Я посмотрел на отца. У старого князя после очередной, насильно влитой в горло, чарки вина покатились слезы; он закрыл глаза. И мне почудилось, что все это просто кошмарный сон: так не может быть наяву. Но я не мог проснуться… Неужели для этого звал на родину молочный мой брат Мирза?!
- Хамадар! - крикнул я. - Если у тебя осталась хоть капля совести, чести…
- А ты сомневаешься?
- Хочу сразиться с тобой! Только с тобой! На чем хочешь - саблях, кинжалах, пистолетах… Выбирай сам оружие. Прими вызов!
- Выпей, князь, повеселись с нами… - сказал Хамадар, будто не слыша.
- Сын мой, не надо… - умоляла мать. - Они же не понимают. И какая женщина родила таких зверей!
- Прими вызов, Хамадар! - это звучало уже как мольба, как просьба, униженно.
- К твоему сведенью, князь, - усмехнулся Хамадар, - я не могу швыряться своей головой, она слишком дорого оценена местными властями. Но если тебе так не терпится подраться, то у меня есть один борец, - может, слышал - Сапар из Хабдашки?!
Я почувствовал в этом человеке гибкость и коварство хищника.
Передо мной предстал грозный бритоголовый, желтоглазый великан с волосатыми руками; на его плечах трепел замасленный бешмет; волчьи зубы были оскалены в усмешке… Да, я слышал о таком борце: на празднике в день моего рождения он должен был помериться силой с Али-Пачахом. Признаться, я снова ощутил себя ребенком. А борец медленно двинулся ко мне, дожевывая кусок мяса.
- Ну, что скажешь, молодой князь? Принимаю любые условия, бери любое оружие, - насмехался Хамадар. - А он выйдет безоружным. Идет? Овчину выделывай с равным себе, как любил говорить покойный певец Халил.
- Хамадар, ты - трус! Нам тесно вдвоем на одном канате!
- Что, Хамадар, пощекотать ему немного под мышками? - хрипло спросил Сапар. - Или печенку помять? Как прикажешь?
- Выведи во двор и потешься, сколько захочется.
- Оставьте его! Оставьте! - Мать загородила меня. - Все отняли, все ваше, так отпустите нас с миром!
- Так редко нам удавалось, княгиня, сидеть в таком обществе! Ха-ха-ха…
Кто знает, чем все кончилось бы, но тут раздался топот множества коней, выстрелы, крики, шумно распахнулась дверь и в погреб влетел один из тех, что связали меня во дворе, и прокричал:
- Таймаз приехал. Таймаз!
И все пировавшие в погребе насторожились и протрезвели. Только хмельной Хамадар старался казаться независимым.
- Что мне Таймаз?! Я здесь хозяин! Цыц, сидеть на месте!..
Но его уже не слушали. Все вскочили, готовые разбежаться.
В дверях появился молодой атлет, сабля, украшенная кубачинскими мастерами, и маузер в деревянной кобуре висели на поясе. Да, это был Таймаз, но теперь он выглядел старше своих лет. На чисто выбритом лице - черные, как перья стрижа, усы; суровые складки между бровей; злой огонек в глазах…
- Ах, вот вы где, щенки, вскормленные ишачьим молоком! Что здесь происходит?
Никогда б не подумал, что это голос Таймаза - такой грубый, хриплый…
- Эй, Хамадар, тебя спрашиваю!
- Вот. Веселимся тут с почтенным семейством… - уже заискивающе вымолвил Хамадар.
- Ну-ка, подойди! Ближе, ближе! Вот так. Посмотри мне в глаза! Что, совесть мучает?
- Да, есть немного…
- Виноватым себя чувствуешь? Отвечай!
- Да, виноват, Таймаз.
- Мой приказ получил?
- Да.
- А почему не явился с отрядом к полустанку, где ждали тебя?
- Да вот твой тесть оказался таким гостеприимным…
Хамадар не договорил.
- Подлец! - И Таймаз с размаху ударил плетью по раскрасневшейся морде Хамадара; кровь брызнула из щеки. - Вон отсюда! Все вон! Там за свободу Дагестана кровь льется, а они отсиживаются в винных погребах…
Все выбежали из подвала.
Мы остались одни: моя растерянная, рано поседевшая бедная мама, которая, казалось, даже стала меньше ростом; отец, то ли потерявший сознание, то ли опьяневший от насильно влитого вина, безучастный, как бы отсутствующий, и я, будто оглушенный происшедшим.
Таймаз еще раз оглядел просторный погреб, заставленный винными бочками, и, словно только теперь увидев меня, холодно спросил:
- А ты откуда взялся?
- Приехал поглядеть, как твои бандиты издеваются над стариками.
- Не смей называть их бандитами!
- А ты поверишь, если назову святыми?! Может быть, скажешь, что не имеешь к ним отношения? Или извинишься за все передо мной?
- Нет, не скажу и не извинюсь. Но распущенности не потерплю, и Хамадар еще получит по заслугам! - Ловким движением Таймаз разрезал веревку, которой был опутан отец; затем перерезал кинжалом и путы на моих руках.
- За жизнь вашу не ручаюсь, - сказал он, - а потому советую уехать отсюда раз и навсегда.
- Не очень-то благородно с твоей стороны, зятек! - отозвалась мать. - А ведь я думала, что ты добрый человек… Тьфу на твою голову, изверг! Где моя дочь? Еще не убил?
- Успокойтесь, мать.
- Какая я тебе мать?! Где дочь, спрашиваю!
- Жива и здорова. И любит меня.
- Уж не она ли поручила расправиться с нами?!
- Успокойся, мама, - попросил я. - В самом деле, Таймаз: где моя сестра?
- Жива и здорова. Просила передать, что того же и вам желает… А тебе, Эльдар, должен сообщить: отныне нет княжеских поместий, они отданы тем, кто здесь работал…
- По какому праву?
- Наше право. Новое!
- Временное правительство предупреждало, что не допустит самовольного захвата частных владений. Забыл, что ли?
- Мы не признаем ничего временного. Наша власть - навечно!
- Что за власть?!
- Власть справедливости и равенства.
- А издеваться над стариками - это тоже справедливость? Спасибо! До гроба не забуду и, придет время, напомню! Может, еще повстречаемся…
- Твоя воля, Эльдар! Если одумаешься и поймешь нас, приму с радостью, как брата. Вот все, что могу сказать в утешение. А за сестру не беспокойся.
- В утешениях не нуждаюсь. Еще найду и свой путь в жизни.
- Другого пути не будет!
- Будет!
- Ну что ж… прощайте!
Таймаз вывел нас из подземелья. На широком дворе было тесно от вооруженных горцев. Отдельно толпились раскрасневшиеся, потные сподвижники Хамадара. Понурив голову, стоял возле них Хамадар; видно, чувствовал свою вину и боялся возмездия.
- Временно можете остаться во дворце, занять две комнаты, - сказал Таймаз.
И нас отвели на второй этаж в правое крыло дворца. Я уложил отца на тахту, мать захлопотала возле него, а я встал возле окна, с любопытством глядя во двор.
Размахивая руками, сжимая кулаки, Таймаз о чем-то возбужденно говорил вооруженной толпе со ступеней парадного крыльца. На виду у всех к Хамадару подошел все тот же борец Сапар из Хабдашки и разоружил. Сперва тот попробовал сопротивляться, но Сапар легонько его встряхнул, и Хамадар покорился. Еще что-то сказал Таймаз, и разом взметнулись вверх руки: видимо, эти люди согласились с его решением. Толпа расступилась, и два горца повели Хамадара к воротам.
Гляжу я на вас, почтенные мугринцы, и вижу, как понемногу тают первоначальное удивление и недоверие, рассеиваются сомнения. Убедились, что перед вами не чудак и старый болтун?
- Да, не в шутку ты завел этот разговор, старик! - вздохнул Хамзат и затянулся сигаретой. - Твое счастье, что мы уважаем седины…
- Что весьма любезно с вашей стороны, господа. То, что я расскажу, не прочтете ни в учебнике истории, ни в других книжках: все было со мной на самом деле. Какая бы ни была, это моя жизнь.
- Не знаю, что думают остальные, старик, но мне трудно преодолеть раздражение. Покойная мать рассказывала про отца совсем другое… - не сдержался Кара-Алибек.
- На то она и мать, почтенный Алибек, чтоб не говорить сыну дурного об отце. Очень прошу: не горячись! Знаю, моя клятва для вас пустой звук, но клянусь жизнью единственной дочери, - я не собираюсь лгать.
- Слушаем тебя, старик! Даже не знаю, как теперь тебя называть, - сказал Осман и похлопал по колену не в меру горячего Алибека: мол, не нарушай обычая отцов, не перебивай исповедь.
- Как называть, как величать - теперь уже неважно! - Больной закашлялся, глотнул соку из стакана и утер платком рот. - Лучше слушайте дальше…
4
То ли сбежать удалось осужденному, то ли смилостивились исполнители сурового приговора и тайком отпустили, но стали доходить слухи, что видели Хамадара не раз в Дербенте, в духанах и веселых домах Порт-Петровска и Темир-Хан-Шуры. Позднее стали рассказывать про него и ограбленные в Большом ореховом лесу. Спросите, почему я так интересовался этим человеком? Наверное, все-таки обида и оскорбления от Хамадара засели во мне, как занозы, гноились и требовали отмщения. Особенно злили издевательства над матерью и отцом.
После тех потрясений отец долго не мог поправиться, а когда окреп, решил поехать в Темир-Хан-Шуру искать управу на непокорных горцев. Тщетно я отговаривал отца, он надеялся на помощь кунака нашей семьи шамхала Тарковского, что входил в состав так называемого Горского правительства… А я тем временем решил проведать в Губдене мою нареченную Амину. Ничего не объясняя, мать старалась отговорить от поездки в Губден… Я знал, что отец поссорился с Али-Султаном, потому что Али-Султан примкнул к повстанцам и даже командовал у них отрядом. И все же, как истый горец, он не мог бы отказаться от своего слова. Правда, я не сумел вернуться через год, как обещал, но не по капризу или прихоти - из действующей армии не отлучаются по своему желанию!
Вот и поехал в Губден, предвкушая встречу с Аминой, которая, конечно, повзрослела, из полуподростка-полудевушки, наверное, сделалась женственной и милой девицей.
Амину я увидел, как только вошел на веранду сакли: она качала люльку и тихо пела колыбельную. Увидев меня, зарумянилась и смущенно отвела глаза.
- Здравствуй, Амина! - радостно вскричал я, протянул было руку, но рука повисла в воздухе: Амина отстранилась.
- С приездом, Эльдар! - Она жестом указала на табурет. - Садись. Вот досада: дома никого нет.
- А мне больше никто и не нужен!
- Время теперь тревожное, Эльдар…
- Где отец, Амина?!
- В горах. Собирает отряд. Народ взбунтовался, всюду недобрые вести, кровью пахнет…
- Да, неспокойно теперь, Амина. А где брат?
- Наверное, поехал с моим мужем. Они большие друзья…
- Что?!
- Да, Эльдар, я вышла замуж. Вот и сын родился у нас…
Казалось, крыша обрушилась мне на голову!
- А я ждала тебя… Но мне сказали… - продолжала Амина.
"А какое мне теперь дело, что ждала, если все-таки не дождалась?"
Рука невольно потянулась к кинжалу, но в это время запищал ребенок. Амина, качая люльку, обернулась ко мне и тихо сказала:
- Можешь убить меня, но сына пощади… Прошлый год отец приютил раненого комиссара, он умирал, но я выходила его, и мы… Это сын комиссара!
- Будь счастлива! - я вышел, вскочил в седло и прямо, со двора поднял коня в галоп.
- Прощай, Эльдар! - все же услышал тихий голос Амины.
Все рушилось, все ускользало, теряло облик, ясность, привлекательность… Все вокруг будто окутано дымом или туманом, искажено, обезображено, страшно. Куда идти? С кем идти? Против кого сражаться? И ради чего?
С этими бессвязными мыслями поднялся я на перевал, на скрещение многих дорог, запутанных, извилистых, кривых, как сама жизнь. Что ж дальше? Спуск к реке, что грохочет камнями в ущелье? А потом?
Навстречу из ущелья поднимались мимо саклей какого-то аула вооруженные всадники. И здесь их встречали другие всадники, жители этого аула, и радостно приветствовали друг друга, и громко кричали: "Эгей, горцы! Время нас зовет! Сабли точите, коней седлайте, снимайте с жердей бешметы. Украшайте папахи алыми лентами. И не забудьте попрощаться с родными: не на гулянку мы поднялись, а в сражение, в поход за счастьем!"
Кто они, эти всадники? Что за цель у них, куда едут? Впереди вместо знамени реет красный шемахинский платок с бахромой, вынутый из горского заветного сундука. Громкая, стоголосая песня рождает эхо в горах, а впереди отряда едет на белом коне человек в кожанке, и что-то в этом человеке очень знакомое.
Хотел свернуть в сторону, но подскакали дозорные, крикнули: "Ни с места!" И я подчинился, сам не зная почему.
Отряд поднялся в гору, и на гордом белом коне подъехал ко мне Мирза Харбукский. Да, да, это был он. И выглядел Мирза в подхваченной широким ремнем кожанке, в папахе с красной звездой сказочным богатырем, уверенным в своем могуществе.
- Вот это встреча! Рад приветствовать тебя, Эльдар! - И сильной рукой сдержал загарцевавшего коня.
- Да, Мирза: все странно на этом свете!
- Откуда ты и куда? Одному небезопасно сейчас ездить в горах, да еще в твоей форме.
Дозорные оставили нас, отряд стал спускаться по склону, мимо меня мелькали папахи с красными лентами наискосок, кожаные кепки, ушанки, буденовки, кубанки. Я видел много знакомых лиц.
- Вот он, Эльдар, - сказал Мирза, - настоящий Дагестанский конный полк! Может, ты меня искал?
- Нет, я был в Губдене, Мирза.
- Догадываюсь! Невесту хотел проведать?
- Да, Мирза!
- И нашел у колыбели сына?
- Да, Мирза! - Губы у меня сжались; не то страх, не то ожидание чего-то недоброго, странное волнение охватило меня.
- Надеюсь, с ними ничего не случилось? - нахмурился Мирза.
- А это тебя очень беспокоит?
- Да.
- Хочешь сказать, что этот щенок в колыбели имеет какое-то отношение к тебе, Мирза?
- Это мой сын, Эльдар.
- И ты знал, что Амина помолвлена со мной?!
- Знал, что вы помолвлены. Но ты не сдержал слова.
- И ты поспешил воспользоваться?
- Я полюбил, Эльдар. И сердцу не прикажешь: она тоже полюбила… Не скрою, я обязан ей жизнью…
- И ты говоришь все это - мне?!
- Верю в твое мужество. И верю, что ты пойдешь с нами.
- После всего, что здесь увидел и пережил?! Нет.
- В личном разберемся после. Сейчас решается то, что важнее наших чувств. Испытай счастье в борьбе с нашим врагом!
- Не я ли ваш враг?
- Можешь стать другом…
- Барсук ястребу не друг. Прощай, Мирза!
- Ну что ж, прощай. Только не становись поперек нашей дороги!
- Угроза?
- Понимай как знаешь.
Гнев кипел во мне, обида сжимала сердце, я пришпорил коня: домой, скорее домой. Пора на что-то решиться! Оборваны все привязанности и надежды, я один и потому свободен, как орел. Буду бороться, буду мстить тем, кто обидел родителей и меня самого.
И будто всевышний услыхал меня! Отец вернулся из Темир-Хан-Шуры приободренный: шамхал Тарковский обещал во всем помочь, сказал, что не потерпит произвола, что земли и дворец будут возвращены, - вот только отары, что были в Ногайских степях, и рыбные промыслы утеряны безвозвратно. "Ну и шайтан с ними!" - сказал отец. Оказывается, чабаны угнали овец в Сирагинские горы, раздали по аулам, а сами ушли в отряд Мирзы, слава которого росла с каждым днем.
Признаться, я принял обещания шамхала за добрую бабушкину сказку. Но через неделю прибыл с карательным отрядом уполномоченный исполнительного комитета Временного правительства и в короткое время усмирил враждебно настроенное население, а оказавших сопротивление повесили на ореховых деревьях. В эти же дни отцу предложили быть военным начальником округа. Князь Уцуми отказался, ссылаясь на возраст и нездоровье, и посоветовал назначить начальником меня. По всем аулам Кара-Кайтага я объявил набор добровольцев, обещая за верную службу обеспечить семьи и дать доброе жалованье. Вот когда вернулась ко мне уверенность! А вскоре во дворце собрался отряд в триста сабель, и немало в нем было моих молочных братьев: ведь кормилиц меняли каждую неделю!
Отряду нужно оружие, и я со своими людьми отправился в Амузги к знаменитому оружейнику Базалаю, твоему отцу, почтенный Хамзат.
- Зачем тебе оружие? - спросил он.
- Защищать новую власть.
- Какую? Не ту ли, что в Темир-Хан-Шуре?!
- Да.
- Эту власть не вооружаю. Она временная! Вот мои сабли, Эльдар сын Уцуми. Прочти написанное на клинке…
Да, я прочел: "Достойный обнажит меня за дело народа!"
- Кто же достоин твоих сабель, Базалай?
- Мирза Харбукский и Али-Султан из Губдена!
Что было делать? Пришлось властью военного начальника конфисковать сабли для своих людей, а оружейника арестовать, привезти во дворец и запереть в винном погребе, где издевался надо мной Хамадар.
И прежде всего со своим отрядом направился я в Большой ореховый лес, чтоб захватить Хамадара с его шайкой. Жажда мести овладела мной, желание поставить этого негодяя на колени перед матерью и отцом, принудить молить о прощении.
Мои люди разведали: он часто ночевал у лесника Кахсура, доброго старика, что жил с осиротевшей внучкой лет четырнадцати.
И эту девочку Хамадар изнасиловал! Если память не изменяет, ее звали Меседу… Видел девочку у лесника: играла тряпичными куклами, но уже была с огромным животом. Людей пугалась, как лесных зверей. При посторонних и слова не произносила, а забивалась в темный угол и удивленными, большими глазами следила за происходящим в доме. Даже детское любопытство было в ней убито ранним столкновением с мужской грубостью и жестокостью.
Расставил я людей вокруг дома лесника и велел непременно взять Хамадара живым. Но мне не повезло: то ли девочка Меседу со странной привязанностью к этому злодею предупредила его в лесу о засаде, то ли он сам, как собака, издали почуял недоброе, но больше Хамадар у лесника не появлялся. Два месяца я тщетно ждал, а потом снял осаду. Позже появился в тех местах торговец-перс, передал маленькой Меседу подарки и рассказал, что не раз видел Хамадара в духанах Тебриза с подозрительными людьми. Да, далеко улетела эта хищная птица! Пришлось тушить жестокую жажду мести: не мог же я отправиться в Иран!
А тревог вокруг становилось все больше.
В горах Мугринских и за Губденом собирал отряды повстанцев Мирза Харбукский со своим тестем Али-Султаном.
А в лесах Табасарана, недалеко от моих владений, рыскал с отрядом Таймаз, сын лудильщика Арсланбека. И всюду встречались дозоры бекской полиции, конные патрули от "временных правителей", мюриды имама Нажмутдина из Гоцо, проповедники Комитета мусульман и большевистские агитаторы. И все враждовали друг с другом, хватались при встрече за оружие.
Но вот грянул Октябрь 1917 года, почтенные мугринцы, с которого начинается ваше летосчисление, день, что отмечается во всех странах, на всех континентах, день победы большевиков. Повсюду в Дагестане загорелись костры красных повстанцев.