Медленно, сильно кренясь на один бок, комбайн приближался. Когда Леонтьев и Корнев оказались близко, то увидели не предусмотренное конструктором приспособление, о котором Вера писала Андрею: длинную торчащую жердь и на конце ее две висевшие люльки, похожие на качели. В каждой люльке сидело по три человека. Эти живые балансиры уравновешивали машину и не давали ей перевернуться в лог.
Карниз, по которому полз комбайн, становился все круче, и, несмотря на люльки, громоздкая машина кренилась все больше. Казалось, вот-вот опрокинется и загремит под откос.
Смотреть на комбайн было страшно, и только когда агрегат миновал особенно опасное место, секретарь нарушил молчание:
- Никаких выкладок и обоснований для разрешения нашего вопроса, Андрей Никодимович, не надо, - нужно просто затащить сюда кожанчиковых из крайсельхозуправления и показать им эту "технику" с живым балластом, тогда все разрешится само собой.
Полоса была обжата только с краю. Дальше стояла рожь. Но ни слово "стояла", ни слово "рожь" применить к этому хлебу было нельзя: рожь лежала, стояли сорняки. Андрей смотрел на бурьянную полосу, а думал о жемчужных мальцевских полях и горько улыбался.
Леонтьев смахнул пот и, рассмотрев жнивник, ахнул:
- Да это что же здесь такое творится, Андрей Никодимович?!
Андрей огляделся. Жнивник местами был выше колен, а прибитая ливнями и ветрами, наполовину нескошенная рожь лежала на земле. Ничего не сказав, Андрей побежал к комбайну. От волнения и от бега по крутому косогору кричать он не мог, а только шептал что-то и угрожающе размахивал фуражкой.
Видавший виды комбайнер сразу понял негодование главного агронома и опустил хедер. Комбайн прошел метра три и остановился: зубья режущего аппарата обмотало вьюнком, хлынувшая на транспортер высокая рожь, смешанная с осотом, татарником и молочаем, сразу же забила горловину приемной камеры.
Шедшая рядом с хедером, вся в масле и пыли, загорелая досиза, в пропотевшей майке-безрукавке, Вера легла под режущий аппарат и руками стала очищать зубья от переплетенной массы сора и ржи. Мотовило работающего комбайна крутилось над самой головой девушки.
Андрей оцепенел: "Да она с ума сошла! Ведь ей может руки отрезать… голову раздробить…"
- Вы что… что делаете? - хрипло закричал он на Веру.
Подошел и Леонтьев.
Вера поднялась и, отряхиваясь, смотрела то на Андрея, то на секретаря райкома. В глазах, в лице ее были и радость встречи, и смущение за свой вид, и горечь специалиста за недоброкачественную уборку.
С соломокопнителя и с люлек спрыгнули шесть девушек и два парня, все такие же загорелые, пропыленные, с мякиной в волосах и бровях, как и Вера.
Секретарю райкома и главному агроному хотелось ругаться и за высокое жнивье, и за оставленную на земле рожь, и за недопустимый, опасный для жизни риск, но они только переглянулись и, поняв друг друга, решили сами проверить работу агрегата на пониженном срезе. Поднялись на площадку комбайна.
- А ну, товарищ комбайнер, давайте сигнал, - приказал Леонтьев.
Молодой осибирячившийся украинец с круглым улыбчивым лицом как-то отчаянно сбил на затылок кепчонку и, обращаясь к девушкам и парням, крикнул:
- По люлькам, дети! Продолжим эквилибристику.
- Подывытесь, подывытесь, товарищ секретарь райкому, и вы, товарищ главный агроном, якой мы акробатикой займуемся… Вера Александровна, вы тоже полезайте наверх, а то дывыться на вашу работенку под ножами, под мотовилом с непривыку не у всякого нервы сдюжат…
Комбайнер говорил о Вере и смотрел на нее как-то особенно дружественно. Андрей и Леонтьев поняли: "Сбедовались".
- Мы с Верой Александровной уже натрынкались - второй день третий круг обойти не можем.
Все еще смущенная, Вера, опустив глаза, поднялась по лесенке и встала позади Андрея.
- Поднялись, Вера Александровна? - спросил Мыкола, хотя и видел, что она поднялась. - Падать, так вмистях. - И дал сигнал трактористу.
Комбайн тронулся. Накрененный под большим углом, он шел вдоль крутого карниза медленно, "в ощупку", как слепой. Стоящие на мостике невольно откидывались в противоположную наклону сторону и, как при езде над пропастью, старались не смотреть вниз.
Не проехали и десяти метров, зубья режущего аппарата и горловину приемника снова опутало и забило наглухо. Комбайн встал.
Андрей сбежал вниз. Вслед за ним сбежали Вера и Леонтьев. Втроем они стали проталкивать массу в приемник, очищать режущий аппарат. Промучились около двух часов, а проехали не более ста метров. В большой, тяжелой машине все шло вперекос. То и дело рвались цепи. В мякину зерна шло почти столько же, сколько и в бункер.
- От подобной уборочки такой председатель, как Лойко, после первого же круга с ума бы сошел, - сказала Вера и уже без всякого смущения взглянула на Андрея и на Леонтьева: теперь они тоже были измазаны и пропылены, как и она, - Илья Михайлович ускакал в эмтээс. Решил срочно переоборудовать режущие аппараты, поставить дополнительные неподвижные ножи вместо зубьев, чтоб не накручивало. У Шукайло и у Маши Филяновой применяют, хвалятся…
Вера помолчала.
- А может, это на равнинах только получается. Здесь еще не пробовали. Тут ведь не в одном режущем аппарате дело. По такому рельефу нужен другой, низкий комбайн, и чтоб молотилка у него всегда вертикально стояла, и захват ему много меньше надо, чтоб можно было вокруг камней и пней, как маленькими ножницами, выстригать. А с этим дуроломом… - Вера презрительно скривила губы.
Расстроенные секретарь и главный агроном не отозвались на ее слова: им было ясно, что дело здесь не только в режущем аппарате.
Верхом подъехал председатель колхоза Рябошапка.
- Вот так и маемся, Василий Николаевич, - сказал он, спрыгнув с седла. - Спасибо Вере Александровне да Илье Михайловичу - помогают, а то и этого бы не убрали.
- Но разве это уборка? - зло спросил Андрей.
Семен Рябошапка высок, тонок, жилист. На красном узком лице - сухой хрящеватый нос. Руки у него длинные, по-крестьянски широкие в запястьях. Говорил он мало и, по обыкновению, хмурился, как будто ругался. Вопрос Андрея Рябошапка оставил без ответа, только глазами сердито повел.
- А план подъема целины нам снова увеличили чуть не вдвое, - сказал он, повернувшись к Леонтьеву. - Теперь и вот эту дуру, - Рябошапка кивнул в сторону соседней островерхой горы, - будем пахать… Сколько лемехов поломаем, сколько горючего пережжем, сколько травы испортим, а хлеба не будет.
По тому, как говорил сдержанный Рябошапка, Леонтьев и Андрей поняли, сколько горьких дум передумал он.
- Сено не заготовляем, с рожью мучаемся, а кормов запасли только тридцать процентов… Василий Николаевич, ведь, право же, ерунда получается, слепому видно, что ерунда… Эти плановики догонят нас до сумы, Подумай, в равнинных колхозах скот на добрых рельефах пасут, а мы на гиблых крутоярах рожь сеем. Сенокосилками мы бы все эти горы на сено обрили. А какой рогатый скот можно тут развести!
Леонтьев не ответил Рябошапке. Промолчал и главный агроном.
- Торопите Илью Михайловича с переоборудованием комбайнов, - мрачно сказал Леонтьев после долгого молчания. - Как в равнинах, срочно ставьте дополнительные неподвижные ножи, колосоподъемники, косите лобогрейками, ручными косами, но ни на минуту не останавливайте уборку… Сегодня же позвоню в соседнюю эмтээс, чтобы вам направили три жатки. А теперь собирайте народ на полевой стан.
Леонтьев и Рябошапка пошли вниз.
Андрей подождал, пока секретарь райкома и председатель скрылись за поворотом, и сказал:
- Пойдем и мы, Вера. - Андрей приблизил свое лицо к счастливым глазам девушки.
- Пойдем, Андрюша…
Возвращаясь от "памирцев", Андрей много говорил секретарю райкома о Мальцеве, об опытах, которые надо будет начинать в каждом колхозе.
Леонтьев молчал, и главный агроном не мог понять, слушает он его или думает о чем-то своем.
Прощаясь, Василий Николаевич задержал руку Андрея.
- Ну, а насчет акробатики с комбайнами в горах и всей этой чуши с планированием ждите телефонного звонка. На днях Гордея Мироновича в крайисполком вызывают на совещание. Там он даст бой. Со щитом иль на щите… - Леонтьев улыбнулся.
Через неделю ночью Леонтьев вызвал Андрея к телефону.
- Ну, как вы думаете: со шитом мы или на щите? Что вам подсказывает ваше чутье?
- Думаю, со щитом, - с замирающим сердцем ответил Андрей.
- С разбитой мордой… Деду вашему крепко попало. Но не огорчайтесь, мы не отступим. Будем ставить вопрос на бюро крайкома, а если понадобится, то и в ЦК.
Это был тяжелый удар для молодого агронома. Не сразу Андрей смог спокойно обдумать случившееся.
"Что-то тут неладно, - размышлял он. - Торжество тупоумия ничем нельзя оправдать. Конечно, мы не отступим: нельзя будет смотреть людям в глаза… Ведь все же мы глубоко убеждены, что правы, а раз так, значит должны добиваться пересмотра. Должны!"
Андрей попросил Матильду сварить кофе. Но вкус его сегодня был почему-то неприятен. Недопитый стакан остыл, а Андрей все смотрел и смотрел в окно. Ему чудились огромные стада породистого молочного скота на замечательных альпийских лугах, вместо сорной полеглой ржи - шумящие заросли высокой, густой, как бамбук, кукурузы…
"И всего этого нет из-за кучки бюрократов, связавших по рукам и ногам и мысль и энергию колхозников. Ну, погодите же! Вот управимся с хлебом - и двинем на кожанчиковых!"
Андрей глубоко верил, что общими силами они пробьют стену бюрократизма: ему стало легче. "Но, как говорится, на бога надейся, а сам не плошай. Напишу-ка я письмо в ЦК…"
"На трех китах стоит животноводство на Алтае. Первый - кормовая база, второй - содержание и уход за скотом, третий - племенная работа. Начну с кормов. Здесь творится сплошное безобразие. Я это вижу и как агроном и как комсомолец, не могу не чувствовать ответственности за все, что происходит на моих глазах… Не имею права прятать голову под крыло. Этой весной я видел, как из-за бескормицы гибнул скот. Нельзя допустить, чтобы подобное повторялось из года в год…"
Письмо кончалось так:
"Полеводство в горах Алтая должно быть полностью подчинено интересам животноводства. Использование горных пастбищ для развития молочного и мясного животноводства в кратчайший срок даст стране много больше, чем она получает от зернового хозяйства в этих районах. Товарное земледелие в горах мешает развитию животноводства и ведет к разорению богатейшего края. Об этом здесь говорят все колхозники и руководители районов. Если деды и отцы наши в тяжелые годы победили голод, разруху, интервенцию, то мы обязаны убрать с дороги кожанчиковых всех мастей…"
Уже перед рассветом Андрей переписал письмо начисто, запечатал, надписал адрес. Можно бы соснуть, но сон бежал от него.
Андрей не знал тогда, что в ЦК уже подготовлялось важное решение об изменении принципа планирования, что через несколько месяцев не в одних высокогорных колхозах Алтая, а и по всей стране по-новому будут всматриваться в каждую цифру плана, что с казенно-бюрократическим планированием скоро будет покончено.
Глава двенадцатая
Тяжелый чемодан Груни Ворониной пригодился: книг по агротехнике и механике сельскохозяйственных машин на целине действительно не хватало. Груня начала читать их еще в поезде, который вез ее на Алтай, и продолжала в каждую свободную минуту. Механика давалась трудно, но это только еще больше подстрекало ее: "Одолею! Не школа выучивает, а охота".
Над ней подтрунивали:
- В главные инженеры метит наша Груня…
Но она не поддавалась.
- Советую и вам, девчонки, не терять времени. Нельзя быть безграмотными в деле, за которое взялись.
Только Саша Фарутин отлично понимал девушку и охотно помогал ей.
- Ме-ха-ни-за-а-ция! Ме-ха-ни-за-тор! Слова-то какие, Сашенька!
- Мертвой хваткой вцепилась Груня и в технику и в Сашку - не отступит, пока не одолеет того и другого, - пересмеивались между собой девушки, а сами втайне восхищались упорством своей подруги.
К моменту уборки Груня уже неплохо разбиралась и в технике и в агротехнике.
- Пока вы вперегонки храпели да болтали о пустяках, я столько узнала из этих книг! - с гордостью говорила она подругам.
Эта жадность познания была порождена и охватившим девушку большим чувством к Саше Фарутину. "Подняться до него! Сравняться с ним! Быть достойной его!"
В посевную Груня научилась управлять трактором. Не раз прицепщица под предлогом "погреться в кабинке" садилась на место Поли и вела "ДТ-54". "Ура, веду! Управляю полсотней лошадей!" Груня смотрела вперед, а сама представляла, как за плугом по целинной бурой слепи все шире и шире, словно огромный черный поток, разливается пашенное половодье.
Пылкая фантазия уводила ее далеко. Она уже видела себя в безбрежном разливе желтых хлебов на комбайне. "Поначалу и плуг был страшен, а вчера трактор вела. Добьюсь - и к штурвалу встану. Захочешь добра - убьешь бобра", - писала она Саше.
Страсть Груни Ворониной к машине подметили Маша Филянова и Боголепов.
- Из этой Груни большой толк может получиться. Ты ее, Маша, натаскивай потихоньку. А в страду, буду прямо говорить, нам каждый такой работник дорог.
Готовить людей и машины к страде Боголепов начал с весны. Продумать всю технику уборки урожая в трудных условиях "мокрого" лета (а что лето будет дождливым, Боголепов не сомневался) - вот чем жили он и главный инженер Ястребовский.
- Насчет уборки в сырую погоду я уже кое-что придумал, Константин Садокович. И вот тебе мои соображения… - Илья Михайлович стал подробно рассказывать, какие изменения необходимо сделать в комбайнах, чтобы мокрая солома не накручивалась на битер, как переоборудовать хедер.
Илья Михайлович говорил и в то же время чертил рисунки кронштейнов, на которых будет укреплен дополнительный нож.
- Грешник, - умерив голос и покосившись на дверь, увлеченно заговорил Ястребовский, - не могу помириться с допотопными черепашьими скоростями комбайна. А при нынешней конструкции чуть увеличь - барабан не промолачивает. Пять километров в час! Да это же темпы старого мерина! И вот я думаю, давно думаю над новым принципом работы молотилки в комбайне. Современная молотилка работает на дедовском принципе цепа, бьющего по колосу. А ведь можно же создать совсем иную молотилку, вылущивающую зерно из колоса стремительной струей завихренного воздуха!
Когда Ястребовский говорил о машинах, он неузнаваемо изменялся. Голубые, обычно грустноватые глаза его юношески разгорались, становились красивыми. Движения слабых, тонких рук быстры и выразительны. Чем больше Боголепов работал с Ястребовским, тем больше инженер нравился ему. И чем глубже, как казалось директору, Ястребовский влезал в жизнь МТС, тем реже стал он ездить в город к семье.
- До зарезу необходима, Константин Садокович, вот такая практика инженеру! Если бы заводских конструкторов в обязательном порядке хоть на годочек в эмтээс, сколько бы они внесли нового в машины! Каждый конструктор должен в совершенстве знать агротехнику, чтобы к ней приспосабливать свои машины, а не нам, практикам, переделывать их машины к требованиям агротехники…
- Илья Михайлович! Ты не обидишься на меня?
- Говори, не обижусь.
- Работаю я с тобой, слушаю тебя - душа радуется, а как подумаю, что одной ногой ты у нас, другой - в городе, буду прямо говорить, все во мне переворачивается. Решать надо и тебе и Софье Давыдовне…
Ястребовский откинулся на стуле.
- Уже решил, Константин Садокович. Теперь пусть решает она. Не могу я бросить эмтээс. Да я не только сам не собираюсь удирать, а и кое-кого из города думаю перетащить сюда… - Ястребовский замолчал, перевел взгляд на окно. - Софью же… Соню городская квартира не удержит. Дело и ей тут найдется. В Предгорном открывается десятилетка. Будет преподавать свою математику.
Боголепов ничего не сказал, только облегченно вздохнул. И оба снова углубились в работу. С особенным увлечением изучали они схему электрооборудования комбайнов для работы в ночных условиях. "Предусмотреть все до мелочей!" - вот чем жили Боголепов и Ястребовский перед уборкой.
Но всего предусмотреть не удалось. Лето оказалось не просто "мокрым", как предполагали (с перемежающимися дождями), а летом небывалых ливней. Непрерывные дожди ученые объясняли протуберанцами - образованием на солнце пятен, появляющихся примерно раз в сто лет. Но от этого объяснения не было легче механизаторам. Комбайнеры и штурвальные проклинали погоду.
- Весной хлебнули горя ложкой, а осенью - поварешкой.
Ливни сопровождались штормовыми ветрами и грозами. Некоторые утра были так ужасны, что ни пастух, ни хозяйки никакими усилиями не могли выгнать скот на поле. Крутя головами, напуганные, ослепленные дождевым водопадом, коровы устремлялись обратно во дворы и стояли голодными иной раз до полудня.
В редкое затишье с гор все ползли и ползли косматые туманы. И, точно под тяжестью их, никли до самой земли набухшие водой спелые, желтые колосья. От гор, от полей тянуло такой погребной, мозглой сыростью, что казалось, в природе стоял не солнечный, знойный август, а нудно влачился темный, слякотный октябрь. В болота обратились проселки. Бездорожье захлестывало Алтайский край. Машины с хлебом буксовали на жнивнике, в деревнях и даже на токах. Тракторы переключились на вспашку, но цифры поднятой зяби никого не радовали: наспевшие массивы редкостных по урожайности хлебов в равнинных колхозах стояли нетронутыми.
Андрею вспомнились строки, не забытые со школьной скамьи:
Не для того же пахал он и сеял,
Чтобы нас ветер осенний развеял?!
Нависла опасность потери богатейшего урожая. Прибывающая с юга техника не спасала положения.
Кое-кто из председателей, боясь попарить на токах хлеб, сознательно сдерживал косовицу: "Надо ждать вёдра. Да и пшеничка зеленовата. В хорошую погоду спелый хлеб смахнуть - раз плюнуть…"
Но ждать хорошей погоды, когда шел уже сентябрь, было нельзя.
Несмотря на дожди и бездорожье, равнинные колхозы все же убирали и сдавали зерно. А в горных "как на пенек наехали" - ни убирать, ни сдавать. При переездах комбайны тонули в сограх; под крутыми перевалами скопившиеся машины с хлебом простаивали по многу дней.
Андрей жил в полях. Дождь, точно кнутом, подстегивал его: "Гибнет хлеб!"
Среди ночи главный агроном садился в седло и ехал в бригады: проверял сторожей, исследовал вороха - не согрелись ли? Будил председателей колхозов, полевых бригадиров.
- Как можно спать в страду?! Почему не проверяете зерно на токах? Неужто не жжет вас горящий хлеб?
Больше всего раздражал Андрея председатель колхоза "Красный урожай" Высоких.
- Максим Васильевич, как вы кормите людей, приехавших к вам за шесть тысяч километров на уборку? Почему повернулись к ним спиной? Почему у Лойко и даже у Патнева и мясо и хороший хлеб, а вы трактористам ржаную замазку вместо хлеба даете? Почему у Лойко люди на простынях, на подушках, под одеялами, а у вас - в грязи и в соломе? Скоро наступят холода, что же, вы и тогда людей в соломе держать будете!
- Да, Андрей же Никодимович, дороги размокли… - ныл Высоких.
- Сами вы размокли! - И Андрей тащил Высоких к шоферам. - Вы с ними говорили? Советовались? Равнодушный вы человек!