажного зерна шел винный, хлебный дух. Андрей с наслаждением вдыхал этот сладостный запах свежей ржи. Раздражение его прошло. Что-то словно бы пело во всем его существе. Казалось, он всю жизнь готовил себя к этому захватывающе-увлекательному заключительному труду земледельца.
Красное лицо его заливал горячий пот, волосы падали ему на глаза, и не было времени ни смахнуть пот, ни отбросить со лба волосы. Лица девушек тоже раскраснелись и от этого еще больше похорошели. Студентки теперь уже не смеялись, работали молча, заботясь только о том, чтобы ведра с рожью шли непрерывной цепочкой.
Азартная работа заразила мальчишек. Побросав, как и главный агроном, фуражки, они таскали и сыпали рожь в ларь какими-то горшками и котелками.
Андрей по-крестьянски, рукавом, смахнул со лба пот и снова зачерпнул ведром рожь.
По усталости, разливающейся по всему телу, он догадался, что работают они давно. Улучив мгновенье, взглянул на часы.
- Стоп! Люба, давайте новую смену.
И лишь только крикнул Андрей, пять студенток бросили лопаты и схватились за ведра. Образовался новый конвейер, а сменившиеся девушки охотно взялись за лопаты и стали к трехвеялочному агрегату.
Агроном проработал на току до вечера. Живой конвейер загрузил на полную мощность и сушилку и трехвеялочный агрегат. Прощаясь со студентками, Андрей сказал:
- Правильно, девушки, в "Войне и мире" написано: иногда рота бывает сильнее полка. И мы с вами сегодня, спасая хлеб, были сильнее самих себя. Держитесь на достигнутом уровне!
Домой возвращался в кромешной темноте. Дождь, начавшийся с полудня, не переставал и, судя по тучам, зарядил на всю ночь.
Андрей чувствовал большую усталость во всем теле, но шел в крошечную свою комнатку довольный. "Прожил день… Именно прожил, а не провел", - думал он и улыбался в темноту.
Глава одиннадцатая
Уборка ржи на "полатях" до того, расстроила Веру, что она, посоветовавшись с Рябошапкой, позвонила Леонтьеву:
- Василий Николаевич! Я решилась высказать вам всю горькую правду, иначе я не комсомолка… Бьемся мы здесь на этой полеглой ржи, как птица в силке, и безбожно ломаем технику. Расход горючего в пять раз превышает норму. Осот, молочай, татарник разрослись так, что ржи не видать. Солома зеленая, мокрая, хоть выжимай, - не солома, силосная масса. Как же скирдовать ее? А не скирдовать нельзя: скошенные полосы надо немедленно пахать под зябь, планы сева в горах вновь увеличены. Может быть, вы опротестовали бы эти планы в крае? Ведь на ветер добра не напашешься… Это просьба и колхозников, и Рябошапки, и моя.
Леонтьев долго молчал. Потом сказал сухо, официально:
- Товарищ Стругова, убирайте рожь всеми способами. Пускайте лобогрейки, косите вручную, жните серпами, но убирайте, не прекращая работы и в дождь!
- Андрей Никодимович, я снова вынужден захватить вас к нашим памирцам, - секретарь райкома посмотрел на Корнева.
"Очень хорошо, что вынужден", - радостно просияв, подумал Андрей.
- Вчера звонила мне агроном Стругова, - продолжал Леонтьев. - "Вы бы, - говорит, - опротестовали в крае повышенные планы сева в горах", и я чувствую - дрожит. Люблю молодежь, которая, уверовав в идею, готова переть на любую рогатину. - Леонтьев замолк и задумался. Потом заговорил уже другим тоном, как будто сам с собой. - Опротестовать… А если у меня кишка тонка? Недавно один директор эмтээс, Герой Социалистического Труда, двадцать лет проработавший в горных зонах Алтая, сообщил мне, что себестоимость центнера зерна в горах обходится около четырехсот рублей. Соображаешь, что это такое? Он же рассказал анекдот о горном хлеборобе. Встречаются два мужика весной. "Куда, сваток?" - спрашивает один. "В город, - отвечает другой, - маслица продать да семян купить: сев подходит". Встретились осенью. "Отмолотился, сваток?" - "Уж с неделю как отмолотился. Собрался вот на базар, маслица продать да хлебца купить…"
Это было смешно, но ни Леонтьев, ни Андрей даже не улыбнулись.
Одолели уже два утомительных перевала. Чем ближе подъезжали к колхозу имени Жданова, тем теснее становились ущелья, а горы выше и каменистей. В прошлый раз секретарь райкома и главный агроном проезжали здесь зимой. Снега скрывали пни и камни. Теперь на желтеющие по уступам посевы ржи и зеленые, как лук, пшеницы страшно было смотреть: из хлебов выпирали обломки скал, обгорелые пни.
Дорога то срывалась в пенистые речонки, то уступами ползла в гору. Выбоины и камни, камни и выбоины… Путников бросало в машине из стороны в сторону.
- И на вездеходе хоть плачь, как же тут комбайны протаскивают? - ворчал шофер, качая головой.
Андрей наблюдал слабый пахотный слой, смотрел на жалкие, как можжевельник, березки, цепляющиеся за глыбки земли. "Процесс почвообразования здесь, конечно, далеко еще не закончен, - думал он. - Потревоженный плугом тонкий покров земли на камнях легко смоет дождями, сорвет ветрами, и вся созидательная работа природы будет отброшена на тысячу лет назад. Тогда эти районы станут непригодны и для скотоводства…"
- Комбайн! Смотрите, комбайн! - не то с испугом, не то с любопытством крикнул секретарь.
Действительно, по крутому косогору тащился комбайн. Леонтьев и Корнев вышли из машины и направились наперерез.
Обжатые кромки узкой полосы ржи были так причудливы, что полоса напоминала удлиненный неправильный многоугольник с самыми неожиданными углами. Трудно было представить тракториста, выпахавшего эти узоры меж камней и берез, но еще труднее было представить работу комбайнера: как он, бедняга, выкашивал все эти выемки, взлобки и косогоры. Право, комбайнер тут должен быть искуснее парикмахера, бреющего шишковатую голову… Выкручивай клинья, заходи то слева, то справа…