Это ее лучший фильм, конечно. Я и не подозревал, что такая полусредняя Ширли, вы помните ее по фильму "Квартира", может быть такой или такими. Их семь там, Ширли. Кто-то в вас влюбится в Свердловске?
Для вашей работы.
Вакансии немногих. Существуют ли они? Нет и не может быть штатной Жанны д’Арк. Но веками владеет людьми странное убеждение, что для немногих следует "оставлять место" (вроде престола или, скажем, кресла академиков) и те, кто эти места займут (а их, этих мест, мало!), автоматически превратятся в "немногих". Гибельное заблуждение. Но за ним - проблема: а где критерии, да и как их выявлять, немногих, как им помогать, немногим, как им мешать, немногим? Пока успешно решена лишь последняя из перечисленных проблем. Но и ее успешное решение - опять же проблема, и серьезная: почему мешать всегда легче, чем помогать? Только ли в бездействии дело? Или в коэффициенте сила - бессилие? Ни в том и ни в другом. Напишу почему. Когда-нибудь после.
Будьте умницей, не забывайте меня Москву часто вспоминаю.
Всегда Ваш К о с т я".
Какая-то неловкость была в том, что взрослый, окончательный человек хотел, чтобы его называли Костей, настойчиво просил его не забывать и беспокоился о ее делах.
"Почему-то снова включен этот глупый телетранзистор. Барон Мюнхаузен въезжает в Россию, кукольный солдатик задирает в небо полосатый шлагбаум.
Да, так вы все-таки едете в Свердловск?
Поскрипел снег под копытами кукольного иноходца, и барон читает "Санкт-Петербургские ведомости". Одноногий шарманщик, одноногая шарманка под окнами номеров: "Разлука ты, разлука... Никто нас не разлучит, ни солнце, ни луна..." Ни солнце, ни луна.
А что разлучит, я знаю...
Уже вставал, уже выключил, только тихий твист за стеной, полночь.
Тихий твист за стеной: Брожу по знакомым улицам, Ищу на тебя похожего, Истоптаны наши улицы Совсем чужими подошвами, А мне говорят: "куда пошла?" А мне говорят: "с ума сошла", А я говорю...
Но подождите секунду, я соберусь, да, правильно, это я хотел спросить: для вас действительно актуален Свердловск или это рядовая командировка?..
Вот и дом стих. Второй час ночи, пора бы и за работу, но не очень она у меня идет. Виноват, разумеется, я.
"Истоптаны наши улицы совсем чужими подошвами".
К чему такое запоминается? Тривиальные домашние неприятности и все прочее. Меня огорчает мысль о том, что я пишу вам об этом...
Помните меня. К о с т я".
Он следил за Таниным чтением, более того, за реакцией на прочитанное, он одобрял или не одобрял круг ее увлечений. Втягивал ли он ее в обстоятельства собственной жизни? Нет, но незаметно, последовательно, планомерно он входил в ее жизнь. Так с помощью писем вошла в ее жизнь Нина Александровна, с которой Таня к тому времени состояла в деятельной переписке. Но с бабушкой мужа было проще: чтобы перевести ее очередное письмо, Таня обкладывалась словарями, а потом постепенно, несколько дней писала ответ на английском или французском, и было это нелегко, хотя Таня делала это с удовольствием. "Охота пуще неволи", - смеялся Денисов и, просматривая ее черновики, исправлял ошибки, бабки таки добились своего, языки он знал неплохо. С Константином Дмитриевичем Тане приходилось худо: она должна была сочинять ему содержательные письма, но чаще всего, не в силах придумать ничего содержательного, просто задавала вопросы.
"Откуда такой массированный налет на военную психологию? Таня, голубушка, с какого боку она вам понадобилась? Или просто интересно стало? Или вы с кем-то принялись воевать? Но шутки в сторону. И если вам это интересно...
Какого-то французского ученого спрашивают, почему родятся близнецы - двойни, тройни? И он отвечает: потому что люди боятся появляться на свет в одиночестве. Таков наш свет. Таков наш мир. (Нет, не мы его таким сделали! Но он таков.)
Как опасно быть человеком!
Военная психология - наука о том, как человек осознает опасность, угрожающую его существованию.
Что такое смертельная опасность? Почему она угрожает МНЕ? Потому что я опасен для других. Я в стрессе, я напряженно спокоен, мои пальцы ощутили дружественный холодок спускового крючка, и я понимаю, что ствол парабеллума - мой чудовищно протянутый указательный палец, способный достать на расстоянии двадцати пяти, пятидесяти, ста... шагов.
Итак, военная психология - это
человек, который стреляет,
человек, в которого стреляют, бросают бомбы, осыпают треснувшие стены,
человек и оружие (это раздел инженерной психологии),
человек и офицер (это раздел социальной психологии),
человек действия
в условиях, которые одни считают патологией истории, другие нормой истории, третьи... третьи действуют.
Действуют в кабине бомбардировщика, не подозревая, что они - объекты инженерно-психологического анализа, дрожат от ужаса, не подозревая о существовании психологии эмоций, идут вперед,
твердо
помня,
помня,
помня
или не помня ничего? (Вопрос, который всегда меня мучил.)
Но возьмите, пожалуйста, нет, не учебники, а Бернарда Шоу и прочтите, пожалуйста (сейчас вы улыбнетесь с облегчением, лентяйка, и я это увижу, уже увидел), самую короткую его пьесу "Человек судьбы" и не самую, но все же очень забавную "Шоколадный солдатик". Шоу все и объяснил:
Что такое хитрость,
слабость,
храбрость,
честолюбие,
уверенность в себе,
военный профессионализм,
надежда.
Из этих семи признаков, так получается по моей первой, самой приблизительной семантике, слагается... нет, не военная психология, а психология военного. А вот способность страдать и оставаться верным до конца - это, по Бернарду Шоу, необходимое качество священнослужителя - противопоставленное! - веселой храбрости толкового военного (но это уже другая пьеса - чтите "Ученик дьявола").
У Шоу - излет XIX века, о XX - в следующий раз.
...Не сердитесь на меня за невинный розыгрыш. Видите, как при желании легко составляются семантики. Опубликованные, они входят в круг чтения, в их серьезность верят, их начинают цитировать, а за ними не стоит ничего, кроме стремления участвовать в процессе так называемой научной деятельности. Учитесь всерьез относиться к занятиям наукой и поискам Истины.
Всегда Ваш К о с т я".
Почему она заинтересовалась тогда военной психологией? Ах, да, у них было сообщение какого-то заезжего докладчика, любопытные факты, и никакой теории. Тогда она решила спросить о теориях у неспециалиста - Константин Дмитриевич ее проучил.
"Два тезиса, которые выдвигает одна весьма почтенная лаборатория в лице своего руководителя.
"Человек откроется науке через 200 лет".
"Развиваться, оставаясь собой".
Об этом вы спрашиваете меня.
1. 200 лет - это произвольно, это значит одно - не сейчас, не завтра, не при нас. Проще; наука нашего поколения еще не сможет сказать нам о человеке главное.
Верно ли это?
Верно, но только потому, что мы не знаем, ЧТО мы хотим узнать. Сегодня наука о человеке - это тысяча "не знаю" и соответственно тысяча "хочу знать почему..." (или - как, или - что...). Поиск ответов на тысячу тысяч вопросов может занять и 300 лет, и 500. Но из миллионов ответов человек не сложится. Сейчас задача не в том, чтобы искать ответы, а в том, чтобы найти вопрос. "Правильно сформулировать проблему", (Пример: вся общая теория относительности возникла как логичный ответ на вопрос, который до Эйнштейна, строго говоря, никто и не задавал.) Этого до сих пор многие талантливые экспериментаторы не поняли.
Что мы хотим узнать? Что такое человек? Это не формулировка проблемы. Это тысяча тысяч вопросов.
2. И все же интуитивно, внелогично, внеэкспериментально все большее число исследователей улавливают, где оно лежит - главное. Это видно из второго весьма популярного ныне тезиса, того, где "развиваясь", где "самим собой".
От чего зависит эта странная способность людей оставаться в чем-то главном такими же в явно меняющемся мире? Нет, это еще не формулировка проблемы, куда там. Ее пока никто не в силах правильно сформулировать. И все же. Что изменилось в человеке за тысячи лет (не двести, не пятьсот, не тысячу - тысячи), которые прошли с тех пор, как (я хотел в доказательство приводить цитаты: у вас еще осталась университетская доверчивость к высказываниям великих людей, но не в них суть) - с тех пор, как человек ощутил надежду, тревогу, любовь, отчаяние, с тех пор, как ему стало смешно и грустно, с тех пор, как он стал насмешлив и застенчив? Я не говорю уже о подлости, верности и стыде. Изменились поводы к тому чтобы. Изменились ситуации, в которых он. Но не изменились ни он, ни его "смешно", ни его "не могу", ни его "ну и пусть". Все это явным образом осталось. И трудно представить, в какую сторону это могло бы эволюционировать, как это могло бы меняться, куда.
То, что действительно изменялось и катастрофически быстро изменяется на наших глазах, - это способ перехода от незнания к знанию. "Знание" при этом - не абсолютное благо.
...3.40 утра, добросовестно стараюсь думать о том, о чем вы меня попросили, Но еще больше я... не подберу слова, скрываю слово - от себя? от вас? - думаю о том, о чем вы вовсе меня не просили. Попросите когда-нибудь?
На чем я остановился? "Опасное знание". В общем, всякое знание может стать опасным.
Я допишу завтра. Или послезавтра. Словом, когда потянет к бумаге, когда... когда не увижу вас так явственно и близко, как сейчас.
Вы меня помните. К о с т я".
...Пачка его писем, привезенных из Москвы, лежала у нее под подушкой.
3
Возвратившись от повара, веселого говорливого старика, отругавшего Таню за лишнюю суету: "Зачем было к Ашоту ходить? Вай! Если гость из Москвы, достали бы форель, зачем наш дом позорить", и, выпив с ним традиционную чашку кофе, знак расположения, которым удостаивались избранные, возвратившись наконец, Таня застала все тот же разговор, и девицы сидели в тех же позах, и Константин Дмитриевич так же сиротливо жался к стенке.
- Катулл родился в Вероне. Умер же, когда ему едва исполнилось тридцать лет.
- Вы давно его переводите? - пышнотелая блондинка (от нее шел приторный запах разбавленного духами пота) с густо накрашенными фиолетовыми веками, только волосы в ней были прекрасны, блестящий огромный жгут, с обожанием смотрела на Константина Дмитриевича,
- С юности. Увлечение Катуллом совпало с тем, что я начал любить других людей.
- Женщин? - жеманно спросила пышнотелая.
- Нет, - вздрогнул Константин Дмитриевич, - это было какое-то более общее чувство.
Цветков отвечал и все поглядывал на Таню. На нем были белые, слишком широкие брюки; выгоревшая вискозная рубашка неопределенного цвета давно вытянулась в плечах, подчеркивая их узость и остроту. Только оправа очков имела приблизительное отношение к моде. Таня не выпустила бы мужа из дому в таком виде никогда.
- Вам Катулл нужен для работы или он ваше хобби? - спросила вторая девица тонким капризным голосом: каждый вечер за ней приезжала из Еревана "Волга" с шофером за рулем и надутым пассажиром в черном костюме, восседавшим на заднем сиденье.
- Это мое хобби, - окончательно смешался профессор.
- Так удивительно! - воскликнула первая девица. - Такая встреча, вы так все знаете! - и от избытка чувств потрясла могучими ногами, засыпая паркет пляжным песком из босоножек. - Вы и Плутарха читали, все три тома?
Цветков затравленно оглянулся.
- А у нас в Ереване Плутарх стоит двести рублей! - не унималась девица.
- Ну, - удивилась вторая, - я Вигенчика попрошу, он достанет. Он Катулла тоже достанет, - задумчиво добавила она, мысленно взвешивая какие-то известные ей обстоятельства.
Ветер раздувал задернутые шторы, слышно было, как визжат на пляже дети, за стеной низкий женский голос вел свою нескончаемую мелодию. В воздухе сладко пахло перезрелыми абрикосами. Девицы плотнее усаживались на кровати - до обеда оставалось так много времени! По всем правилам здешнего гостеприимства следовало предложить гостям кофе. Таня предложить не успела: в дверь поскреблась директриса, любопытствуя убедиться, как тут и что происходит с Таниным гостем. "Вас Москва к телефону!" - тонко улыбнулась она.
...Москва голосом мужа интересовалась, как у Тани дела, заботливо расспрашивала, не холодная ли вода, надевает ли Таня свитер по вечерам, не скучно ли ей. Таня запнулась на минуту, решая, сказать ли мужу о приезде Цветкова, и... промолчала. "Что с тобой, Танюша? - почувствовал он ее смятение. - Громче, громче, не слышно ничего".
Денисов сказал, что постарается позвонить завтра...
4
Так давно это началось в Таниной жизни - Денисов и его звонки, куда бы она ни уезжала, Денисов и его заботы, Денисов, даже на расстоянии сообщавший ей чувство безопасности, Денисов, незримо охранявший ее... С самого начала их отношения строились на этом - на его о ней попечительстве.
Они познакомились на Танином четвертом курсе, могли бы и разминуться навсегда, дальше жизнь вряд ли бы их соединила, как редко соединяет судьба людей разных профессий после окончания учебы, когда все распределено - и место работы, и контакты, и компании.
...У аспиранта Денисова появились деньги, и ему не терпелось истратить их на девочку, с которой познакомился накануне на общеуниверситетском комитете комсомола, - девочка отчитывалась за культработу на факультете. Она исправно докладывала, что в своей работе опирается на землячества: их студенты-немцы - числом семь - поют, поляки - пять - пляшут, исландец - один - читает кусок из саги, капустники сочиняет всем известный Эрик Соловьев, дальше шли мелкие подробности. Девочка была небольшого роста, тощие косички, как две баранки, прикрывали уши. Серые глаза доверчиво глянули на Денисова, когда он, с единственной целью обратить на себя ее внимание, задал какой-то вопрос. Как же она командует ими, такая пигалица? Ребята в комитете удивились, что Денисов с ней незнаком.
...- Имеет место быть налицо художественно одаренная натура, - сказал Денисов не без наглости, - песни, пляски, организация досуга... - или это он фиглярничал, потому что стеснялся? Денисов степенно обошел зал "Националя", поглядывая за окна. - Ежели исходить из артистичности вашей натуры, вам подойдет вот этот стол (за столиком открывался вид на Кремль и собор Василия Блаженного). "Люблю денежных людей, душу греют", - приговаривал Денисов, заказывая все самое дорогое. (Интересно, как бы развивались их отношения, если бы Денисов сразу после знакомства не оказался при деньгах?) Это был их первый вечер...
А потом, несколько лет спустя, Таня познакомила мужа с Константином Дмитриевичем. И был все тот же "Националь". И зачем она тогда их знакомила? Чтобы Цветков мог бывать у них в доме - Тане этого хотелось. И профессору этого хотелось, за столом он рассказывал интересные вещи - заметно старался понравиться Вальке; первым выхватил бумажник платить по счету, получилось неловко, муж багрово покраснел и посмотрел на Таню не предвещавшим ничего доброго взглядом. Он был страдающей стороной, ее Валька, в этой истории. В тот раз в "Национале" он дал понять, что готов ради жены на многие жертвы, способен даже высидеть долгий вечер, томясь досадой. Их профессиональный разговор был ему неинтересен.
Когда Константин Дмитриевич суетливо доставал деньги, Валька, обиженный, поглядывал куда-то поверх головы насмешливо, едва заметно ухмылявшегося официанта (рок! официанты ухмылялись всегда и всюду). Таня вспомнила мужнины стихи под названием "Шутка", он подарил их ей однажды в какой-то их юбилей. Там рифмовались "желания" и "желанная", и "ласками - сказками" - длинная мура, написанная в один миг под настроение. Таня бросила писать стихи в десятом классе и стихоплетства в мужчинах не одобряла. Заканчивалась "Шутка" словами:
Я прошу самой малой малости -
Твоей милости, твоей жалости.
5
Нет, даже территориально Валентин выбирал себе будущую жену неудобно. Ему приходилось ловить Таню на переходе метро, когда она ехала из своих Филей на первую лекцию, чтобы успеть с ней договориться, что они будут делать вечером; он болтался на Моховой, выстаивая вместе с ней в длиннющей очереди в читалку, потом слонялся по балюстраде, ее поджидая. Какие девочки там попадались, какие умственные разговоры велись! - а Денисов угрюмо стоял в стороне и листал свои книжки. Он обедал в подвальной столовой старого университета, где вместо ленгоровских разносолов держалось одно меню все пять лет: борщ, биточки с рисом, кисель малиновый. Тогда еще действовала система заказов, Таня занимала стол, Денисов в очереди выбивал чеки, к столику подходила официантка, кормили быстро и вкусно, но казалось, все на них смотрят, и было неловко, что Денисов отказывается брать с нее деньги, обед стоил недешево - около шестидесяти копеек... Денисов высмотрел, выходил, выстоял Таню. Он шел на множество жертв, вроде бы и ненужных человеку столь блистательных внешних данных и столь разумно насыщенной занятости. Он, так уж получилось, с самого начала вложил в нее столько, что уже не в состоянии был от Тани отказаться: это было бы слишком большим поражением. И - кто бы поверил - "сам Денисов", горнолыжник, турист, первая ракетка университета по большому теннису, часами маячил под окнами ее филевского дома. Он ходил на вечера психфака, покорно танцевал со всеми ее подругами, он провожал ее домой: "У вас на Филях одна шпана"; очень скоро он внушил ей это настолько, что она боялась возвращаться одна домой.
А когда на пятом курсе их группа попала зимой в далекое Подмосковье, куда добираться было четыре часа с лишним тремя видами транспорта, а потом еще идти пешком, Валентин был первым и единственным гостем их группы. А ведь у всех к тому времени завелись романы. Валентин привозил пирожные и мясо. "Один гуляш заладил, весь в жилах, - раздраженно тряханула пропитанным кровью пакетом подружка Наташа Шальникова - теперь она первый человек в Пятигорском пединституте, год на Кубе лекции читала, машину гоняет по горам, - лучше бы готовые котлеты возил". С помощью некондиционного гуляша выяснилось, что девчонки умирают от зависти.
Жевали несъедобный гуляш, пили чай с пирожными и наперебой ухаживали за Валентином: "Он-то тут при чем? Татьяна во всем виновата - приворожила".