Герои романа Бориса Левина (1899–1940) "Юноша" - Миша Колче, Нина, Александр Праскухин - встречаются и действуют в Москве в начале тридцатых годов, но значительное место в романе занимает изображение маленького провинциального городка в дни Октябрьской революции. В этом городке проходят детство и ранняя юность героев романа, здесь истоки их судеб, отсюда уходят они в большую жизнь.
В книге сохранено стилевое своеобразие автора.
Содержание:
Писатель Борис Левин и его главная книга 1
Юноша 4
Примечания 66
Борис Левин
Юноша
Роман
Писатель Борис Левин и его главная книга
Борис Михайлович Левин родился 6 января 1899 года в деревне Загородино Витебской губернии. В январе 1940 года он погиб "на той войне незнаменитой", как не без горечи назвал Александр Твардовский финскую кампанию 1940 года, ставшую предвестьем другой, большой войны - той, которую мы нынче зовем Великой Отечественной. Выходит, что прожил Борис Левин на свете чуть больше сорока лет. Однако за эту свою не слишком долгую жизнь он успел и повидать и сделать немало.
В 1918 году, девятнадцатилетним юношей, он вступил добровольцем в Красную Армию. Сперва был рядовым красноармейцем, потом политработником, комиссаром отдельной кавалерийской бригады, членом трибунала Петроградского военного округа. Он сражался на фронтах гражданской войны - на Дону, на Кубани, под Астраханью, в Закавказье, в Крыму.
В 1930 году Борис Левин закончил физико-математический факультет Московского университета (географическое отделение). Однако еще задолго до этого он обнаружил склонность к литературным занятиям, начал писать и печатать (с 1923 года) в сатирических журналах юмористические рассказы.
В 1931 году вышла в свет его первая повесть - "Жили два товарища". В этой повести и появившемся одновременно с нею большом рассказе "Ревматизм" Борис Левин сразу предстал перед читателем вполне сложившимся, зрелым художником, тонким и опытным литератором, не только имеющим, как выражаются герои Бабеля, "пару слов в запасе" (т. е. владеющим интереснейшим, по существу уникальным жизненным материалом), но и умеющим превратить этот материал в пластичную, выразительную, зримую, художественно достоверную картину. Точными, скупыми, по видимости очень скромными средствами он создал свой особый художественный мир. Уже в этих первых его вещах был свой взгляд на действительность, своя индивидуальная интонация, свой художественный ракурс.
В 1933 году в журнале "Красная новь" появился роман Бориса Левина "Юноша".
Роман этот, быть может, не так совершенен, не так изящен, как первые вещи писателя. Он написан более размашисто, местами даже небрежно. Но по охвату материала действительности, по глубине проникновения в психологию, внутренний мир изображенных в нем людей, наконец, по сложности изображенных в нем жизненных коллизий этот роман безусловно является самым значительным произведением писателя Бориса Левина, главной его книгой. (Так случается довольно часто: далеко не всегда самой значительной книгой писателя оказывается самое совершенное, самое гармоничное его создание.)
Роман "Юноша" представит несомненный интерес для сегодняшнего читателя прежде всего потому, что это - талантливая, а значит, честная, правдивая книга. Таких книг в нашей литературе немало. Но и не так чтобы уж очень много: каждая, что называется, на счету.
Как всякая талантливая книга, роман этот вызовет, я думаю, живой интерес. Иными словами, он, как мне представляется, выдержал испытание временем.
Выражение это часто повторяют, оно стало расхожей формулой. Поэтому есть смысл слегка на нем задержаться.
Нет на свете ничего более жестокого, чем время. "Люди пишут, а время стирает. Всё стирает, что можно стереть", - посетовал один наш современник. А Державин глядел на это дело даже еще безнадежнее. Он не признавал тут никаких оговорок. Он исходил из убеждения, что время стирает всё . Вообще всё, что ни есть на свете. Без каких бы то ни было исключений:
Река времен в своем стремленьи
Уносит все дела людей
И топит в пропасти забвенья
Народы, царства и царей.
А если что и остается
Чрез звуки лиры и трубы,
То вечности жерлом пожрется
И общей не уйдет судьбы!
Не прибегая, однако, к таким высоким оборотам, как "река времен", "пропасть забвенья" и "жерло вечности", заметим, что все в нашей жизни имеет свой срок. Книги стареют, как люди. И умирают, как люди. А ведь стареют и умирают, к сожалению, не только ничтожные, но и вполне достойные люди.
Со времени опубликования романа "Юноша" прошло более полувека. Срок немалый. Множество книг, слава которых в ту пору гремела чуть ли не на весь мир, потускнели, скукожились и нынче представляют в лучшем случае лишь историко-литературный интерес. А этот роман, как я надеюсь, имеет шанс войти в сознание сегодняшнего читателя как явление живое, современное, по сей день не утратившее своего художественного обаяния.
Больше того! Я думаю, что сегодняшний читатель увидит в этой книге то, чего не смогли (и не случайно не смогли) разглядеть в ней читатели и критики 30-х годов. Только сейчас, только в наше время с неожиданной резкостью проступило в этой старой книге всё то, что хотел вложить в нее автор.
Как ни парадоксально это звучит, но только сейчас, полвека спустя после того как он был написан, этот роман может быть прочитан и понят правильно.
Главного героя романа зовут Миша Колче. Ему восемнадцать лет. Именно его характер, его внутренний мир, его судьба занимают автора, постоянно находятся в центре авторского внимания. Потому-то, собственно, роман и называется "Юноша". Но в ту пору, когда роман впервые увидел свет, сложилось другое мнение. Это другое мнение оказалось настолько устойчивым, оно так прочно прилепилось к роману, что даже в предисловии к изданию 1957 года мы читаем:
"Восемнадцатилетний герой романа "Юноша" Миша Колче - стар, потому что его характер, его мысли и устремления отравлены дряхлостью старого мира. В "симпатичном обличии" Миши Колче писатель-коммунист вскрыл человека, опоздавшего родиться. Миша - социальный переросток. Себялюбивый, равнодушный к людям, самовлюбленный честолюбец и властолюбец, мечтающий о том, чтобы "затмить" своих сверстников, чтобы прославиться… Разве такой бывает подлинная молодость социалистического человека?..
Закономерно, что Нина, цветущая молодая женщина, полюбила не Мишу Колче, а его дядю, Александра Праскухина: ведь юноша - это, конечно, он, а не Миша " (выделено Б. С. ).
В ту пору, когда роман "Юноша" впервые увидел свет, такой взгляд на вещи казался не только естественным, но единственно верным. Примерно так же критика оценивала и интерпретировала некоторых героев других книг, отмеченных куда более шумным успехом, чем скромный роман Бориса Левина. В первую очередь тут должны быть названы "Зависть" Юрия Олеши и "День второй" Ильи Эренбурга. Герой "Зависти" Кавалеров и один из центральных героев "Дня второго" Володя Сафонов состоят с левинским Мишей Колче в самом близком, кровном родстве.
Надо сказать, что Кавалерову повезло чуть больше, чем двум названным мною его единокровным братьям. В нем критики все-таки находили и кое-какие привлекательные черты. Например, свежесть восприятия, острое чувство поэтического, душевную тонкость. Однако эти черты личности Кавалерова критиков отнюдь не радовали. Скорее, озадачивали. А иных, наиболее последовательных, даже возмущали.
В повести Олеши Кавалерову противостоит другой юноша - "правильный", "настоящий" герой. Футболист, комсомолец. Он железный, несгибаемый, подлинный сын нового века. Но злой волей автора он почему-то обделен теми привлекательными качествами, которыми так щедро одарен "никчемный" и "ничтожный" Кавалеров.
Один из рецензентов так писал об этом очевидном "промахе" автора "Зависти": "Не скроем, что мы бы кое-что позаимствовали у Кавалерова и потихоньку передали нашему любимцу; момент интеллектуальный, поэтический". И дальше: "Мы бы пожелали, чтобы фразу: "Вы прошумели мимо меня, как ветвь, полная цветов и листьев", сказал Вале не Кавалеров, а этот юноша".
Соображение это, так явно напоминающие знаменитое пожелание гоголевской Агафьи Тихоновны ("Если бы губы Никанора Ивановича да приставить к носу Ивана Кузьмича…" и т. д.), приводит автор предисловия к "Избранному" Юрия Олеши, вышедшему уже в 60-е годы. И, приведя его, глубокомысленно замечает:
"Да, вероятно, так было бы справедливо".
А несколькими строчками раньше автор упомянутого предисловия выражает эту мысль еще более определенно:
"…Кавалерову никогда не суждено будет стать героем нашего времени, и не ему, в конце концов, мы отдадим прелестную девушку Валю, а ее жениху Володе Макарову. Зачем же Олеша отдал Кавалерову наиболее свежие краски и наиболее яркие слова? Зачем именно ему подарил самые любимые свои сравнения, самые смелые метафоры, вынутые из ящика неповторимых наблюдений".
Как видим, в "Зависти" - та же коллизия, что и в "Юноше". Прелестная юная женщина Нина по праву будет принадлежать не Мише Колче, а его сорокалетнему дяде Александру Праскухину. И по тому же праву прелестная девушка Валя должна принадлежать футболисту Володе Макарову. Ведь именно они, а не Кавалеров и Миша Колче - подлинные герои нашего времени. К этому можно добавить, что свое переложение "Зависти" для кинематографа Олеша назвал "Строгий юноша". То есть почти так же, как Борис Левин свой роман. Но, как я уже говорил, Кавалерову все-таки больше повезло. В нем все-таки увидели хоть что-то хорошее, хоть какие-то привлекательные черты. Более того: о нем даже спорили! В дружном хоре голосов, единодушно именующих его подонком и отщепенцем, зловонной отрыжкой старого мира, раздавались все-таки отдельные голоса, робко намекающие, что не худо бы людям нового "машинного века" перенять у Кавалерова его нежность, его душевную отзывчивость, его способность чувствовать поэзию и красоту.
О другом единокровном брате Миши Колче Володе Сафонове из романа Эренбурга "День второй" даже и не спорили. С ним все было ясно. Позорной кличкой отщепенца, которой Кавалерова клеймили критики, Володю Сафонова наградил сам автор: "Были, однако, и среди вузовцев отщепенцы. Они не умели искренне смеяться. Невольно они чуждались своих товарищей. Они не были ни смелее, ни одареннее других, но они пытались идти не туда, куда шли все. Их легко было распознать по беглой усмешке, по глазам, одновременно и презрительным и растерянным, по едкости скудных реплик…
Таким был и Володя Сафонов".
Так характеризовал своего героя Илья Эренбург в самом тексте романа, над которым он работал в 1932–1933 годах.
А вот что он написал о нем тридцать с лишним лет спустя:
"Володя Сафонов - хороший, честный юноша; он учится в Томском университете, потом уезжает в Кузнецк; он начитан, душевно тонок, любит чистой любовью Ирину… По собственным его признаниям, он отравлен мудростью старых книг и терзается от наивности, от детскости своих товарищей. Он пишет в дневнике: "Я работал на заводе. Учась. Буду, наверно, честным спецом. Но все это навязано мне извне. Сердцем я никак не участвую в окружающей меня жизни… В горном деле это, кажется, называется "пустой породой"…"
Ирина предпочла обреченному Володе живого Колю Ржанова. Но не поэтому Володя кончил жизнь самоубийством. Никто ему не протягивал веревки - ни товарищи, ни старый профессор, к которому он пришел в последний день за советом, ни автор повести. Его довела до отчаяния обостренная совесть…
Я остановился на Володе, потому что многие критики пытались его выдать за врага. Издание "Дня второго" (1953 год) снабжено примечаниями В. Емельянова, который уверяет, будто Володя был фашистом: он ведь сказал старой библиотекарше, что хотел бы сжечь все книги. Да, Володя однажды признался, что ненавидит книги, как пьяница - водку. Но вряд ли этот книжник напоминает гитлеровского штурмовика. Володя запутался в собственных противоречиях. Будь у него немного меньше совестливости и немного больше цепкости, он не повесился бы, а стал бы уважаемым всеми специалистом".
Возникает невольный вопрос: когда же Эренбург говорил правду? Тогда ли, когда презрительно третировал своего героя, называя его отщепенцем? Или три с лишним десятка лет спустя, когда вдруг заявил, что единственная беда Володи Сафонова, главный источник всех его несчастий - обостренная совесть? Думаю, что он был одинаково искренен как в первом, так и во втором случае.
Как бы то ни было, эта неожиданная характеристика, которую он дал своему герою тридцать лет спустя, проливает свет на многое. И на судьбу Володи Сафонова, на всю неоднозначность, сложность его человеческой драмы. И на судьбу созданного воображением Юрия Олеши Кавалерова. И на загадку главного героя романа Б. Левина.
3
Один из величайших композиторов прошлого века так сказал однажды о проделанной им духовной эволюции:
"- Когда мне было 18 лет, я говорил: "Только я!". В двадцать лет я стал говорить: "Я и Моцарт!". Позже, когда подходило к тридцати, я уже говорил: "Моцарт и я!". Теперь, когда мне уже почти сорок, я говорю: "Только Моцарт!""
Вероятно, этот путь - в той или иной форме - проходит в своем духовном развитии каждый нормальный человек. Юность - это пора, когда человеку кажется, что в нем таятся огромные силы, что ему дано свершить то, что до него не удавалось еще никому на свете. Это пора великих мечтаний, неистовой жажды славы и успеха. Кто в юности не мечтал о том, чтобы прославиться, стать знаменитым? Даже неважно, в какой именно области: важно прославиться!
Именно так думает, так чувствует, так осознает себя восемнадцатилетний Миша Колче: "По ночам… он подолгу не засыпал, мечтая о силе, о могуществе, о славе…
Миша не знал еще, в какой области он отличится, и над этим не особенно задумывался. Он готовил себя. Он грунтовал себя знаниями, как художник грунтует холст для будущей картины. Физика, философия, химия, математика, биология, литература - он все это очень добросовестно изучал по собственному плану и, обладая блестящей памятью, опередил на много лет своих ровесников". Миша эгоцентричен, даже эгоистичен. Но это в конце концов тоже обычное, быть может, даже неизбежное свойство юношеского сознания, юношеского самочувствия. Юность эгоистична, самолюбива и обидчива.
Из своего родного города Миша едет в Москву. Жить он там собирается у своего дяди, брата матери, Александра Праскухина. Тот только что получил новое назначение в торгпредство, в Литву. Московская комната его будет пустовать, и в ней временно поселится Миша.
Миша никогда еще не видел своего дядю. Он знает его только по рассказам матери. Но уже заранее влюблен в него. Да и может ли быть иначе? Ведь Праскухин - большевик с дореволюционным стажем, герой гражданской войны. Миша с трепетом ждет встречи с ним. Он страстно желает ему понравиться, произвести впечатление умного, передового, независимо и оригинально мыслящего молодого человека. И именно поэтому ведет себя неловко, неестественно, то и дело попадая впросак: "Баульчик раскрылся, оттуда выпали румяные домашние булочки, покатились по паркету антоновские яблоки.
Миша покраснел. Александр Праскухин помог ему собрать с пола булочки и яблоки. Последнее яблоко, с засохшим листочком, он крепко-накрепко вытер белоснежным платком и так надкусил, что из яблока просочилась пена.
- Я люблю антоновку, - одобрил Праскухин. Он сидел в кресле, заложив ногу на ногу.
- Мне тоже нравятся эти яблоки, - оживленно и неестественно заговорил Миша. - В них много сентябрьской меди и осенней прохлады.
Он хотел понравиться Праскухину, и что бы он ни говорил, у него выходило фальшиво и крикливо. На вопрос дяди, как мама и папа, он небрежно заметил, что старики живут неплохо.
Праскухина покоробили и "старики" и "сентябрьская медь".
Миша, заметив на столе заграничный паспорт Праскухина, как-то театрально приподнял его и сказал громко, не своим голосом: "Краснокожая паспортина!"
- Помните у Маяковского? - И неожиданно появившимся баском он торжественно продекламировал: - "С каким наслажденьем жандармской кастой я был бы исхлестан и распят за то, что в руках у меня молоткастый, серпастый советский паспорт". Здорово? - спросил Миша.
- Ничего, - очень тихо и без всякого восторга заметил Праскухин, внимательно оглядывая Мишины ботинки, длинные коричневые чулки, завернутые у колен, и широкий черный галстук.
Ему все меньше и меньше нравился этот юноша.
- Прекрасный поэт! Замечательный поэт! - возбужденно повторял Миша, шагая по комнате. - Куда до него Демьяну! - сказал он авторитетно, остановился, чиркнул спичкой, закурил папиросу.
Праскухин в поэзии мало разбирался. Однако он любил Пушкина, Лермонтова, Некрасова. Кое-что ему нравилось у Блока, кое-что и у того же Маяковского. За Демьяна он обиделся. Он привык с самого начала Октябрьской революции читать стихи Бедного в "Правде". Потом он прекрасно помнит, какое огромное значение эти стихи имели на фронте во время гражданской войны… И теперь этот самонадеянный юнец росчерком жеста снизил Демьяна. Праскухин почувствовал в этом личное оскорбление и хотел ответить Мише резко и грубо, но сдержался, сумрачно спросил, поедая уже третье яблоко:
- Сколько вам лет?
- Вчера в дороге исполнилось восемнадцать, - охотно и так же возбужденно продолжал Миша. - Это уже очень много! Через каких-нибудь двенадцать годков будет тридцать, и финиш. Как мало сделано, как мало осталось!..
- Это неверно, - сказал Праскухин. - Мне через три года сорок, и я…
Но он не закончил своей мысли, заметив ироническую улыбку на полураскрытых Мишиных губах, и сурово спросил:
- А что вы будете делать в Москве?
- Учиться. Полагаю специализироваться в области математики и физики, - заявил важно Миша. - Потом я и художник…
И то, что Миша художник, и то, что "полагает специализироваться", показалось Праскухину ненастоящим, его раздражал нахальный и слишком самонадеянный Мишин тон…"
Это первое впечатление оказалось решающим. Сразу возникшее раздражение навсегда определило отношение Александра Праскухина к племяннику. Мало того! Это мимолетное раздражение все росло и к концу книги превратилось в стойкую, прочную неприязнь.
Под эту свою неприязнь Праскухин даже подвел некий философский фундамент, солидное идеологическое обоснование: