9
Настя и Груня, тесно прижавшись друг к другу, сидели в каменном сарайчике. На дворе бушевала метель. Было темно.
- Груня! - тревожно позвала Настя, толкнув локтем сестру. Груня молчала. - Ты что, спишь? - затрясла ее Настя. - Ну, полно притворяться, ведь не спишь, знаю, Груня… Грунюшка!
Дверь открылась, захлопала о стенку, в сарай ворвался студеный ветер.
- Да Грунька же!
Груня притворялась: ей хотелось попугать сестру.
- И трусиха же ты, - удивленно протянула она, - в кого только уродилась. Вот как помню тебя, всегда ты боялась.
- Тише… - толкнула ее Настя.
Обе прислушались. Ветер выл на разные голоса, остервенело и зло бросался на стены сарая. В открытую дверь тускло виднелся двор с темными очертаниями хлева, голой качающейся рябиной.
- И почему так нехорошо, когда ветер ночью? - прошептала Настя и вздрогнула.
- Всегда нехорошо, когда ветер, - ответила Груня. Но ее голос прозвучал беспечно, ей нравилось лежать на охапке душистого сена и слушать, как во дворе тоскует ветер. А Насте было не по себе, и она все теснее и теснее прижималась к сестре. Смешно подумать: ей уже двадцать четыре года, а она по-прежнему, как и в детстве, боится темноты. Когда она была еще девчонкой, в избе до тех пор не гасили свет, пока она не уснет, а если, случалось, погасят, так Настя не давала покоя Груньке - все время дергала ее за руку и тревожно спрашивала: "Не спишь?" И теперь, как только темнело, Настя даже в сени одна боялась выходить. Вот поэтому она и сейчас с Груней. Полинка наотрез отказалась идти с ней, она громогласно заявила, что одна поймает ворюгу.
За стеной что-то зашуршало, послышался приглушенный голос. Настя вцепилась в Грунькину руку. Груня потянулась за лопатой, крепко сжала черенок. Но никто не появился.
- Только пугаешь.
- Стра-а-шно… - протянула Настя.
Помолчали, слушая вой метели.
- А что, Настя, нравится тебе Субботкин?
- Это тебе он нравится.
- С чего ты взяла?
- А чего ж спрашиваешь?
- Да потому, что чудной он какой-то. Усища себе отрастил…
- Ну и что ж! Все равно хороший он, и глаза такие ласковые… Вот бы тебе за него замуж.
- Ой, дура! - воскликнула Грунька и засмеялась каким-то журчащим смехом.
- Тише…
"У-у-у!" провыл ветер, хлопая дверью.
- А у нас в Ярославской таких метелей нет, - помолчав, сказала Настя.
- Ну и что?
- Так… Мама все вспоминает наш дом. Мне так все равно, где жить, тут даже интересней: как-то все в новинку. Вот другой раз я думаю: пройдет год, снимем мы урожай, избу-читальню к тому времени отстроим, Кузьма Иваныч говорил, электричество у нас будет.
- Ну и что?
- Так… хорошо.
- ЗИС надо покупать, - прижимаясь щекой к Настиному плечу, мечтательно сказала Груня, - сядем мы и поедем в райцентр в дом культуры, час туда, час обратно… А там спектакль посмотрим, в настоящее кино сходим…
И обе замолчали, мечтая о том времени, когда у них в колхозе будет своя машина.
- А что Кузьма Иваныч не женится? - неожиданно спросила Настя. Она, видно, пошла в отца - ей хотелось непременно всех переженить.
- Если только на тебе женится он, а так-то на ком больше? - насмешливо сказала Грунька. - А на тебя, я смотрю, он заглядывается.
- Не на меня, глупенькая, а на Марию нашу смотрит. Как увидит, так и засияет, ровно новенький двугривенный.
- Зато Мария на него не смотрит…
- А жалко мне ее, - вздохнула Настя, - и чего ждет? Разве дождешься теперь? Все, кто жив остался, вернулись, а о нем до сих пор ни словечка.
- А вот это и хорошо, что ждет его да верит, что вернется; значит, настоящая любовь до гробовой доски. Если уж я кого полюблю, так только так… А что, верно, Кузьма Иваныч интересуется Марией?
- Еще как! Пришла я к ним в дом беседовать по конституции, собрались там Марфа Клинова, матка Кузьмы Иваныча и Лапушкина, в общем, вся моя трехдворка, и Кузьма Иваныч тут был…
- Так вот при всех и спрашивал?
- Ну да, при всех, что он, дурак, что ли? Это уж потом, когда я беседу кончила и попросила его, чтобы он меня домой проводил. Он и пошел. Сначала все спрашивал о звене, читаю ли я книжки по агротехнике, а уж потом про Марию спросил.
- Чего ж он спросил? - пошевелилась Груня.
- Ну, так, вообще… Тут словами не передашь, тут надо было слышать его голос, - слова обыкновенные, а звук такой, что сразу видно.
- Что видно?
- Ну, я сразу поняла… что он любит ее.
- Ну и дура после этого. Он или никого не любит или Дуняшу Сидорову любит. Сама Дуняшка мне говорила, как Кузьма Иваныч даже про газеты ей говорил: не иначе, как до своего уровня хочет довести, а как доведет, так и женится.
Они еще долго говорили, прижавшись друг к другу. Метель не утихала, дверь хлопала чаще, но встать и закрыть ее было неохота, боялись, что собранное тепло уйдет и станет совсем холодно. У них были с собой часы, ручные со светящимися стрелками; Груня несколько раз уже поглядывала на них и, наконец, поднялась.
- Все!
В три часа их должна была сменить Полянка. Она появилась с громадным колом, а за поясом у нее торчал топор. Отправив сестер, она перетащила сено к выходу и уселась так, чтобы еще за несколько шагов от сарая увидать вора. Но ей скоро надоело смотреть в тьму и, решив, что услышит вора по шагам, она укутала нога в отцовский тулуп и, привалившись к стене, закрыла глаза. И сразу же перед ней появился Кузьма; он поглядел на нее и улыбнулся, и Полинка улыбнулась. Она была твердо уверена: он прочитал письмо и, конечно, понял, кто писал его, иначе бы так не посмотрел на собрании. Как-то теперь она встретит его? А если он покажет письмо ребятам? И ей уже казалось, как все над ней будут смеяться, не давая прохода. "Утоплюсь, когда так! - решила Полинка. - Возьму и утоплюсь. Если, скажу, не любишь, мил дружок, то незачем мне и на свете прозябать". Но от таких мыслей по спине у нее побежали мурашки, и она опять начала мечтать о том, как завтра чуть свет Кузьма прибежит к ней в дом, обнимет ее и объявит во всеуслышание: "Предлагаю руку и сердце!" И Полинка возьмет его руку и сердце, и будет свадьба. А потом? Это что же, значит, и прощай молодость? И с ребятами не покатайся в санях и босая не пробеги по снегу. Как бы не так! Да я завтра же первая откажу ему и в руке и в сердце! А он скажете "А зачем вы, Полина Поликарповна, письмо мне писали, зачем мое сердце волновали?" И Полинка, окончательно запутавшись в своей любви, глубоко вздохнула, ей нестерпимо захотелось с кем-нибудь посоветоваться, хорошо бы с Настей. Настя - молчальница, она уж никому не скажет. Однажды Полинка разбила чашку, и, сколько мать ни допытывалась, Настя так и не выдала ее. Вот с ней бы посоветоваться. И Полинке стало так невмоготу ждать, когда наступят часы дежурства Кости Клинова, что она, не вытерпев, подвела часы на сорок минут и побежала его будить.
Костя не сразу вышел, а когда появился на крыльце, то хмуро заявил:
- Рано разбудила…
- Эва рано! - Полинка сунула ему светящиеся часы.
Костя нагнулся к циферблату, с трудом разобрал начало шестого и недовольно буркнул:
- Подвела, поди…
Но Полинка так раскричалась, что у Кости исчезли всякие сомнения.
- Ну, что ж, ладно. Только зря это, вор никогда не пойдет две ночи подряд в одно место.
- Знаешь ты!
- Знаю, слыхал…
Как только Костя пришел на пост, он сразу же перетащил все сено в самый дальний угол и завалился спать. Все-таки он здорово устал: весь день работал, возил лес, а вечером бегал за врачом, а врача не так-то легко найти, он на одном месте не сидит, ездит по колхозам. Врач долго не соглашался ехать, все выспрашивал, что с отцом, есть ли у него жар, что болит, и Косте пришлось соврать: "Ничего не знаю, председатель велел вызвать, вот и вызываю". Врач, высокий старик, похожий в шубе на медведя, обозвал Костю лопоухим и всю дорогу брюзжал. А Костя думал: "Раскусит доктор батькину болезнь или батька обдурит его? Если раскусит - так тому и быть, если нет, то я ни слова не скажу доктору, а отцу пригрожу Кузьмой Иванычем, и отец перестанет позорить меня".
Дома врач долго мял и выспрашивал Павла Клинова и, наконец, морща губы, сказал:
- Похоже на ишиас.
Павел ничего не понял, но сразу начал стонать.
"Обдурил батька доктора", - подумал Костя и стал засыпать под вой ветра.
Всю ночь бушевала метель, свистала в голых ветвях намороженных деревьев, взлетала на каменистые бугры и оттуда, расстилаясь по скатам, заполняла низины, взвихривала снежные столбы и мчалась в лес. И там, не прорвавшись сквозь его дремучую чащу, начинала стонать и плакать. А к утру все стихло, небо прояснилось, взошло солнце, и о метели напоминали только сугробы; словно белые медведи, они лежали, привалясь к домам и заборам.
Костя проснулся, когда уже на дворе стояло тихое утро. Накинув на плечи тулуп, он торопливо, покуда не разгулялся сон, побежал домой, забрался на печку и мгновенно уснул. Ему показалось, что он только успел закрыть глаза, как его стали будить; он подобрал ноги, но это не помогло, - его все равно тормошили. Тогда пришлось лягнуться. Кто-то полетел вместе с табуреткой на пол.
- Чего ты брыкаешься? Сдурел, что ли? - донесся до него Полинкин голос. Он ничего не понял и решил, что это ему снится, но тут его так дернули за ногу, что он слетел с печки.
- Кто? Чего? - закричал Костя.
- Идем немедля! Идем, Костька, по линии комсомола тебе говорю!
Через несколько минут он был у сарайчика, в котором охранял удобрения. Оказывается, ночью опять был вор и куча еще заметнее уменьшилась.
- Скажи честное комсомольское, что не спал? - приставала Полинка.
Костя хмуро молчал, лицо у него было помятое, растерянное. Поликарп Евстигнеевич закричал:
- Я не посмотрю, что ты комсомол, я тебя моментом разоблачу. Иди-ко сюда. Это что?
С огорода тянулись запорошенные снегом следы, они вели к сарайчику.
- Метель кончилась утресь, так? - горячился Поликарп Евстигнеевич. - Ежели вор был ночью, значит, его следов и в помине не было бы, так? Вот его следы, а вот твои свеженькие, сторожа великолепного, - ясна картина?
Но Косте картина не была ясна.
- Эка бестолковщина! Так ежели б во время метели, когда она буйствовала, вор пришел, то от его следов не было бы никаких следов. Так? В твои часы это происшествие произошло. Так и докладайте, девчата, Никандру - проспал Костька Клинов.
- Говори честное комсомольское, спал? - допытывалась Полинка.
Костя вздохнул и негромко сказал:
- Спал…
10
За ночь избу выстудило. Кузьма вскочил с постели, отшвырнул ногой на середину комнаты пестрый сшитый из лоскутков коврик и, прыжком расставив ноги, стал заниматься гимнастикой: он бегал, кланялся, приседал на корточки, потом достал двухпудовую гирю, выжал ее десять раз и выскочил в трусах во двор натираться снегом.
Степанида Максимовна уже привыкла к тому, что сын каждое утро выскакивает голый на улицу, и только одного опасалась, как бы невзначай кто не увидал, - сраму на всю деревню не оберешься.
Кузьма вбегал в избу красный, от него валил пар. Сорвав со стены суровое полотенце, он начинал одной рукой рьяно растирать себя и, бодрый, с ощущением хорошей свежести во всем теле, одевался и выходил на кухню, приветливо говоря:
- С добрым утром!
Так было и в это утро. И, глядя на сына, такого ладного и подтянутого, она уже и сама с усмешкой вспоминала вчерашний разговор. И верно, что за пара ему Дуняшка? Такую ли девку можно ему сосватать? Взять хоть и Груньку Хромову, по здоровью не уступит Дуняшке, а зато уж красотой никто за ней не угонится. Но, поглядев на озабоченное лицо сына, не решилась продолжать начатого разговора о женитьбе. А Кузьма думал о том, как хорошо было бы сегодня же доставить с поля танковый мотор. Потом прикинул, что на одной лошади не увезти его по бездорожью, придется с работы снимать двух лошадей, и Степан Парамонович опять будет ворчать, что председатель невесть что выдумывает. Потом вспомнил, что уже пятое февраля и надо составлять сводку в райзо.
В избу вошел Николай Субботкин.
- Не всё беда, бывает и счастье, - рассмеялся он, покручивая усы. - У нас Зорька отелилась двойней.
- Идем смотреть! - выскакивая из-за стола, сказал Кузьма. В сенях они встретили Поликарпа Евстигнеевича. На спине у него был мешок с мороженой рыбой.
- Куда прикажете рыбку, на склад али как там?
- Тащи Екатерине Егоровой да скажи ей - пусть составит список и раздаст по килограмму на семью.
На улице было морозно. Запушенные деревья были так чисты, что даже галки не решались сесть на их ветви и летали высоко стаей, без умолку крича. В низинах дорогу запорошило, а на буграх она была гладкая, словно стеклянная.
Телята стояли в избе, широко расставив дрожащие ноги, и, вытянув шеи, смотрели друг на друга мутными глупыми глазами. У обоих белели на лбу звездочки, и так оба они были похожи один на другого, что казалось, будто в избе только один теленок и он смотрит в свое отражение. Василиса Петровна, мать Николая, статная сорокалетняя женщина, сложив на высокой груди полные руки, ласковым голосом сказала:
- Вот и обжили новое местечко…
И Кузьме сразу стало будто теплее.
От Субботкиных он направился к скотному двору, где работали Алексей Егоров, Степан Парамонович, Иван Сидоров. Иван приходил в те дни, когда в кузнице нечего было делать. Сейчас он сидел верхом на бревне и счищал с него медно-красную кору. Кузьма обошел вокруг сарая, с удовольствием вдохнул свежий запах стружек, щепы, горьковатой коры. Рубили углы здания в лапу, под отвес. Сруб уже был готов, возводили стропила.
- Так что, товарищ председатель, на завтра работы хватит, - пробуя лезвие топора, сказал Егоров. - А уж потом без досок делать нечего, а время идет, сколько одних трудодней да сена расходуется на уход за скотом…
- И что ему говорить, разве он не знает? Все знает. Напрасно слова бросаешь, Алексей Иваныч, - с усмешкой заметил Сидоров и, рассердившись, так рубанул топором, что от бревна отлетела большая щепа и, кувыркаясь, загудела в воздухе.
- А вот, чтоб зря не расходоваться, после обеда поедем за мотором, - сказал Кузьма. - Приготовь инструмент, Иван Владимирович.
- Да чего за ним ехать-то? Понапрасну только время убивать, - сердито ответил Сидоров.
- А это потом посмотрим, напрасно или нет, - сдержанно сказал Кузьма и быстро пошел в парники.
На котлованах работала добрая половина всех колхозников. Горели костры, чадили на снегу черные головни, из ям летела на бруствер дымящаяся земля. Никандр работал в одной фланелевой тельняшке с непокрытой головой. Увидев Кузьму, он весело закричал:
- Встречный даем, Кузьма Иваныч! Вчера мы по две нормы дали, а сегодня по две с половиной грохнем!
Когда он говорил "мы", это значило: он сам и Николай Субботкин. На какой бы работе они ни встречались, непременно вызывали друг друга на соревнование. У каждого из них были в колхозе свои приверженцы, и часто в одной семье разгорались споры, кто кого осилит.
- Ты не гляди, что Колька долговязый, - кричал Поликарп Евстигнеевич. - Он долговязый, да не жильный, а Никандр, что пенек, его не уколупнешь!
На что Пелагея Семеновна веско отвечала:
- И все-таки одолеет Николай. Ежели человек носит усы, то в нем сказывается сурьезность, и он не мытьем, так катаньем, а обставит Никандра.
Кузьма знал о соперничестве, ему нравилось, что они работают с задором, и он не скупился на похвалу.
Меж котлованов возвышалась доска показателей: Никандр шел первым, Николай - вторым.
- Кузьма Иваныч, - окликнула Кузьму Мария, отходя от воза, наполненного торфом. Мороз нажег ей щеки, они стали алые, тугие, белый платок был в курчавом инее.
Кузьма подошел к ней. Он старался быть серьезным, но улыбка сама рвалась наружу, и он никак не мог скрыть, что ему очень радостно видеть Марию.
- Никандр с Николаем зарабатывают за день по четыре трудодня, остальные - по три, мне думается, надо увеличить норму, - деловито сказала Мария.
- Согласен; значит, опять кубометр в день, - любуясь ее большими серыми глазами, ответил Кузьма.
- Теперь вот что: из трех ящиков стекла один битый. На пятнадцать рам не хватило, - еще строже сказала Мария (ей нет никакого дела до улыбок председателя).
Она ожидала, что Кузьма нахмурится, узнав, что стекла не хватает, - разнарядка на стекло была уже вся использована, но он улыбался. Она встретилась с ним взглядом. У Кузьмы дрогнули ресницы, и улыбка стала такой хорошей, что трудно было не улыбнуться ему в ответ. Мария сдвинула брови. У нее есть Петр, он вернется; это ничего, что вот уже четыре года от него нет писем, он все равно вернется. Она резко повернулась и ушла.
- Хорошо, я постараюсь достать, - запоздало ответил Кузьма, провожая Марию теплым взглядом. "Да что это со мной? - спохватился он. - А все матка - наговорила вчера всякой ерунды, вот и заколобродило в башке. Работать, работать!" - приказал он себе и, твердо ступая, пошел к Субботкину. Надо было подзадорить парня, чтобы не уступал первенства Никандру. А глядя на них, и другие начнут работать лучше.