Роман А. Гецадзе повествует о жизни крестьян одного из горных районов Западной Грузии в дореволюционное время. Автор интересно и увлекательно рассказывает о быте и нравах грузинской деревни, передаёт сочный колорит её жизни, с художественной убедительностью рисует целую галерею образов. В центре романа судьба двух друзей - Карамана Кантеладзе и Кечо Чаладзе. Они с ранних лет дружат, вместе тянут суровую и безрадостную лямку жизни, вместе отправляются в город на поиски лучшей доли, но, потеряв надежду выбиться в люди, возвращаются обратно в родную деревню. Жизнь их полна лишений и превратностей, однако друзья не утрачивают душевного тепла и внутренней порядочности. И эти качества, а вместе с ними и присущий им необыкновенно тонкий юмор, помогают героям книги сохранить в себе всё самое лучшее, человечное.
Содержание:
Часть первая - Жизнь уходит, жизнь приходит 1
Часть вторая - Истинна только жизнь 29
Часть третья - В поисках счастья 60
აკაკი ისმაილის ძე გეწაძე
ყარამან ყანთელაძის ცხოვრეგის მხიარული და სევდიანი ამგეგი
(რუსულ ენაზე)
Акакий Исмаилович Гецадзе
Весёлые и грустные истории из жизни Карамана Кантеладзе
Перевод с грузинского Л. Баазовой и Э. Нейман
Редактор Г. Семёнов
Часть первая
Жизнь уходит, жизнь приходит
Запоздалое рождение и жалобы виновника торжества
Да, дорогие, ваша правда, имя моё, пожалуй, стоит целой жизни: Ка-ра-ман! Хотя, что уж тут говорить, - человек украшает имя, а не имя человека!.. Верно и то, что прозвищ у меня великое множество: чего-чего, а этого богатства мне не занимать! Впрочем, на земле, наверное, не найдётся человека, которого бы его близкие не окрестили на свой лад. А уж меня-то!.. Пересчитать все эти прозвища - не хватит пальцев на руках и на ногах: и горемыка я, и злосчастник, плутишка и пройдоха, счастливчик, болтун, мудрец, ветрогон, пустозвон, чёрт паршивый, ангелочек… бог весть, сколько их там. Но, положа руку на сердце, так ведь и было на самом деле: одни считали меня ангелом, другие - чертякой и плутом. Вообще-то, чего греха таить, так оно и было, а потому я помалкивал и не отбрыкивался от всех этих прозвищ. Ах, да, чуть не забыл! Ещё называли меня наоборот родившимся. Но тут уж я - извините, ни в какую! Это последнее прозвище я не подпускал к себе и на расстояние ружейного выстрела. Известное дело, кто всегда со всеми соглашается, у того, значит, мозги не в положенном месте. Вот я и показал себя: задрал голову, гордо повернулся к народу и зычно гаркнул:
- Эй, вы, там! Сами вы наоборот родились! Ну и что ж, что я не головой вылез на божий свет? Лучше-ка ответьте мне, разве кто-нибудь ходит головой по земле? А? То-то же! Вверх ногами! Вот и перестаньте болтать!
После этого все словно языки проглотили! И вокруг меня тишь да гладь. Надоедливые сверчки - и те притаились. А я тут обрадовался и ещё больше взъерепенился:
- Запомните, братцы, я прыгнул на землю ножками да так и проходил по ней всю жизнь, намотайте себе это на ус! - И всё!
Ни одна живая душа не говорила мне больше об этом. Ну, а насчёт ножек, сами понимаете, сболтнул я ради красного словца. Дело в том, что две бабки-повитухи с трудом выволокли меня на свет. Оказывается, моя матушка девять лет не могла родить ребёнка, а дед Нико изгрыз с горя девять превосходнейших кальянов: как же - семейный очаг остывает!
И наконец случилось чудо: надежда и радость семьи росли вместе с животом матери, а вскоре родители забрали её к себе домой рожать. К исходу девятого месяца, это было в конце августа, под нашим раскидистым орехом был накрыт пышный стол. За ним собрались дед Нико, мой отец Амброла, бабка Гванца и дядя Пиран; сидят они так, угощаются разными яствами и ждут вестника радости. Тамада уже из кожи вон вылез, а того всё нет и нет. Ради такого праздника в погребе открыли непочатый чан, но ему долго пришлось стоять с разинутым ртом в ожидании своего часа.
Все уже устали глядеть на дорогу. Бабка Гванца каждый день с раннего утра пекла пироги и каду, варила ветчину и держала наготове в курятнике цыплят. Но весь урожайный месяц моим дорогим родственникам пришлось-таки провести под орехом. Постепенно деревья потеряли листья, а солнце тепло, пошли дожди, и стол перенесли на балкон. А вскоре совсем похолодало, стол внесли в комнату и поставили возле огня, а гонца всё нет. У отца моего лопнуло терпение, он, грешным делом, подумал, не обманула ли его жена. Засунув за пояс длинный кинжал с чёрной рукояткой, отец вскочил на жеребца и отправился к тестю.
Привязал жеребца к забору, а сам тихонечко подкрался к дверям: оттуда слышался тихий стон. Лицо его прояснилось, он заулыбался и подумал: хорошо, удачно попал: вот-вот разрешится! Ошалев от радости, отец с шумом распахнул дверь, но… Не тут-то было! Скоро сказка сказывается, да не скоро дело делается. Смотрит - отяжелевшая супруга его важно восседает на старой тахте, тёща преспокойно шерсть чешет, а тесть прикорнул у камина и мирно посапывает. Старик, оказывается, приболел и оттого постанывал во сне. Всё стало понятно отцу, и он, начав было не на шутку тревожиться, успокоился и уехал домой.
Конечно, я немного запоздал со своим рождением, и родителям моим пришлось повременить с крестинами, но, клянусь вам, медлительность и степенность, свойственные рачинцу, здесь ни при чём. Родители во всём виноваты. Случилось так, что тем летом сосед наш заколол буйвола. Отец взял да и приволок домой огромный кусок мяса, а матушка поспешила его отведать. А если женщина на сносях ест буйволиное мясо да ещё досыта, до отвала - что из этого получается вы сами знаете: с родами она не торопится. Как видите, лишь одному легкомыслию своих родителей обязан я тем, что запоздал с рождением на целых три месяца и вместо отпущенных мне девяти пробыл в чреве своей родительницы, как и положено буйволёнку, добрых двенадцать. А матушкино обжорство привело к тому, что с самого же начала я заимел присущие воловьему роду качества: такие, как терпеливость и неповоротливость.
Девочка, созданная богом, и вылупившийся из яйца мальчик
Когда мне исполнилось шесть лет, я стал уже что-то соображать и однажды спросил отца:
- Па, откуда я появился?
"Па" чесанул себе затылок, сморщил лоб и ласково ущипнул меня:
- Откуда? Да оттуда… Откуда все остальные, проказник ты этакий!
- Откуда это "оттуда"? - не унимался я. - Скажи, а если не скажешь, то…
Я вспомнил, что отец не разрешал мне ложиться в его постель - я всегда спал с дядей, - и выпалил:
- Вот, возьму и лягу в твою кровать и больше оттуда не встану.
Это несколько озадачило его, он снова почесал голову и промямлил:
- Откуда ты появился?.. Э-э-э… как там его…
В это время взгляд его упал на пёстрый хурджин, который накануне мой дед, возвратившись с базара, запихнул под топчан.
И, обрадовавшись, отец воскликнул:
- Я тебя в городишке Они на ярмарке купил и принёс домой в этом хурджине!
- Вроде того как дед вчера белого гуся?
- Во, во!
- А голова моя тоже торчала из хурджина?
- Голова? Гм!.. Да, кажется, торчала.
Я заметил в голосе отца некоторую растерянность, и это меня насторожило. Поэтому на второй день я пристал уже к матери:
- Мамочка, как я появился на свет?
Мать чмокнула меня в лоб и тут же, не раздумывая, сказала:
- С неба ангелы принесли, лапочка.
- А папа сказал, что меня на ярмарке в Они купили?! - удивился я.
- Вот именно! - не растерялась мама. - Когда ангел пролетал над Они, ты, оказывается, сидел у него на правом крылышке. Ну, а ты ведь с самого начала был шалунишкой: увидел на базаре румяные яблочки и свалился на них. А тут тебя лавочник - хвать и подобрал. Но у него дома было уже двое таких ребят, вот он тебя и продал за золотой рубль.
Это тоже показалось мне подозрительным.
Тогда я решил обо всём расспросить деда.
- В поле нашли, - сказал дед. - Во время пахоты увидели тебя, ты сидел на бугорочке, я тебя сразу и схватил. Кто же отпустил бы такого мальчика!
А бабка сказала:
- Тебя нашли в гнезде у орла.
- А как я туда попал?
- Э-э… из яйца вылупился.
- Как цыплёнок?
- Нет. Цыплёнок вылупился, а ты вслед за ним погнался и схватил его за ножку, вот!
- А-а!
Дядя Пиран сказал:
- Я подстрелил в лесу оленя, а ты у него на рогах сидел.
Это сначала мне понравилось: я был страшно польщён - а вдруг я олений сын! Но, поразмыслив, сообразил, что все они старались что-то скрыть от меня.
Любопытство совсем меня одолело, и я решил во что бы то ни стало раскрыть тайну моего появления на свет. Далеко за этим ходить не пришлось, мой дружок Кечошка был моим соседом. Я залез на плетень и позвал:
- Кечо-о-о!
Но он не появлялся, и я снова заорал.
- Кечошка-а! Кечули-и! Я же знаю, что ты до-ома! Выходи-и!
Наконец открылась дверь и во двор вышел конопатый мальчишка с непомерно большой головой на тонкой шее. Он что-то жевал, и щёки его были вымазаны красной фасолью.
- Чего тебе? Наверное, хочешь в речке искупаться? Я пока занят, мать дала мне вылизать большой горшок…
- Да нет же! Иди сюда, я тебе что-то скажу на ушко.
- Знаю я твоё "на ушко"! Заорёшь в ухо!
- Нет, клянусь мамой, я потихоньку.
Ну раз уж я поклялся - пришлось ему поверить, он нехотя подошёл к плетню и сунул мне под нос своё ухо, величиной с тыквенный лист.
- Слушай, глупая башка! Знаешь, как ты на свет появился?
- Откуда же мне знать?
- А я знаю, дед купил меня на базаре за золотой рубль.
- Ого! Правда?
- А то нет! Потому-то и зовёт меня мама "золотой мой мальчик".
- Ну и что! Моя мама тоже один раз сказала мне: - Золотой мой, сбегай, принеси воды!
- А может, и тебя купили?
- Спросить?
- Давай!
Кечо рысцой бросился в дом, но вскоре вывалился оттуда насупленный. Вид у него был такой, что, казалось, вот-вот расплачется.
- Ты чего это?
- Того… папа сказал, я, говорит, тебя не покупал… Откуда, говорит, у меня деньги… я сам тебя сделал… - слёзы помешали ему договорить.
- Ну и чего ты ревёшь? Просто твой отец бедней моего, - утешил я его.
Но это не помогло.
- Я не золото-ой ма-альчик, а-а-а! - плакал он, и слёзы величиной с горошину катились у него по щекам.
Я смотрел-смотрел на него и вдруг увидел, что нос у него кривой.
- Что же, если отец тебя сам сделал, не мог он тебе поставить голову поменьше и нос поровнее? - упрекнул я его отца.
- Нос он мне ровный сделал, а я вывалился из люльки и сломал его, - вступился сын за отца.
- Так у твоего отца точно такой же нос, значит, он тоже упал из люльки?
- Ты что? Разве он поместился бы в колыбели? Когда он спит, у него ноги торчат с топчана, и мама даже вешает на них что-нибудь. А нос свой он прищемил в дверях.
Я поверил, но не переставал удивляться, как это Лукия умудрился вылепить сынка так, что они как две капли воды похожи друг на друга. Кечо был вылитый отец, только без бороды и усов. Я уже собрался было слезть с плетня, когда увидел, что по дороге идёт дочка попа Кирилэ, Гульчина, в голубеньком платье и красных сандалиях. В руках у неё был длинный прут, которым она погоняла взъерошенных гусей. Я мигом перемахнул через ограду и как разбойник преградил ей путь. Гульчина была всегда гладко причёсана, и я с особым удовольствием трепал её аккуратно заплетённые косички. Она и теперь испугалась, что я схвачу её за косы, как за вожжи, и погоню, как лошадку. Потому-то она и шарахнулась от меня и, перебежав на другую сторону дороги, замахнулась прутом.
- Не смей подходить, Караманика, не то…
Гуси всполошились, забили крыльями, но взлететь не смогли, а только шумно загоготали, вытянув шеи. Увидев, что она испугалась не на шутку, я успокоил её:
- Не бойся, Гульчина, я тебе ничего не сделаю, ты только ответь мне на один вопрос.
Убедившись, что я не замышляю ничего дурного, она опустила прутик и уже миролюбиво спросила:
- Ну, чего тебе?
Я почесал голову и спросил:
- Послушай, Гульча, откуда ты появилась?
- От бога.
- От какого бога?
- Который на небе. Не веришь - спроси у моего отца.
- Ну да! Он мне уши надерёт.
- Не бойся, если ты меня не обидишь, он тебя не тронет.
Гульча была миленькая девочка, у неё были красивые чёрные глазки и длинные, как дуги, брови, румяные щёчки и алые, словно спелая малина, губки. Тогда я ещё ни черта не смыслил в женской красоте, но её лицо навсегда таким осталось в моей памяти, тут уж ничего не поделаешь.
Накануне моя мама говорила, что красивый человек создан самим богом, и теперь, глядя на Гульчину, я вспомнил это, мысленно согласился, но и позавидовал немножко. Было обидно, что меня-то не бог создал. Мне стало жаль себя, и я чуть не заплакал, но вовремя вспомнил назидание своего дядюшки, что истинному молодцу не к лицу слёзы. Не хватало, чтобы Гульчина это заметила. Разочаровавшись во мне, она перестала бы меня уважать и бояться. Каково бы мне было? Я, конечно, ещё не разбирался во всех этих делах, но чувствовал, чем это могло бы обернуться. Потому я и крепился, что было сил, чтоб ни одна капля из глаз не вылилась.
Не сразу сообразив, что ей ответить, я только и сказал ей:
- Врунишка ты, врунишка!
- Почему?
- Знаешь, что я у отца твоего спрашивать не стану, вот и обманываешь меня.
- Тогда спроси у моей мамы.
- Не хочу!
- Что же мне делать?
- А ну покажи мне, где этот твой бог? - воскликнул я внезапно.
- Где… там! - показала она на небо.
- А в небе и ангелы летают.
- Ну и пусть.
- А меня ангелы принесли… Думаешь, я хуже тебя? Вот!
- Мне-то что! - равнодушно передёрнула она плечиками и снова погнала пред собой галдящих гусей.
Но мне не хотелось, чтоб она уходила победительницей, и я закричал ей вслед:
- Постой! А откуда бог появился?
- Чего?
- Откуда бог появился?
Она сначала растерялась, открыла рот и вылупила на меня глаза, но потом, взмахнув прутом, нашлась:
- Это ты у моего отца спроси, - и пошла вприпрыжку своей дорогой. Вот теперь-то я заставил её сбежать. Теперь мы были квиты, но несмотря на это, червячок сомнения грыз меня. Мрачный я вошёл во двор и снова пристал к матери:
- Мамуленька, а кто же создал ангелов?
- Ангелов? Бог, сынок!
- Правда?
- Вот вырастешь - узнаешь.
Я обрадовался, окрылённый вылетел на улицу, догнал девочку и крикнул ей:
- Гульча! Гульчина! Мама сказала, что ангелов тоже бог создал!
- Знаю. Папа меня всегда ангелочком называет.
- Тебя? Ангелочком? - Теперь я посмотрел на неё совсем другими глазами. С этой минуты ангелы представились мне хорошенькими девочками в голубеньких платьях и красных сандалиях. Я даже ухмыльнулся, но вдруг вспомнил, зачем я побежал за ней, и беспечно махнул рукой: - Зовёт и пусть себе! А я тебе совсем о другом хочу сказать: если бог создал ангелов, а ангелы меня, то всё равно выходит, что бог меня создал!
- Подумаешь, большое дело! - пренебрежительно ответила Гульчина, и мы расстались.
Я чувствовал себя посрамлённым. Когда я узнал, что в моём появлении замешан бог, то летел как на крыльях, а теперь был похож на несчастного мокрого цыплёнка. Меня сильно задело, что Гульчина встретила эту весть равнодушно и не разделила моей радости.
В другое время я бы вцепился ей в волосы и хорошенько поколотил бы, а теперь еле сдерживался, чтобы не расплакаться.
Разве я знал, что дома меня ждало ещё большее разочарование!..
Когда я вернулся домой, отец решил поднять на чердак огромное бревно и попросил мать помочь ему. Подложив под оба его конца палки, отец начал поднимать бревно. Мать не выдержала, палка, которую она держала, выскользнула из её рук, и бревно свалилось на землю, едва не сломав ей ногу.
- Ты, мать, жива? - бросился к ней перепуганный отец.
- Спаслась! Спаслась! - ответила побледневшая мама, присела на бревно и вытерла косынкой выступивший на лбу пот.
Увидев, что беда миновала, отец взбесился:
- Да что ж ты такая бестолковая и дохлая!
- Здравствуйте! Думаешь шутка выдержать эту тяжесть? Нашёл богатыря!
- Думаю… не думаю… а, ух! И на кой только чёрт бог создал женщину!
- Скажи, пожалуйста! А как бы ты появился на свет?.. Или твой сыночек? Может, ты думаешь, что Караманчика нам и вправду с неба сбросили, - засмеялась мать.
Я стоял за стеной амбара и всё слышал. Э-эх! Хоть бы я оглох тогда! Меня словно холодной водой окатили. Я понял, что ни сам бог, ни ангелы не имели ровно никакого отношения к моему появлению на белый свет. Более того, я смекнул, что этим богом и ангелом и была та, которой только что бревно чуть не сломало ногу. Я страдал и сокрушался оттого, что все жестоко обманывали нас, детей, - отец, мать, бабка, дед, дядя и даже поп Кирилэ, которого в деревне называют самым святым человеком. И выходило, что самым честным из всех был отец моего дружка Кечо: он-то не скрыл от сына правды.
Итак, недолго парил я орлёнком в небе, пришлось спуститься на землю. Как горька иной раз бывает правда! Хоть бы ещё два годика потешиться сладостными мечтами, прогуливаясь по небу вместе с Гульчиной!
Да к чёрту всё! Что было, то было! Ни кувшина разбитого, ни сердца не исцелить. Отчаиваться из-за этого не следует. Ну и что ж с того, что я стал человеческим сыном? Правда, если бы спросили у меня, я бы, конечно, выбрал себе в родители бога и ангелов, но ведь на свете ничего не делается по нашему хотению. Эх-ма!
Гроб и колыбель
В день моего рождения в материнский дом пришли двое братьев. Один принёс колыбель, другой гроб, - так радость и горе впряглись в одно ярмо. Смерть и жизнь, взявшись за руки, вместе вошли в маленький домик. В тот день, когда я родился, мой дед Караман испустил дух. Моя бабушка Тапло, сидя на полу, одной рукой обнимала гроб, а другой держалась за колыбель. Народ притих, все решили, что она вот-вот распустит волосы и начнёт вопить, но бабушка вдруг бодро закричала:
- Люди! Не надо слёз, не то ещё горе к ребёнку перейдёт! Что плакать-то: один ушёл, другой пришёл!
Прийти-то я опоздал на добрых три месяца, но зато вовремя попал.
Дай бог всякого благополучия нашему доброму соседу: ведь это он заколол буйвола и угостил мою мать. После смерти своего отца она должна была бы надеть чёрное платье, но моё рождение помешало этому. Ведь, коли женщина качает люльку, то ей негоже рядиться в траур. А тут не только мать, но и сама бабушка Тапло не надела чёрного. Так по бедному моему деду Караману не носили траура да и не оплакали его, как следует.