- Ты о чем? По-твоему, у нас нет внимания к строителям? К кому же тогда есть? О ком еще нам заботиться, кроме них? Ты погляди на город. Их город! С клубом, театром, детскими садами, магазинами. Все квартиры имеют. Даже спецмонтажники в отдельных живут, с семьями. А люди вроде бы временные.
- Бывают вещи более тонкие.
- Слушай, Костров, довольно крутить. Говори, с чем пришел?
- Пришел высказать свое удивление: почему одна из лучших в недалеком прошлом работниц Елена Крисанова уволена со стройки? Начинала чуть ли не с первого бетона, а теперь ее лишили права участвовать в предпусковых работах. Взяли и плюнули в душу.
- Хорошим была бригадиром, припоминаю, - согласился Соколков. - Как-то неожиданно она исчезла. При Груздеве была в управлении. Это после болезни. А потом?.. Потом с ней что-то стряслось. Слышал мельком и забыл. Напомни.
- Потом она уволилась из управления и ушла от своего мужа. От Норина.
- Верно. Слыхал. А почему?
- Вот-вот. Говорим о внимании, а что случилось с человеком, не знаем.
- За всем не уследишь. Ты вот что, - твердо сказал Соколков, - хватит играть в жмурки. Я вижу, у тебя накипело. Крой без обиняков, напрямую.
Василий рассказал о Лене, все до мельчайших подробностей, которые ему стали известны, и закончил:
- А Норин чуть ли не в герои выполз…
Соколков надсадно кашлянул, потер побагровевшее от ветра веснушчатое лицо.
- Верю тебе, Василий Иванович. Вопрос ясен, и мы поправим это дело. Крисанову восстановим во всех правах. Будет она завершать стройку. Завтра приглашу к себе, растолкую ей, что к чему. Норин, конечно, сукин сын, но взятки с него гладки: уехал и снялся с учета. Такие пролезать умеют… И живут долго… А вот Груздев, - он помолчал немного, - сгорел на работе…
Эти слова Соколков сказал тихо. Они едва были различимы на свистящем ветру, который клубил снежную крупу на плотине и рассеивал ее над застывшей рекой.
- Сгорел, - согласился Василий, - но должна торжествовать справедливость или нет?
- Она торжествует! - Соколков выбросил руку с разжатыми пальцами - назад, к станции, затем вниз, показав на поблескивающую настом плотину, и еще раз - вперед, в сторону шлюза. - Там, здесь, всюду! Груздев сделал свое дело, позаботился о живущих и о тех, кто будет жить. И веру свою передал всем нам! - Соколков остановился на развилке дорог. - Я думаю, мы договорились. Или пойдем дальше, на шлюз?
- Нет, мне в институт.
- Тогда бывай!
- Спасибо! - сказал Василий.
- Тебе спасибо! Все уладим с Крисановой, завтра же. А ты забегай, не теряй контакта.
Засунув руки в карманы куртки, Соколков зашагал к шлюзу, но, словно почувствовав взгляд Василия, обернулся:
- Совсем забыл об одной мыслишке.
Он подошел вплотную к Кострову, взялся осторожно двумя пальцами за пуговицу на его пальто и, глядя в глаза, спросил:
- Как ты смотришь насчет директорства в институте?
- Положительно смотрю.
- Нет, ты серьезно?
- Смотрю положительно на перевод Коростелева.
- Не дури. Я спрашиваю, согласен ли принять институт?
- Я?! Институт! Ну нет. Шутишь ты или серьезно?.. Благодарю за доверие, но эта работа мне не по душе. Хочу проситься на стройку.
- Вон как! - удивился Соколков. - А ты все-таки подумай. Кроме тебя, кандидатуры не вижу.
Василий спешил. В аудиторию он вошел вовремя. Студенты собрались и ждали его. Это была последняя консультация перед экзаменом, и поэтому она началась бурно. Вопросы, как нарочно, сыпались без конца. "Вот уж воистину вознамерились нагреть шилом море. Ничего не поделаешь - надо растолковывать, доказывать, объяснять". Прошло более трех часов, когда студенты наконец-то устали, сникли и заметно потеряли интерес к решению задач. Василий пожелал им лучше подготовиться и отпустил домой. Теперь он мог идти к Лене. Только бы застать ее дома! Рассказать ей о встрече с Соколковым. Обрадовать…
Дверь открыл Борис. Лицо его было озабоченным.
- Проходите, - сказал он. - Катя в больнице, один вот хозяйничаю. У вас что-нибудь случилось?
- Да нет. Хотелось бы увидеть Елену Андреевну.
- Сам не знаю, где она. Утром Катю вместе проводили и больше не видел. Раздевайтесь, возможно, скоро придет. Перекусим, как говорят, чем бог послал. Вы ведь с работы? Они тут много о вас говорили. Я сразу узнал вас.
Василий снял пальто, прошел к столу. Он молча наблюдал, как Борис резал пузатые соленые огурцы с крупными семечками, доставал кастрюльку с мясом и картошкой, издававшей дух лаврового листа, ставил на стол початую бутылку водки.
- Извините, заскучал я тут без Кати. Да и боюсь я за нее - на месяц раньше рожать собралась.
- Да, - сочувственно проговорил Василий. - Я вас понимаю. - Он жадно ел картошку. Потом отодвинулся вместе со стулом, поблагодарил и достал папиросы. - Закуривайте!
- С удовольствием бы. Бросил. Давайте я лучше изображу вам чего-нибудь.
Борис взял баян, приник к нему щекою. Он долго играл протяжную заунывную песню. Тоскливо стало на сердце Василия, и он почувствовал себя до жути одиноким.
- Хороша песня? - спросил Борис, бережно ставя баян на сундук. - Они обе любят ее. По нескольку раз в вечер запевали одну и ту же.
- Хороша…
Василий обвел глазами стены, печку, уткнувшуюся в угол комнаты, сжал рукою лоб. Все не ладилось последние полгода - дома, на работе. Плохо и беспокойно было на душе. "Кто я? - подумал Василий. - И в самом деле, чего достиг, к какому берегу пристал? Все потерял, даже то, что имел до этого".
Василий встал, прошелся по комнате. Мысли были четкими, как будто позади не было хлопотного дня без завтрака и обеда. Вспомнилось предложение Соколкова - принять институт. "Стало быть, Коростелев все-таки уезжает. Бежит от жизни в Речном. А Люба? На что надеется Люба? Ведь это так непросто - начать все сначала, все по-новому и все - вдруг!.."
Стало тоскливо и беспокойно. Хотелось убежать куда-то от одиночества, от пустоты, от самого себя. Василий решил было уйти, но тут же подумал, что сейчас для него Борис - самый близкий человек. Да и самому Борису тоже трудно. Нельзя вот так - взять и уйти. Но как утешить этого милого человека, когда самого словно обокрали?.. Василий сел возле стола, протянул руку к баяну, погладил его прохладную глянцевую поверхность. Подумал о Лене. "А чего достигла она? - И сразу пришел ответ: - Многого. И Катя, и Борис. Все, кто строил гидроузел. Монолит бетона всегда будет напоминать о деле их рук. И - рук Груздева Ильи Петровича тоже".
Наблюдавший за Василием Борис рассеянно улыбнулся.
- Сейчас бы нам с вами чай - в самую пору, - сказал он. - Плитка у нас мощная. Мигом закипит. Ну чего вы заскучали, Василий Иванович?
- Да нет… А вообще-то, не весело. Не знаю, как вам объяснить. Словом, очень хотелось увидеть Лену. Именно сегодня. Был у меня для нее сюрприз.
- Она хорошая, - вкладывая в эти слова все свое уважение к Катиной подруге, проговорил Борис. - Особенная. Моей Катюхе до нее и за жизнь не дотянуться. И как это у нее пошло все наперекосяк? Уж мы-то ее знаем. С какой стороны ни возьми, кругом положительная. Жаль, я ни в какие постройкомы не вхожу и вообще человек тут новый. Иначе вправил бы кое-кому мозги. Оно и сейчас не поздно, только закрутились мы…
- Все у Лены уладилось, - сказал Василий. - Восстановят, как говорится, во всех правах. А вот сказать ей об этом не могу…
- Еще скажете! - Борис достал чашки, сахарницу, тарелку с мелкими бубликами и снова сел к столу, озабоченно потер ладонью худую скуластую щеку и невпопад сказал: - Есть у нас негодные люди. Норина-то вы знали? Поначалу он мне нравился. Веселый, расторопный. Делами, как черт, ворочал. А оказался пустоцвет. Верхушки сшибал. Как говорят: сверху гладко, да в середке гадко. Не мешало бы ему знать, что не всюду поверху пройдешь, где-нибудь и завязнешь.
Задребезжала крышка чайника. Борис выключил плитку и поспешил изменить неладно сложившийся разговор.
- Ну вот и готов чай… Дали нам, между прочим, квартиру с газом. - Борис налил в стаканы кипяток. - Катерину с наследником уже в новые хоромы повезу. Это сейчас у нас ничего нет - ставить некуда. В новой квартире все будет - и мебель, и телевизор. И холодильник - тоже. Подсаживайтесь, Василий Иванович. - Он налил густозаваренный чай. - Жизнь пошла вполне хорошая. Я, Василий Иванович, не могу назвать себя кадровым рабочим, тем более потомственным. До армии на первом курсе музыкального учился. А вот теперь все равно что прилип к месту. Нравится. Как говорят, нашел, что искал. Понимаете? Это здорово, когда так себя чувствуешь.
- Чувствовать себя на своем месте необходимо, - согласился Василий. - А вот училище бросил зря. Обидно на полдороге останавливаться.
- Каких тут полдороги? - возразил повеселевший Борис. - Стройка и есть моя дорога! Одно жалею, что до армии в Касатку не подался. Слыхал ведь о ней, неподалеку жил. А учиться и в техникуме можно. Все у меня будет, как надо, Василий Иванович! Все в русле будет. Давай-ка выпьем еще чайку, - предложил он, берясь за чайник.
"Борис прав, - подумал Василий. - Пора и мне сворачивать в свое русло. Это не поздно никогда - повернуть на свою дорогу".
Василий поднял чашку и взглянул на часы.
- Ого! Засиделись мы с вами, Борис Сергеевич. Спасибо! - Он допил чай и вышел из-за стола. - Лена, наверное, не придет.
- Да, теперь уж навряд ли, - согласился Борис. - Что думает, где ночевать будет? А может, общежитие дали, обещали дать.
Глава двадцать первая
ПОСЛЕДНИЙ СУББОТНИК
Во сне Василий увидел Любу. Она ставила на стол белоснежные, поблескивающие тарелки из сервиза, о котором всегда мечтала, раскладывала возле них ложки, ножи, вилки. И улыбалась, как всегда, подкупающе - полными губами, чуть проступающими ямочками на смуглых щеках и обволакивающим взглядом больших глаз.
- Наконец-то никого нет и мы можем побыть совсем одни. Ты, наверно, устал?
Люба протянула руку, чтобы усадить Василия за стол, растормошить, согнать с его лица равнодушие. Но он отступил на шаг и потом - еще, сжал ручку двери. Ему надо было куда-то бежать - не от Любы, а по какому-то неотложному, очень важному делу. Эта необходимость и заставила Василия проснуться. Он сразу вспомнил о предстоящем субботнике, быстро оделся и вышел на улицу.
Миновав два квартала, Василий повернул за угол, к автобусной остановке. Здесь толпилось много людей. Василий сразу приметил среди них высокорослого сутуловатого человека с седой прядью. Это был Евгений Евгеньевич Коростелев. Он тоже увидел Василия, кивнул, улыбнулся чуть виновато.
- Вы, конечно, на субботник? - спросил Коростелев. - Наши институтские уже там. Я не успел сесть в автобус. Небывалое столпотворение. Все хотят участвовать в этом последнем субботнике. Очень хорошо, что мы встретились. Поедем вместе.
Им достались места на последнем скрипучем и прыгающем сиденье. Василий держался за поручень, чтобы трясло не так сильно, и слушал, что говорил Коростелев.
- Вот так, Василий Иванович. Скоро прибудет государственная комиссия. Загремят оркестры на торжественных вечерах, поздравительные речи. Станция почти готова, но сделано еще не все. Это обычное явление, и чем скорее будут устранены разные мелочи, тем раньше кончаются работы, идущие в убыток. Очень хорошо, что придумали субботник. Прямо-таки молодец Соколков. Развернулся и поднял буквально всех.
Выйдя из автобуса, Василий вместе с людьми, одетыми в ватные телогрейки и брезентовые упругие спецовки, пошел вниз по извилистой бетонной дороге. Вскоре он понял, что все идут к шлюзу, к нижней его голове. "Наверное, будем убирать землю с откосов подходного канала", - подумал Василий и снова увидел Коростелева. Он стоял на берегу и держал две лопаты. Точно такая же, немного виноватая, улыбка была на его лице.
- Вот ваша лопата, - сказал Коростелев и протянул ее так, как воспитанные люди подают за столом вилку или нож, - черенком Василию. "Начнем?" - спросили его глаза, и Василий, ничего не ответив, взял лопату, стал бросать землю.
Они не долго были одни. К ним примыкали все новые люди. Где-то впереди мелькнуло лицо Бориса. Он выпрямился, поприветствовал рукой и начал быстро, как автомат, взмахивать киркой. "Пришли лэповцы, - отметил Василий. - Теперь дело пойдет веселей. Непривычно им, воздушникам, ходить по земле, но какие крепкие ребята".
Рубашка Василия взмокла, пот ел глаза, а он срезал и срезал пласты липкой от дождей земли и, не глядя, откидывал ее за спину. Только изредка косил он глаза на Коростелева и каждый раз отмечал, что Евгений Евгеньевич работает быстрее, не затрачивая при этом больших усилий, с легкостью. И все время улыбается.
Они прошли метров двадцать скоса, оставляя за собой островерхие черные холмики. Василий все-таки не выдержал, распрямился и увидел Катю. Она сидела на одном из таких холмиков. На ее голове был яркий красный платок, а все остальное - телогрейка, брюки, резиновые сапоги - черное.
- Одна забота - работай до пота! - крикнула Катя, сдернув косынку и размахивая ею.
"Как быстро бежит время! - подумал Василий. - Давно ли сидели с Борисом, беспокоились о Кате и вот - она уже здесь; не усидела дома, примчалась, чтобы в этот день быть вместе с людьми".
- Вам знакома эта певунья? - спросил Коростелев, не глядя на Василия. - Могла ведь украсить любые эстрадные подмостки, а сидит здесь на куче земли довольнешенька.
Но Катя уже не сидела. Она крикнула Коростелеву обидные слова: "И жив человек, да помер", - и стала командовать своими подругами, которые волокли перемазанные цементом щиты опалубки, обломки досок и еще какой-то строительный хлам.
- Кучнее, кучнее! Нече разбрасывать! Способней в машину грузить будет.
Голос Кати исчез в грохоте репродуктора. Катя еще открывала рот, показывала руками, как надо класть щиты, но слышно ее теперь не было. Надо всей огромной территорией гидроузла, от нижнего подходного канала до плотины, звучал трескучий металлический голос Тимкина. Он призывал строителей дружно поработать, желал им бодрого настроения.
К Василию и Коростелеву подошел Соколков. Он тяжело дышал. Веснушки на лице растворились в красной испарине. В крепком кулаке, покрытом ершиком золотистых волос, был зажат черенок лопаты, перекинутой через плечо.
- Привет интеллигенции! - поздоровался он и, не пускаясь в разговор, коротко предложил: - Поднажмем!
Он всадил лопату до самого основания в грунт, поплевал на ладони и с азартом принялся за работу. Василий старался не отставать. Он уже не чувствовал усталости. Руки сами, помимо его воли, кидали землю до тех пор, пока кровь не застучала в висках.
Но он очень быстро сообразил, что это звенит оркестр. Клубные музыканты действительно приближались к нескончаемой стреле пирса. Впереди их шел Тимкин. Он останавливался иногда около работающих людей, выкрикивал подбадривающие слова.
Соколков, Коростелев и Василий, опершись на лопаты, весело смотрели на оркестрантов. Марш, который они играли, поднимал настроение. Хотелось снова взяться за работу, сделать еще больше - сколько позволят силы.
Трижды грохнул барабан в рассыпном звоне тарелок. Стало тихо. Музыканты присели на бетонный бортик. Над их головами заструились голубые дымки. Закурил и Василий. Он протянул пачку "Беломора" Коростелеву, но тот отрицательно покачал головой. В его руках появилась красная коробочка сигарет "Фемина", таких, какие обычно курил Норин. Соколков отказался и от папирос, и от сигарет.
- Не надо отравлять воздух, - сказал он. Посмотрел, прищурившись, в сторону музыкантов, подозвал к себе Тимкина. Они оба отошли в сторону, причем Василию показалось, что Соколков отчитывал Тимкина за какую-то промашку.
- Не иначе, - предположил Коростелев, - разъясняет простую истину: меньше слов, а больше дела, и опровергает известное изречение о том, что свита делает короля.
Неожиданно он спросил:
- Вы приняли предложение Соколкова об институте?
- Нет, не принял, - ответил Василий, выдержав сомневающийся взгляд Коростелева.
- Почему?
- Думаю уехать отсюда.
- Куда?
- Может быть, на Нижнюю Каму. А скорее всего, на Зею. Пока не могу сказать точно.
- Вот как! Вообще-то понятно. Мне тоже жаль стройку. Сколько с ней связано!.. И сколько субботников повидал я на своем веку. С мальчишек. Этот для меня последний. "На свете счастья нет, но есть покой и воля", помните?.. Я хочу быть независимым.
- Мне жаль вас.
- Меня? Почему же?
- Ухóдите от настоящей жизни.
- Как смотреть на жизнь. В понимании того, о чем говорите вы, я свое отработал. Как изъяснялись древние: кто может, пусть сделает лучше. Меня теперь уже не ослепляют никакие громкие идеалы.
Василий не сразу сообразил, что ответить, и сказал давно запавшие в голову слова:
- Первый признак посредственности - это неумение удивляться.
Оркестр снова заиграл марш, который слился с гулом самосвалов и электропогрузчиков. По всей длине канала люди бросились к машинам. В кузовы полетели балки, доски, металлолом, разная залежавшаяся рухлядь. Еще звонче стал голос Кати:
- Давай, давай, работухи! Много поту, да мало проку.
- Жми-давай! - с наглой ехидностью крикнул гривастый музыкант, размахивая тарелками. Его отталкивающая внешность запомнилась Василию со дня похорон Груздева. Он был таким же нечесаным, так же дерзко оглядывал девчат и сплевывал сквозь зубы. Когда оркестр умолк, оскорбительная фраза отчетливо долетела до бетонщиц:
- Жми, дави, трудись на ветер! Нече командовать, сама ручки приложи!
Катя повернулась круто:
- Шатун бездельный, не на работу глядишь, а на солнышко. Пошел! - крикнула она уже шоферу.
Василий подгребал землю под лопасти погрузчика, двигаясь вместе с ним вдоль бесконечного гребня рыхлого грунта. Теперь он вплотную приблизился к бетонщицам, и Катя увидела его, заулыбалась, закивала приветливо. Но из репродуктора послышался тревожный голос, и глаза Кати, прозрачные и веселые, словно остекленели, напряглись и уже не смотрели на Василия. Диктор требовал внимания, а потом предоставил слово диспетчеру стройки для важного сообщения.
Василий никак не мог понять, о чем говорил диспетчер. Было ясно одно: создалось аварийное положение на строящемся неподалеку водозаборе. Срочно требовались бетонщики, которые могли бы заполнить блок на верхней отметке. Диспетчер повторял один и тот же текст и настоятельно просил опытного, смелого бетонщика срочно прибыть на площадку водозабора.
- А ну, девчушечки, не мешкайте! - крикнул гривастый парень. - Жим-жим небось. Храбёр трус за печью?
Катя сверкнула глазами, сдвинула брови и быстро пошла к обрыву. Окружающие Василия люди побросали лопаты и торопливо последовали за Катей. Нога в ногу. Василий едва поспевал за всеми. Ноги затекли и едва слушались. Впереди блеснула гладь реки, но тут же потускнела: лохматая, клубящаяся туча кинулась на солнце и скрыла его.