Человек в подтяжках и туфлях, в золотом пенсне на носу, с длинной бородой винтом стоял растерянный, но одиноко важный у большого письменного стола и с судорожной усмешкой пожимал плечами.
Даша умелой рукой, как хозяйка, заботливо отбирала вещи и складывала на разостланные простыни и в дорожные корзины.
- Это - для детских домов… для детишек… для домов матмлада… Гляди, Глеб, сколько материи! Можно одеть сотню детей…
Савчук опустошал шкафы и комоды и ворчал:
- Вот, идоловы души, нагрохали всякого добра! Наши свинопасы клепали зажигалки и терли мешками горбы, а люди в этих хоромах жирели, как индюки. Ха, такая музыка - не балалайка, а портовая баржа (он почему-то сдвинул с места рояль).
Сергей стоял с винтовкой в руках: и не знал, что делать. В этом доме он бывал когда-то в дни юности. В прошлые годы адвокат Чирский был дружен с отцом. Социалист. Член Государственной думы всех созывов.
Сергей не глядел на него: боялся - вдруг подойдет к нему Чирский, протянет руку и заговорит с ним, как с близким человеком. Сергей делал вид, что не узнает его, и, до боли сжав зубы, старался быть твердым - таким, как товарищи, но чувствовал, что ноги его дрожат от предчувствия неизбежного скандала.
И то, что он считал ужасным и непоправимым, случилось просто и незаметно. Чирский смотрел на него в упор и кривил рот в брезгливую улыбку.
- Сергей Иванович, на нашем с вами языке это называлось когда-то разбоем. Отсюда вы пойдете, вероятно, к вашему отцу, Ивану Арсеньичу, и тоже будете производить подобную операцию. Там вы, очевидно, оставите папаше немного больше, чем здесь. Тут вы сдираете последние подштанники. Может быть, и мне по старой дружбе сделаете снисхождение?
А женщина протягивала к нему руки, и по обвислым щекам ее искорками ползли слезы.
- Сергей Иваныч… голубчик!.. Ведь вы были когда-то близки нам… Что вы делаете? Неужели это вы, Сергей Иваныч?
Стараясь быть невозмутимым и суровым, Сергей сжал до хруста в суставах винтовку и резко, со звоном в мозгу сказал, глядя мимо Чирского:
- Да, мой отец подвержен той же участи, что и вы. Так же, как и вы, он будет выдворен из дома и больше в него не возвратится.
И когда он сказал эти слова, стало вдруг легко, и человек, стоявший у стола, показался смешным в своем прошлом чванстве и важности.
- Так, так… Вы научились быть достаточно свирепым… Поздравляю!..
Даша нашла большую жирную куклу с совиными глазами и желтой шерстью на голове, улыбнулась и шагнула к девочке.
- Ах, какая замечательная кукла!.. Вот она бежит к тебе, крошка, - соскучилась… Какие вы славные обе!..
Она поставила куклу и повела ее, как живую. Девочка обрадовалась и схватила куклу в объятия.
Женщина злобно крикнула:
- Нина!.. Не смей!.. Ты видишь, они не стыдятся брать у тебя последнюю рубашонку… Брось им эту дрянь!..
А девочка, цепко прижимая куклу, бросилась на диван и закрыла ее своим тельцем.
- Моя кукла… моя!.. не дам!..
Даша нахмурила брови.
- Мадам, как вам не стыдно!..
Савчук сопел и ворчал. Он вытирал пот и волком глядел на людей и вещи.
- Вот идоловы души, сколь напхали!.. Такая работа хуже бондарного цеха… Будь оно проклято, сподручней работать на бремсберге…
Даша подошла к Глебу и деловито доложила:
- Все переписывается, Глеб. Изъято все, что надо… Из белья и одевки оставлено на две смены… Я решила изъять картины и книги (ох, этих книг, как черепиц на крыше!). Книги утром учтет и припечатает наробраз.
- Хорошо. Все остальное оставить на месте. Караул в два человека. Кончайте!
- Да мы уже кончили. Ожидаем подводы.
И Даша отошла с лицом строгой хозяйки. Глеб отвел Сергея в сторону.
- Где дом твоего старика? Я пойду к нему в гости.
Сергей не мог понять - шутил ли Глеб или издевался над ним. Он смущенно вскинул ремень винтовки на плечо.
- Я могу пойти с тобою, товарищ Чумалов: отсюда недалеко.
- Нет, тебе не годится, товарищ Ивагин. Старику будет тяжело.
Сергей крепко пожал руку Глеба и отвернулся.
В звездном рассвете голубели дома. С гор сугробами валились лавины тумана, и над заливом дымилась фиолетовая марь. Зачирикали утренние воробьи. И в стальном сумраке гор очень далеко и очень близко блуждали, гасли и опять зажигались таинственные факелы.
По верхней улице, размеренно отбивая шаг, походным порядком, в щетине штыков, плотными рядами шли красноармейцы. Шли они, должно быть, многими колоннами: необъятный шорох рокотал всюду - и над городом, и в пролетах домов, и по камням мостовой с хрустальным перезвоном катились телеги. Красная Армия, поход, боевая работа… Ведь это было так недавно! Родные ряды! Шлем Глеба еще не остыл от огня и походов. Лязгают штыки, сплетаясь в стройном движении. Почему он, военком, здесь, когда место свободно в этих рядах?..
Широким шагом, задыхаясь от волнения, он торопился к щтыкастым рядам, чтобы коснуться их упругого стройного потока и отдать им привет красного солдата. Но ряды оборвались и растаяли за углом, только двое красноармейцев один за другим, размахивая винтовками, догоняли товарищей.
2. Человек на подножном корму
Глеб вошел в открытую калитку сада и увидел не то, что видел в других домах. Мехов а стояла перед кучей одежды, тряпья и улыбалась. Громада и Лошак один за другим выносили охапками вещи и книги. У открытого окна стоял веселый старик и живо говорил:
- Всё, всё!.. Очень прошу, друзья! Вся эта дрянь приобреталась человеком для того, чтобы жизнь свою свести к одной точке. Это собирание жизни происходит до того момента, пока не наступает смерть, то есть такое состояние, которое отрицает все три измерения. Это и есть тот идеал, который выражается абсолютной нормой - нулем. Не правда ли, друзья, как это любопытно, занимательно и весело?..
Мехова издали смотрела на Глеба странно большими глазами.
- Погляди, Глеб, на этого удивительного чудака. Это - отец нашего Сергея. Человек, который может сказать больше, чем обыкновенные люди. Если бы ты видел, с каким восторгом он встретил нас!
А сама вздрагивала от утренней свежести и вызывающе ласкала его глазами.
Мимо Глеба военной походкой прошел однорукий человек с орлиным носом и непомерно маленькой верхней губой. На ходу он оглядел Глеба и зашагал к калитке.
- Гражданин, прошу возвратиться.
Однорукий быстро сделал кругом марш.
- Вы - кто такой?
Однорукий стоял перед Глебом в напряженной готовности.
- Дмитрий Ивагин, бывший полковник, а теперь гражданин Советской республики. Старший сын этого старца и единственный брат члена РКП, Сергея Ивагина. Нужны документы?
- Оставьте при себе документы. Ваша комната будет обыскана. Прошу остаться.
- Мой угол - в квартире отца. Все уже вдребезги очищена Но мои карманы остались неприкосновенными. Угодно?
И в холодных глазах неуловимо играла насмешка.
- Можете идти.
Глеб тревожно следил за ним до самой калитки и раза два порывался вернуть его, но почему-то не решился.
Юрко семенил по комнате старик с бородой под прямым углом к подбородку, суетился и весь горел восторгом.
- Истинная свобода, друзья, в полном отрицании геометрических образов и их вещественных воплощений. Коммунисты тем сильны и мудры, что они опрокинули всю Эвклидову геометрию. Я их приемлю и люблю за их веселую революцию против незыблемости всяких форм, облеченных в фетиши. Друзья мои, не оставляйте ничего; это будет непоследовательно, а для меня жутко. Быть привязанным хотя бы одним обрывком гнилой нитки к стенам куба, призмы, треугольника - это так же ужасно, как быть заваленным горами хлама.
Лошак ворочал белками и не отрывался от работы. Он поглядывал на старика и угрюмо думал. Потом подошел к нему и сказал добродушно:
- Ставь дело на попа, отец!.. Погоним тебя на подножный корм… на волю… - Он хмуро ухмыльнулся и неуклюже ткнул пальцем в грудь старика. - Вот там и… гвоздуй свою жвачку…
Старик смеялся и в восторге размахивал руками.
- Вот, вот!.. Ваша свирепость - неосознанная человечность, друзья. Человек - на подножном корму… Что может быть совершеннее этого состояния! Земля, небо, бесконечность… Вот!.. Вот!.. Но почему, друзья, не пришел с вами мой сын - Сергей? Я очень хотел бы видеть его в роли моего торжественного ликтора…
Громада собирал по шкафам, сундукам и углам книги, ковры и крутил головою: надоело слушать болтовню старика.
- Папаша, не дискуссируйте и так и дале… Предлагаю использовать себя на трудовом фронте, и как очень много у вас всякого материалу, но ворочать приходится нам с Лошаком…
Такой уж человек Громада: сам маленький, а фамилия большая и слова говорит большие.
Глеб подошел к старику и протянул ему руку.
- Ну как - здорово вас почистили, Иван Арсеньич? Сын ваш, Сергей, тоже командует по этой линии.
- Хорошо!.. Очень хорошо!.. Напрасно не пришел Сергей, напрасно… Я бы очень хотел поглядеть на пего, очень хотел бы…
- Не беспокойтесь, Иван Арсеньич; мы у вас ничего не возьмем. Вы наш культурный работник.
Старик в страхе посмотрел на Глеба. Нервно затеребил пальцами бороду.
- Нет, нет!.. Всё, всё!.. Это - очень хорошо, прекрасно!
Громада крутил головою и с брезгливым сожалением смотрел на этого суетливого, восторженного мудреца.
- Обалдеешь, товарищ Чумалов, от этой его идеологии. Дискустирует папаша зря… и так и дале…
Глеб глядел на старика с изумлением и любопытством.
- Хорошо, Иван Арсеньич, можете жить как вам угодно. Я и не знал, что у Сергея такой занятный старичок… Оставьте здесь все, ребята, и уходите…
Он опять пожал руку Ивану Арсеньичу и быстро пошел к выходу.
3. На выгон
По ту сторону залива, над заводом, горы были бурые, с черными провалами ущелий. Небо в зените было синее и глубокое, а над горами - огненное, и зубцы четко резались ослепительной линией. Только с седловин перевалов водопадно клубились, переваливаясь через высоты, снежные лавины тумана.
Завод внизу, над заливом, мерещился сказочными дворцами. Трубы стройно и тонко взлетали навстречу ползущим сугробам. Море небесно наливалось под горами и смахивало с поверхности светлые и черные пленки.
На главной улице, во всю ширину булыжной мостовой, на несколько кварталов, густо ворошились человеческие толпы. Истерически визжали и плакали женщины. Мужчины, сбитые в разноликий сброд, мрачно молчали или улыбались в бледной растерянности. Женщины с узелками и коробками, с детьми на руках, с детьми рука в руку, сидели на пожитках, стояли и лежали с обреченными глазами. В некоторых местах бились слабонервные и над ними копошились люди.
Чирский стоял в передних рядах в нижней рубашке и подтяжках, без шляпы, в туфлях и смотрел рассеянным взглядом на дома, будто впервые их видел. Жена сидела на узле, растрепанная, полураздетая, и смотрела в одну точку. А девочка танцевала между отцом и матерью, выкрикивала в лад ногам и крепко прижимала обеими руками большую куклу.
Обозы - пухлые груды белых узлов - уползали вперед, и было видно, как на подъеме улицы они выгибались из ямины длинным караваном.
На одном из возов комсомолец, с открытой грудью и шершавой головой, нажаривал на гитаре польку. А где-то далеко впереди визжала гармония.
Партийцы стояли по тротуарам с винтовками у ноги, на сажень друг от друга. Усталые, угрюмые от бессонной ночи и тяжелой работы, они смотрели на толпу и не видели ее. В переулках топали и гомонили другие толпы - мещане, хлынувшие поглазеть на необычайное зрелище…
…Мещанки не ищут чужого смеха: мещанки чувствительны сердцем, - они липки к похоронам и слезам, а в свадьбе прельщает их не пляс, а печаль и слезы невесты. Такова уж жизнь мещанки, что чужие слезы понятнее ей и желаннее смеха.
Вот и здесь почуяли они запах обильных слез и бежали с окраины, из собственных лачуг, из квартир национализированных домов, чтобы пережить желанную боль от стонов и воплей почетных и почтенных семей. Жадно искали они почерневшими глазами рыдающих женщин и орошали свои лица обильными слезами.
…Где-то очень далеко запела команда. Конвой вскинул винтовки на плечи. Толпа испуганно зашевелилась.
Загрохотали впереди обозы, и толпа волнами поплыла по улице.
Сергей шел за Дашей, а за ними - Жук. На другой стороне шагали (видно сквозь толпу) маленький Громада, Лошак и Мехова.
Мутно ныла боль в груди Сергея. То, что совершалось, - безобразно и дико. Этого не может принять партия. Зачем эта толпа? Зачем эти противные визги? Зачем эти дети, бьющиеся на руках матерей? Не может этого принять партия, а для него, Сергея, это - слишком тяжелое испытание.
Вот девочка с куклой: вцепилась в руку матери, а сама держит за руку куклу.
Чирский, высоко подняв голову, идет спокойно, с жертвенной важностью. Древняя старуха, в чепце и накидке, тяжело опирается на палку, точно идет в крестном ходе. Ее поддерживает под руку девушка, вся в белом. Они не плачут, и лица у них, как у монахинь.
Сергей увидел недалеко, впереди, отца. Он шел один, оглядывал толпу и улыбался. Шел он странно: то быстро семенил, перегоняя других, то останавливался, то брел тихо, в глубокой задумчивости. Заметив Сергея, он радостно поднял руку и направился к нему.
- Ты - мой конвоир, Сережа, а я - мудрец, идущий в изгнание. Не правда ли, любопытно? Тебе не пристало иметь со мной общение, доколе я - твой арестант. Я только хотел сказать тебе, что оружие, охраняющее крепости вашей революционной диктатуры, смешно и нелепо: оно свистит как дудочка, на плечах такого свирепого большевика, как ты. Но позавидуй мне: я чувствую сейчас весь мир таким безграничным, каким не чувствовал его Спиноза, хотя Марку Аврелию это уже мерещилось по ночам.
С тех пор, как видел его Сергей в последний раз, отец опустился еще более: смерть матери была для него последним ударом. Своими отрепьями он напоминал нищего: был грязный, нечесаный, и ноги сочились кровью и гноем. Сергею стало жалко его до слез.
- Тебе некуда идти, батя. Водворяйся, пожалуйста, в моей комнате - будем жить вместе. Не надо этого, батя. Куда ты пойдешь? Ты погибнешь… понимаешь ты это?..
Старик изумленно поднял брови и младенчески рассмеялся.
- О нет, Сережа!.. Я слишком хорошо знаю цену своей свободы. Я - человек, а у человека нет места, ибо ни одна нора не может вместить человеческого мозга. Каждое событие есть лучший учитель: смотри, как непосильна рабам свобода, какое проклятие для курицы ее крылья!..
Беззвучно подошла к Сергею Верочка. Она, должно быть, шла по тротуару вместе с любопытными. С обычным изумлением в глазах, дрожа всем телом, она залепетала около уха Сергея невнятные слова, и одно только почуял в ее голосе Сергей - мольбу и слезы.
Отец засмеялся, заиграл руками, и в его глазах блеснула радость.
- А, а… Верочка! Неизбывный источник любви… Каким чувством восприняла ты мою голгофу, девочка? Ну, иди… ну, иди сюда!..
- Иван Арсеньич!.. Иван Арсеньич!.. Я так рада… Сергей Иваныч!.. Я так рада!
И крылато подбежала к старику. Взяла его под руку и пошла вместе с ним, как дочь, с слезным сиянием в лице.
- Батя!
Сергей хотел сказать еще какое-то слово отцу (какое - забыл) и протянул ему руку. Но рука не почувствовала опоры и упала: отец с Верочкой отходили от него в толпу.
Старик опять обернулся и посмотрел на Сергея, как чужой, с морщинкой поперек лба.
- Гляди, Сережа, как не нова история: я - некий слепой Эдип, а вот она - моя Антигона…
И засмеялся, далекий, ушедший в другой, непонятный для Сергея мир. Поправив винтовку на плече, Сергей больно сжал зубы. Внутри судорожно оборвалась последняя струна.
На пустыре в седых бурьянах, недалеко от набережной, толпа опять села на узлы и на клочья травы. Обозов уже не было: их отправили к складам исполкома.
На набережной тоже толпился народ: это следом прибежали городские мещанки…
И уже не было истерических криков, рыданий и гомона. Не все ли равно, что будет потом? Дети вскрикивали, прыгали, неудержимо сплетались в игре: ведь так хорошо побегать по зеленой траве, когда солнце выходит из-за гор в утренних дымах, а море голубеет, золотится до горизонта. Только хочется есть… Есть!..
Недалеко пристани, только нет кораблей. Пристани тоже заросли травой. Томление изнуренной толпы так похоже на надежду: вот задымят на блестящей зыби пароходы, вот загрохочут, лебедки, и люди засуетятся, забегают но набережной, опьяненные запахом отплытия.
Глеб угрюмо смотрел на море и в ту сторону, откуда должен прийти с своим отрядом Лухава, с повозками, нагруженными скарбом и семьями рабочих.
…Ночью огненными гирляндами вспыхивали горы, и огни летали там, как горящие птицы. Полк красноармейцев в боевом порядке гулко шагал по мостовой. Бойцы шли в ночные горы, на зловещие зовы вражеских факелов.
Эта толпа сейчас никому не нужна, Бессонная ночь, и эта глупая свалка… Стоило ли тратить энергию на эту орду, чтобы лишний раз ударить ее страхом и выбросить, как навоз, на задворки? Зачем ненужные крики детей и вся эта сумасшедшая паника живых мертвецов? Толпа эта только воняет домашним потом, а этот ее бараний ужас отвратителен до тошноты. Как-то иначе нужно было разворошить эти гнезда. Свой страх эти детишки унесут с собою в будущее, потому что страха дети не забывают никогда.
Полк красноармейцев в боевом порядке унес с собою волнение Глеба. И эта ночь, прыгающая подштанниками, нижними юбками и смердящая спальным бельем, мутила его душу обидой и злобой.
Не в этом дело: дело - в другом. Во что бы то ни стало должен воскреснуть завод. Важно, чтобы корабли оживили пирсы и каботажи и тысячи рабочих трудились в цехах, в порту и на бремсбергах. Но там, в горах, и за горами - пушки, красноармейцы в окопах гремят затворами винтовок. А в полях - пустыня и разбойничьи скопища, голод и голые люди, умирающие на бесплодных черноземах…
Мехова с винтовкой за плечом подошла к Сергею. Хотя Поля провела бессонную ночь, но глаза ее горели утренним блеском.
- Как давно я не переживала таких волнующих минут, Сергей!.. Точно на войне или в дни Октября… Хорошо, удивительно хорошо! Ну, а ты? Почему ты такой тусклый?
И ее слова, звенящие радостным возбуждением, были очень далеки: будто слышал их и будто не слышал. Он ответил невнятно, как во сне:
- У меня болит голова…
- Что с тобой?.. Как сейчас может болеть голова, когда кровь кипит и пенится?.. Мы завтра же выгоним на принудительные работы всю эту мерзоту… Ты слышишь, Сергей?
- Не знаю…
- Как это - не знаю? Что ты говоришь?
Сергей стоял с винтовкой в руках и смотрел на толпу, чужой и замкнутый.
А Мехова пошла от него по бурьяну, торопясь и спотыкаясь. Было это или не было? Поля это подходила к Сергею или другой человек? Может быть, не было никого - показалось…
По шоссе громыхали повозки. Пожитки, дети на пожитках, а сбоку возов шли рабочие с женами, Лухава широкими взмахами ног косил бурьян, и волосы у него метались от быстрого шага.
Поля с пылающим лицом подбежала к Глебу.
Он взмахнул рукою.
- Товарищи-и!.. Стройся!..
Коммунисты разорвали круг и бегом, обгоняя друг друга, запрыгали к Глебу.
- А вы, граждане, забирайте свои манатки!.. Шагайте к новым квартирам! Пожили в хоромах - поживите в лачугах. Там, в предместье, вам покажут, где открытые двери.