Когда бабушка Нина Александровна наконец утомилась, выяснилось, что к приезду долгожданных гостей не приготовлено ничего, кроме молока, меда и черного хлеба. Они пили холодное молоко из хрупких чашек, восемь огромных незашторенных окон глядели черными дырами южной ночи, Нина Александровна читала на немецком любовные стихи Гёте. Пахло старостью, книгами, печальным запахом запустения. Странное дело, в разных углах огромного кабинета был свой устоявшийся запах. Маленькие мягкие кресла начала века тоже пахли - долгим на них несидением. Нина Александровна снова села за рояль и играла совсем тихо, чтобы не разбудить Вальку, он ушел спать. "Я играю каждый вечер. Это меня поддерживает", - сказала она Тане. Проблемы бытоустройства - где они станут жить, как прошла свадьба, сколько было на ней человек, что сказали Денисовы-старшие - не интересовали Нину Александровну, она только спросила Таню, чем та предполагает заниматься после окончания университета. Услышав, что социальной психологией, кивнула, сказала, что в двадцатые годы читала Бехтерева, вспоминала книги Леви-Брюля. О Фрейде сдержанно отозвалась, что, по-видимому, он гениальный человек, но лично ей не близок, спросила, есть ли у Тани работы Фрейда, узнав, что нет, предложила подарить его книги, выходившие на русском языке, их собирал покойный ее муж, тут же включила верхний свет, быстро нашла на полке тонкие книжицы в прекрасном состоянии. Рядом стояли книги, принадлежавшие ныне к классике социологии, она и их подарила, подарила всю социологию начала века - для Тани огромное богатство. Освобождая вторую полку, Нина Александровна радовалась, что книги дождались наконец хозяйки. "Мне все время казалось, что они понадобятся в семье, - улыбнулась она, - нельзя позволять себе думать, что все уходит безвозвратно, видите, я оказалась права". Потом она спросила, какие Таня знает языки, Таня ответила, английский и французский, оба едва-едва, со словарем, только то, что нужно по науке. Нина Александровна ушла в свою комнату и вернулась с двумя книгами в руках, "это уже мои", - сказала она. Это был Паскаль, маленькая изящная книжка с золотым обрезом, и объемистый Монтень, обе на французском языке. Она молча положила их сверху на пачку книг и предложила Тане переписываться на французском...
Потом они зачем-то пили чай, потом она спросила Таню, кого та больше любит, Достоевского или Толстого, Таня бодро ответила, разумеется, Достоевского, кто же сейчас любит Толстого, это же несовременно, словом, порола какую-то принятую у них в компании в то время чушь. Нина Александровна вздохнула: "А я верна Толстому, он меня поддерживает. Когда объявили о начале последней войны, я ушла к себе и весь день читала "Войну и мир", муж сердился, дочь, Валина мать, на меня кричала, а я не вышла из своей комнаты до тех пор, пока не перечитала всю линию 1812 года..."
Незаметно они засиделись до четырех утра. "Ну-ну, - сказала Нина Александровна и похлопала Таню по руке невесомой ладошкой, - я-то мало сплю, а вам с дороги трудно, наверное. Но ничего, я вам рада, - тут она сделала паузу и улыбнулась, - и я вам сочувствую, быть женой непросто, вообще жить вместе с кем-то непросто, даже если это душевно близкий человек, а мой внук... - Она задумалась, маленькая фигурка в кресле, в темноте похожая на девочку. - Впрочем, нет, не знаю, не доживу. Интересно, куда уйдет то, что в вас заложено, в моего внука, в его детей?" - Она размышляла вслух, забывшись, как это бывает с одинокими старыми людьми, но не была жалка Тане в эту минуту. Жалкой, неотесанной, неповоротливо-тяжелой казалась себе сама Таня, со своей короткой, только что вошедшей в моду химической завивкой, ярко-голубой открытой блузкой и тугими, неуместно здоровыми, загорелыми руками.
...Таня запомнила этот вечер надолго, и, странное дело, муж в ее воспоминаниях не присутствовал, словно не он вовсе был внуком удивительной Нины Александровны. И тут тоже, скорей всего, Таня была к Денисову несправедлива.
4
Глядя сейчас на тетю Капу, Таня вспоминала покойную Нину Александровну.
- Правда, они стали похожи? - прошептала она Денисову.
Он сразу понял и благодарно закивал.
...Смерть бабушки он пережил неожиданно тяжело, особенно же был удручен тем, что после ее кончины на его имя осталась довольно значительная сумма денег - на них-то он и купил машину. "Неужели она экономила специально для нас? - без конца спрашивал он Таню. - У нее же всегда было мало денег, это мы, мать и я, должны были ей помогать, но она всегда отказывалась". - "Ей не нужны были деньги, понимаешь?" - утешала его Таня. "Не понимаю", - искренне отвечал Денисов...
И у тети Капы было теперь мало денег, но они ей, в отличие от Нины Александровны, всегда были нужны - цветы, конфеты, приехать на такси, подарить дорогой подарок, вообще чувствовать себя свободной. И потому до самых последних лет тетя Капа давала уроки музыки, ездила в разные концы города, в разные "семейства", как она говорила. И вот физические силы убывали, трудно стало рассчитывать их по часам, и денег не стало тоже, тех, к которым она привыкла. Таня понемногу помогала ей, и тетя Капа брала, не жеманясь, не отказываясь, не благодаря униженно, - просто и естественно, как принимают помощь от близких людей.
Вокруг, за столом, продолжались воспоминания.
- А помнишь зеленую дорожку? Так мы называли тропинку в парк?
- А круг?
- А наши кинушки? Сейчас слова-то такого никто не знает, самое жуткое вероломство - разорить чужую кинушку.
- А колунчики? Сколько у нас было колунчиков? Десять? Я недавно ребятам своим рассказывала, как мы крючками железными, колунчиками, щепки выковыривали из земли для растопки. Если щепки были сухие, нас хвалили, ребята мои никак не могли понять, за что.
- Соня, а помнишь, у нас был поросенок, он бегал по квартире.
- А жил на балконе.
- Федька его звали.
- А потом дядя Вася Зеленко построил для него сарай.
- В московской квартире жил поросенок, подумать только, да, Любочка?
- Что вы у меня-то спрашиваете? Я после войны родилась.
- А сами-то какие были! Бегали босиком по лужам, чумазые, грязные. И никто нас не ругал.
- Сейчас бы наши дети попробовали, да, Сонь!
- А ложки самодельные алюминиевые, дядя Вася для нас на заводе сделал, на каждой имя написано - "Света", "Соня", "Таня".
- Ложки-то ни у кого не сохранилось?
- А помнишь, ложки разложим, тарелки расставим, картошка да огурцы, Вовка зайдет, руками разведет и скажет: "Хоть угощение бедное, а сервировка царская".
- Вовка молодец, уже полковник.
- Вовка с детства был целеустремленный. А все говорили, филевская шпана - вся наша шпана в люди вышла. Колька-то вон сидит, не скажешь, что физик по частицам.
- Что вы, девочки, не скажешь, я как медработник могу подтвердить, Колька выглядит как облученный. Я ему намекаю: ты бы, мол, Коля, здоровье поберег. А он смеется: спасибо, Софья, за совет, поздно уже. И что он в физику подался, до сих пор не пойму.
- А помните, как во время бомбежек тетя Капа диафильмы показывала, соберет нас на кухне, рассадит по табуреткам и давай "Гуси-лебеди" крутить, и голос все повышает...
- А почему она нас в бомбоубежище не водила?
- Там вначале вода стояла, черная такая, страшная.
- А помните, взрослые пилят дрова на кухне, а Томка спрашивает: "Кто войну начал?" - "Гитлер!" - "Почему же его никто не перепилит?"
...В их квартире было четыре комнаты, в них росло двенадцать детей. Но от войны и от после войны не осталось ощущения скученности. В перенаселенной квартире взрослых всю войну не было: женщины работали на заводе до позднего вечера, мужчины приходили домой раз в месяц - дети только оставались да тетя Капа. Дети к тому же ходили в детский сад.
- Таня, а помнишь, в бомбоубежище одна тетка тебя спросила: "Девочка, кого ты больше всех любишь?" - Таня не помнила. - Я тоже не помню, тетя Капа мне вчера по телефону рассказала, знаешь, что ты ответила? "Папу, маму и дяденьку Отбой" - того, который говорил: "Граждане, отбой воздушной тревоги".
И Таня по запаху вспомнила тот случай: решетки подвала чудно пахли железом, серые ступени, ведущие в глубь подземелья, пахли страхом, примерзшие лужи - зимой. И случайная соседка, от которой исходил запах чужого, и слезы в тети Капиных глазах, и расстроенное лицо спрашивающей ее любопытной тетки, и ее вопрос быстрым шепотом тете Капе: "Отец-то у нее живой?", и свой гордый звонкий ответ на весь подвал: "У меня и папа и мама живые".
...Все это было у них вместе, и именно тетя Капа цепко держала мальчишек за руки. Тетя Капа была всегда, сколько они себя помнят. Каким ветром, в силу каких печальных обстоятельств занесло ее накануне войны в их заводской дом и прикрепило к его обитателям навсегда?
5
А мужу нечего было с ними вспоминать, он уже съел две порции бараньей ноги - Светка готовила, посидел возле тети Капы, потом нашел себе занятие. Достал скотч, тут же начал монтировать на свободной стенке выставку - все дети приготовили к юбилею свои художества. Наверху он поместил высокоталантливую карикатуру, нарисованную квартирным первенцем: крохотная старушка тянет ручки-палочки к огромному балбесу: "Дай я тебе, милый, носик вытру". Ниже - сумятица красок и среди них яркое синее пятно: Петькин корабль.
Стена оживала под денисовскими руками. Так тетя Капа ожила, когда у квартирных девчонок начали рождаться дети. Крохотные, орущие существа приводили ее в состояние несвойственного ей экстаза и крайнего возбуждения. Она бросалась помогать с самоотверженностью, на которую были способны далеко не все бабушки и дедушки. Она мчалась по первому звонку с присыпками, притирками, персиковыми маслами. Она сияла, что нужна, и не требовала слов благодарности. Она, бездетная, пеленала их детей ловчее всех, и Валентин, не терпевший лишних людей в доме и считавший, что лучше всех справляется с грудным Петькой он сам, не подпускавший к нему в ответственных случаях даже Таню, в конце концов признал, что у тети Капы Петя ест и выздоравливает быстрее. Теперь, когда у них появилась машина, Денисов ездил за тетей Капой и отвозил ее домой - знак внимания, которым он редко удостаивал свою мать и тещу.
Все их зятья прошли через ревность к тете Капе и вынуждены были в конце концов смириться: их юные отпрыски принадлежали ей, вот ведь в чем фокус. Фокус заключался и в том также, что тетя Капа была натурой чрезвычайно замкнутой, даже скрытной. И при таком внешне негреющем, холодноватом обхождении она была нарасхват. В свои восемьдесят лет она приезжала делать дело, никогда ее приезд не был светским посещением, как, допустим, визиты Валиной мамы, парализовавшие весь дом. Возле свекрови следовало сидеть, развлекать интересным разговором, заглядывая в глаза, ловить тайные желания, иначе она поджимала губы, тем самым взвинчивая Петьку, ссоря всех со всеми. Трудно было поверить, что она дочь Нины Александровны, что они прожили вместе полжизни, и Таня не раз задумывалась над тем, сколько такта требовалось Нине Александровне, чтобы мирно существовать рядом с человеком, ей душевно противопоказанным, но называвшимся почему-то ее дочерью... В виде наказания свекровь не являлась к ним месяцами, что бы за это время у них ни происходило - гриппы, праздники, несчастья.
Тетю Капу развлекать не требовалось. И вот что поразительно - чем немощней она становилась, чем больше глохла, тем большую осмысленность однообразному течению их дней, их застывшему - в каждой семье на свой лад - обиходу придавал сам факт ее участия в их жизнях. Она освящала их быт чем-то более высоким, чем закоптевшие кастрюли, постоянное ворчание на нехватку времени и вечные насморки у детей.
6
Покончив с выставкой, Денисов принялся чинить хозяйский магнитофон - знакомая картина, Хорошо, если ему не подбросят еще пылесос или велосипед. А то он и их починит.
Мужу здесь и вправду все чужие, кроме тети Капы. Вернутся домой, он Тане еще подсыпет: "Тоже мне, собрались дружные ребята-октябрята. Смешно!" Он не прожил с ними двадцать лет, он не пережил военную Москву. В чем его обвинять? В этом смысле его покойная бабушка, проведшая жизнь в разреженном воздухе абстрактных истин и добродетелей, в мире Гёте, Шиллера и Моцарта, чувствовала бы себя среди обитателей сорок пятой квартиры естественней и проще, чем ее внук Валентин Петрович. Трудно объяснить, но Таня ощущала, что это было бы именно так. Нине Александровне общаться с их квартирными было бы не скучно. И при этом она бы ни к кому не подлаживалась - говорила бы о своем и чему-то своему радовалась, но это ее диковинное свое таинственным образом в конце концов оказывалось бы общим. Нина Александровна, подчеркнуто отстранившаяся от низкого быта, и тетя Капа, нарочито себя забытовавшая, - в сущности, они несли в жизнь одно, и обе в жизни победили.
...- Не грусти, девочка, - тети Капина сухонькая рука коснулась ее щеки, потревожила кончик носа, так в детстве проверяла она у них температуру, обе посмотрели на Денисова - тетя Капа никогда ни о чем не спрашивала.
Лицо мужа, склонившегося над магнитофоном, казалось совсем потухшим. Последняя неделя вымотала их обоих.
Столько лет все было в порядке, столько лет Денисов, казалось, прочно держал в руках свое хозяйство - дом, Таню, Петьку. Сколько сил потрачено, чтобы все текло, развивалось, плавно тормозило на житейских поворотах, - все было задумано с расчетом на максимальную прочность... Может быть, он устал от постоянного напряжения созидателя? Понадобилась мелочь, случайная гостья в доме, шальная минута... был ли Валька верен ей все эти годы? Этот вопрос не встал перед Таней ни разу - вот в чем дело.
...Включили музыку, начали собирать со столов, в соседней комнате хором запели "Катюшу", тетя Капа аккомпанировала.
- Валя, может, домой поедем?
Кивнул благодарно, подошел к тете Капе, поцеловал в голову, та, оглянувшись, улыбнулась ему и продолжала играть.
В машине, пока ехали, а ехать было неблизко, Денисов молчал, хмурился, что-то обдумывая, а потом предложил Тане пригласить тетю Капу к ним жить - насовсем: "Если мы этого не сделаем, мы не простим себе, когда ее не станет", и это торжественное "не станет" дало понять Тане, что вспоминал он об одинокой старости Нины Александровны, о своей перед ней вине.
- А где она у нас будет жить?
- Уместимся! - ответил Денисов. - Уступлю ей свой кабинет.
- А как же ты?
- Я? Я молодой мужик!
- Только ты сам ей предложи, так будет солиднее.
- Хорошо.
Дальше, до самого дома, они ехали в полном молчании. Как было бы хорошо, если бы тетя Капа согласилась к нам переехать, думала Таня, но ведь не согласится, не захочет их стеснять. А вот о муже своем, о том, что Денисов шел на то, чтобы быть стесненным, Таня не подумала. И это обстоятельство впоследствии, через много лет, когда тетя Капа давно умерла, не украсило Таню в собственных глазах, отнюдь.
И та поездка по пустынным в воскресный день московским улицам, припорошенным золотом облетевших листьев, и затухавшая блеклость осеннего дня, и мысли о забытых у Светки кастрюлях из-под салата, и мелькавшие в глазах постаревшие лица квартирных девчонок - все это слилось впоследствии в одно общее ощущение непривычной растерянности, которое владело Таней в те дни.
ГЛАВА ПЯТАЯ
1
Первая трещина, первая искушающая мысль, что все не навсегда, можно ли определить, когда она у Тани появилась?
Таня жила тогда в маленькой комнатке, выходившей на общий балкон, куда после трапез собирались обитатели комнат второго этажа - загорали на раскладушках, глядели на озеро, без конца пили кофе по-турецки. По утрам, после завтрака, стрекот пишущих машинок, приходя на смену ночному стрекоту цикад, заполнял дом, спускался по крутой лестнице к озеру и, стелясь по воде, уходил к далекому противоположному берегу.
...Она жила тогда на Севане. Когда-то, еще до войны, построили себе армянские писатели на самом берегу Севана трехэтажный скворечник-башенку, всего пятнадцать тесноватых комнат безо всяких удобств, кроме вида на озеро и полной оторванности от цивилизации, - никаких развлечений, только работа. Полуостров был тогда островом, добровольные изгнанники прибывали на пароходике, он приплывал раз в неделю, привозя людей, продукты и почту. Но и теперь, когда построили перешеек и сказочный остров превратился в полусказочный полуостров, забитый по воскресеньям машинами, автобусами, интуристами и дымящимися самодельными шашлыками, деваться все равно было некуда - узкая полоска земли, их дом, ресторан, на горе две древние церкви. И сама Гора.
Тане всего этого удивительным образом тогда хватало. Петьке исполнилось три года, можно было рискнуть оставить их одних - Валентин отправил ее отдохнуть на Севан. По обменному фонду через Академию наук он достал ей путевку в Дом творчества писателей, посадил в самолет и звонил каждый вечер: "Я еще не списан с корабля современности?"
Первые дни Таня провела полной отшельницей. По тропинке, ведущей прямо от их дома, она карабкалась в гору, цепляясь за коварно крепкие с виду, обламывающиеся под руками пучки незнакомых трав, заходила в пустую прохладную церковь, ставила свечку. Ожидая, пока догорит, пыталась загадывать желания. Серьезных желаний, к ее удивлению, у Тани не возникало. Все сбылось к тем двадцати шести годам, все получилось замечательно и превосходно. Правда, надо было бы поскорее защитить диссертацию, и хорошо бы Петька поменьше болел, но ведь все дети маленькие болеют, и не все матери маленьких детей прямо так уж по плану защищаются.