Большой конфуз
Царь Петр Алексеевич весьма был огорчен великим лихоимством и воровством, процветавшим среди его вельмож и чиновных людей. Хапала сколь могла не только приказная мелкота - стряпчие, подьячие и служители, но без зазрения совести и страха запускали лапу в казенный сундук с червонцами и государственные мужи первых рангов. Самый близкий друг царев и советник Александр Данилыч Меншиков и тот охулки на руку не клал - подбирал все: и рубли и целые деревеньки. А под конец жизни, будучи на высоком посту президента Военной коллегии, этот вельможа так заворовался, что даже Петру Алексеевичу стало невтерпеж. И государь учинил над своим любимцем весьма строгое следствие. А на заступу Александра Даниловича своей царственной супругой государь довольно круто поведал: "Не хлопочи за него! На сей раз не спущу. Помни, Меншиков в беззаконии зачат, во грехах его родила мать и в плутовстве скончает живот свой, и если не исправится, то быть ему без головы".
Лихоимство приняло столь широкие размеры, что умнейший человек своего века, впоследствии историк, - Татищев, угодя под подозрение, пытался обосновать его перед самим государем Петром Алексеевичем. Припертый к стенке многими прискорбными фактами, он без малейшего смущения разводил перед царем подобного рода рацеи:
- Государь мой, я не одобряю заворуйства, - сказал он твердо. - Я первый ворог его, ваше величество. Но при том надлежит учесть все обстоятельства подобного дела. В начале суда, ваше величество, судия должен смотреть на состояние дела. Если я, и ничего не взяв, противу закону сделаю, - повинен; а если из мзды к законопреступлению присовокупится лихоимство, должен сугубого наказания. Когда же я право и порядочно сделал и от правого возблагодарение прииму, ничем осужден быть не могу…
Отбросив это многословие, высказанное, надо разуметь, коротко и ясно:
- Мзду бери, но дело по-честному делай!..
Понятно; что при столь распространенном лихоимстве царь Петр Алексеевич несказанно радовался каждому честному человеку и не сутяге. И попав под благосклонный взор государя, такой обладатель редкого дара внезапно и быстро возносился до недосягаемых простым смертным государственных высот.
Подобное нежданное и высокое счастье выпало на долю скромного олонецкого воеводы.
Вот как произошла эта замечательная и поучительная история.
Царь Петр по решительности и подвижности своего характера всегда внезапно появлялся там, где его и вовсе не ожидали. Притом он ездил обычно в простом экипаже или двуколке, сопровождаемый лишь небольшой свитой. Одевался государь в своих странствованиях в простой дорожный мундир и высокие козловые сапоги, и посему сборы в дорогу были недолги.
В подобном виде, как снег на голову, он совершенно нежданно-нечаянно прибыл и в Олонец.
Этот весьма необширный по размеру и скромный городок царь изволил обойти пешком с тростью в руках. Он сошел с экипажа у городской заставы и, сопровождаемый толпой зевак и голопятых быстроногих ребятишек, благоволил пешком обойти градские валы и заплоты. При этом государь отрывисто и кратко отдавал приказы сопровождавшему его офицеру.
Осмотрев обветшалые от времени древние крепостные укрепления, царь быстро направился в воеводскую канцелярию и застал там старого олонецкого воеводу.
Старик замер от изумления, не веря своим глазам. "Неужто сие не во сне, а передо мной и впрямь стоит высокий и грозный гость?" - со священным трепетом подумал он.
Страх мурашками побежал по широкой спине воеводы, - в здоровущей по-мужицки руке царя он заметил изрядно увесистую трость.
"Слава те, осподи, хошь не дубинка", - успел утешить себя мыслию воевода и приготовился отведать вкус царской встречи.
Однако все тревоги старика оказались суетой и напраслиной.
Против ожидания царь ласково улыбнулся и милостиво спросил воеводу:
- Выкладывай, старик, какие есть в канцелярии челобитные дела?
Воевода пришел в разум, собрался с духом и упал в ноги государю. Он дрожащим голосом повинился перед царем:
- Виноват, и премного виноват, всемилостивейший государь, никаких челобитных дел у нас не имеется.
- Как никаких? - несказанно удивился государь и подумал: "Неужто пожгли иль истребили супостаты, предавая забвению не столь благовидные дела рук своих?"
Царь насупился и грозно поглядел на воеводу.
- Как никаких? - сурово переспросил он.
- Никаких челобитных, надежда-государь, - со слезами повторил воевода. - Виноват, батюшка государь, никаких челобитных я не принимаю и до канцелярии не допускаю, а всех челобитчиков соглашаю на мир и следов ссор сих не оставляю в канцелярии.
Воевода склонил голову и ждал грозного царского гнева, но государь вновь весь засиял добрым светом.
Царь весьма удивился необыкновенной вине стоявшего на коленях воеводы.
Он наклонился, поцеловал его голову и сказал:
- Я желал бы, чтобы все воеводы были столь же виноваты, как ты. Продолжай, друг мой, такое служение. Бог и я тебя не оставим.
Петр Алексеевич великодушно поднял воеводу с колен, простился с ним и, отказавшись от обеда, в тот же день отбыл из Олонца.
Перепуганный и взволнованный, воевода вновь обрел покой и сиял счастливым ликом. Он почитал себя счастливейшим человеком на белом свете.
Одни только приказные и копиисты воеводской канцелярии по неведомым нам причинам нисколько не ликовали и не хвалились столь нежданно ниспосланной царской милостью к воеводе. Они и вовсе недружелюбно поглядывали на грузного бородатого старика и недовольно хмыкали про себя: "Лиса старая".
Но каково было изумление и потрясение умов олонецких жителей, когда вновь последовало невероятное, неоспоримое своей действительностью, новое событие.
Государь требовал немедленно воеводу в Санкт-Петербург и назначал его прокурором Адмиралтейской коллегии.
Дело было простое и обычное для царя Петра Алексеевича, любящего размах, широту и необычные назначения. Как-то государь заметил в Адмиралтейской коллегии несогласие между сановниками. Чернышевым и Крейцем и решил, что обстоятельство это нисколько не способствует делу. В эту минуту царю и угодно было вспомнить про олонецкого воеводу. А вслед за этим не замедлил последовать и высочайший указ в Олонец.
Однако столь обычное и простое для государя дело в олонецких палестинах приобрело особенное сияние и блеск. И в лучах этого сияния славы купался не только сам воевода, но и все граждане Олонца. И что было неожиданнее всего - более всех возрадовались назначению и выбытию воеводы приказные и копиисты воеводской канцелярии. Они с превеликим рвением собирали своего патрона в дальнюю дорогу.
И когда воевода в скором времени тронулся в путь, то за его обозком долго следовали горожане и шумливые ребята, посылая самые благие пожелания и напутствия. А в олонецких церквах усердно трезвонили во все колокола, возвещая окрестным весям о начале необычайного возвышения отбывающего воеводы.
С веселыми и безмятежными думами ныне бывший олонецкий воевода прибыл в Санкт-Петербург и был принят государем. Благословляя олонецкого бородача на прокурорское поприще, царь сказал ему:
- Старик, я желаю, чтобы ты и здесь был столь же виноват, как и в Олонце, и, не принимая никаких ссорных объяснений, мирил челобитчиков. Ты ничем столько не услужишь мне, как тем, если поселишь между ними мир и согласие.
Воевода, а ноне прокурор Адмиралтейской коллегии, бухнулся государю в ноги и поклялся вести дела так, как то практиковалось им в Олонце.
Старик честно сдержал свое слово. Тихий и не менее осторожный, он исподволь забирал силу. Не прошло и года, как в Адмиралтейской коллегии и все причастные к делам ее ходили под недремлющим прокурорским оком. Ссоры, дрязги, наушничества - все отходило в прошлое, а вместе с тем стан прокурора заметно округлился, на лысой голове появился пышный парик, и, что всего удивительней, бывший воевода распростился со своей дремучей бородой, и его подбородок был тверд и чист, как добрая пятка. С приобретением дородства одно не изменилось, в этом человеке - глаза простодушные и добрые и вместе с тем почему-то нелюбимые и здесь сослуживцами. Подьячие, писчики и прочие приказные и тут недовольно хмыкали про себя: "Хитер, лиса старая!"
А между тем казалось, кому как не им следовало радоваться безмятежной радостью. Канцелярия пустовала, за столами одолевала от безделья сонная одурь: не скрипели писцы гусиными перьями, не изводили зря бумаги и чернил. В обширных потемневших шкафах крысы догрызали последние старые дела, а новых не предвиделось. Все дела челобитчиков вершил сам господин прокурор. Он зазывал их к себе в горницу, где на столе, крытом зеленым сукном, поблескивало петровское зерцало. И никто не знал, как мирил жалобщиков старик. Но только они уходили молчаливые и больше не препирались и не появлялись в канцелярии.
Все шло во славу божию и к благоденствию старого прокурора хорошо и гладко. У старика на "Невской прешпективе" появился дом, и он был, как полная чаша, наполнен до краев сытостью и благосостоянием.
Но всему бывает предел, и как часто сколь несправедлива и изменчива к человеку бывает фортуна! Эта жеманная и шаловливая капризница, осыпавшая дарами и вниманием олонецкого воеводу, также внезапно и коварно охладела к нему и повернулась спиной.
И тут пришло несчастие. И оно прогремело, как гром среди ясного голубого неба.
Спустя несколько лет после назначения олонецкого воеводы прокурором государь неожиданно вспомнил о нем и решил проведать, как идут дела опекаемого им. Как-то внезапно, как и тогда в Олонце, в одно чудесное утро он появился в Адмиралтейской коллегии. И почти ничего не изменилось в поведении монарха. Он добродушно обласкал прокурора и, как в былые годы, спросил:
- Ну, старик, сказывай, сколь и какие есть у тебя в канцелярии челобитные?
Прокурор смиренно склонился перед государем и сказал:
- И опять я виноват, ваше величество. Никаких челобитных я не принимаю, а склоняю всех на мир, и та метода, всемилостивейший государь, нашла свое пользительное применение и здесь.
Государь возрадовался, засиял:
- Добро, добро, друг.
И он крепко облобызал старика.
Однако царь изволил обойти канцелярию, все осмотреть. И сам убедился, - в горницах стояла тишина, да в шкафах белели остатки бумажной трухи старых Дел, изъеденных крысами.
Царь спросил подьячего, уныло смотревшего на него:
- Выходит, старик все дела кончает один?
- Один, один он вершает, государь-батюшка, - поклонился подьячий и снова стал нем как рыба.
Государь премного остался доволен найденными порядками и собрался уходить.
Но тут произошел большой конфуз.
Царь перешагнул порог приемной и опешил. Перед ним на коленях стояла шеренга подьячих, копиистов и служителей Коллегии и со слезами смотрела на него. Были они все худущие, остроносые и обшарпанные. Рыжий подьячий подполз на коленях к царю и протянул бумаги.
- Это что? - изумился Петр Алексеевич.
- Челобитная, всемилостивейший государь. Жизни не стало - ложись и умирай. Казни, но выслушай, государь, нас, презренных слуг твоих…
Из-за царского плеча выглянуло лицо прокурора; подьячий поперхнулся и вдруг смолк. Но царь понял; он быстро обернулся, сгреб прокурора за плечи и вытолкнул в дверь:
- Уйди, уйди, старик!
После этого государь принял от подьячего челобитную, но пожелал немедленно выслушать живую речь.
- Говори истину, инако скулы сворочу! - пригрозил царь.
Подьячий затрепетал, но выложил всю правду:
- Ведомо вашему величеству, что мы - служилые людишки - получали, и досель також, подлинно ничтожное жалованьишко, да в сроках выходит не малое утеснение. Год, а то и два и три, всемилостивейший государь, не видим подчас того жалованьишка. И тем жалованьишком пропитаться нам с домашними своими невозможно, отчего пришли мы в великое оскудение и нищету.
Царь побагровел и гаркнул:
- Ну и что ж? Я и сам на малом жалованьишке сижу, - он махнул полой вытертого кафтана, и все заметили на нем заплаты. Однако государь прикрикнул:
- Что ж удумали?
- Великий государь, - со слезой в голосе продолжал подьячий. - Не на то мы в обиде, что жалованьишко скудное и не в срок доходит, а о том кучимся, что житья нам от прокурора не стало. Ранее все мы понемногу дела вели и прибыток малый имели, а ноне наш старик охулки на руку же не кладет, всех челобитчиков ведет к себе в горницу, мирит и весь улов себе забирает.
- Как! - вскричал государь.
- Истинно так, - ударили лбом все подьячие и копиисты. - Истинно один, ненасытен он!
По лицу Петра Алексеевича прошла судорога, он потемнел и вдруг ринулся в прокурорскую горницу.
Что там произошло, никто не ведал.
Спустя малое время государь выбежал из горницы. Глаза его пылали гневом. И он зычно кричал на всю Адмиралтейскую коллегию:
- Был один, и тот, окаянный, оконфузился!
Царь сел на двуколку и умчал.
А спустя три дня бывший прокурор с большим конфузом вернулся на покой в родные пенаты, в преславный город Олонец…
1944
Медвежья история
Экзекутор Первого департамента Правительствующего сената, внезапно возвысившийся пиита Гавриил Романович Державин по невоздержанности своего характера изрядно повздорил с генерал-прокурором князем Вяземским и вынужден был выйти в отставку. При этом автор нашумевшей оды "Фелица" проявил немалую амбицию: прошение об отставке он, минуя своего начальника, подал через Герольдию непосредственно государыне Екатерине Алексеевне. К удивлению сенаторов, Гавриил. Романович не только получил отставку, но ему немедленно сообщили весьма многозначительные слова государыни.
- Скажите ему, - повелела императрица, - что я его имею на замечании. Пусть теперь отдохнет, а как нужно будет, то я его позову.
Государыня сдержала свое милостивое слово, и спустя малое время Гавриил Романович Державин получил высокое назначение губернатором в Олонецкую губернию. По опубликовании высочайшего указа он и не замедлил выбыть в губернаторскую резиденцию в город Петрозаводск.
По тогдашним временам Олонецкая и Архангельская губернии составляли единое особое наместничество во главе с генерал-губернатором Тутолминым. Следовательно, волею судеб две преважных персоны оказались на одной стезе.
Безусловно, все могло пойти хорошо и гладко, если бы эти персоны оказались иного склада, более мирного и уживчивого. Но все сложилось иначе, и, к огорчению многих, здесь нашла коса на камень.
Генерал-губернатор Тутолмин, участник Семилетней войны и любимец графа Румянцева, держался невыносимо гордо и напыщенно. И по гордости считал себя первейшим российским администратором.
Вновь назначенный олонецкий губернатор отличался не менее строптивым характером и крайней настойчивостью.
Не прошло и трех месяцев, как между этими почтенными вельможами разгорелась изрядная ссора. Явилось ли это результатом столкновения двух несносных характеров или следствием других причин, - сейчас невозможно установить. Но неоспоримый факт, - генерал-губернатор, стремясь ущемить своего противника, отправился в Санкт-Петербург с жалобой на подчиненного ему губернатора.
И как то испокон веков велось на Руси, раз поссорились два власть имущих государственных человека, ссора эта немедленно перекинулась на подведомственные им учреждения.
Чиновничество разделилось на два враждебных и непримиримых лагеря.
И представители каждого из них, люди наторевшие в писании кляуз и в придумывании подвохов, напрягали все силы и умение, дабы досадить друг другу и подвести подкоп под шефа противной стороны.
Сторонники генерал-губернатора Тутолмина, весьма смекалистые крючкотворцы, усердно отыскивали любой повод, чтобы унизить перед столицей Гавриила Романовича Державина.
Случай этот не замедлил вскоре представиться.
На первый и беспристрастный взгляд произошло незаметное и, может быть, несколько потешное событие, но которое имело большие последствия.
В губернаторском особняке тихо и мирно обретался ласковый и добродушный прирученный медвежонок, Он привольно разгуливал по обширным хозяйским горницам и нередко его выпускали поразмяться во двор.
Мишка по молодости резвился, но вел себя со всеми вполне пристойно и ласково.
Однажды, как на грех, мимо губернаторского двора проходил чиновник Верхнего земского суда господин Молчин. Как человек жизнерадостного возраста, он, завидя шаловливого медвежонка, не преминул позабавиться им.
Чиновник купил у калачницы теплый румяный калач и, просунув его в калитку, сманил добродушного мишку со двора.
Он шел по улице и подманивал медвежонка калачом.
И таким путем он привел этого зверюшку в земский суд.
В присутствии поднялся веселый переполох. Сбежались соскучившиеся подьячие, секретари, копиисты, и пошла потеха.
Медвежонка провели вперед и усадили в весьма удобное и мягкое председательское кресло, которое по праву мог занимать только генерал-губернатор.
Кресло это, к слову сказать, пришлось медвежонку по нраву. Он положил лапы на зеленое сукно стола, поднял мохнатую морду и благодушно заревел, прося очередной кусок пахучего калача.
Это очень понравилось всем. А чиновник Молчин, поклонясь с важным видом медвежонку, пошутил:
- Вот вам, братцы, новый заседатель Михайло Иванович Медведев!
Чиновники захохотали и стали усердствовать в забаве.
Один из копиистов положил перед медвежонком бумаги, а юркий косоглазый подьячий с гусиным пером за ухом предстал перед судейским столом с пухлым делом и неизреченно сладким голосом стал докладывать необыкновенному председателю суть волокитства.
Закатывая глаза под лоб и непрерывно кланяясь, он отпускал потешные реплики, от которых поднимался такой хохот, что дрожали стекла в окнах присутствия.
А медвежонок - окаянная бестия, захваченный вниманием и забавой, не менее препотешно рявкал подьячему в ответ.
В заключение потешного представления проворный копиист схватил мишкину лапу, окунул ее в чернильницу и понуждал его расписываться.
Сторонники генерал-губернатора Тутолмина - заседатель суда Шишков и другие борзописцы - не смогли равнодушно лицезреть столь кощунственное оскорбление судейского места и попрание прав своего высокого покровителя.
Они набросились с палками и кулаками на медведя, стремясь его побить и изгнать с позором из храма Фемиды.
Однако чиновник Молчин и его сотоварищи не дали мишку в обиду; они обороняли его и при этом неистово кричали:
- Не сметь трогать его. Сей медвежонок губернаторский.
Оборонив зверя, они увели его из присутствия и водворили на знакомом дворе.
Гавриил Романович, прознав про историю с медведем, вначале вспылил, но затем обошелся и простил шутку Молчину, предав все забвению.
Совершенно иначе думали и решили об этом заседатель суда Шишкин и его компания. Они-то с небывалым для них рвением и усердием рапортовали о происшествии пребывающему в Санкт-Петербурге генерал-губернатору Тутолмину и, кроме всего прочего, обстоятельно донесли обо всем в Правительствующий сенат. И тут началась история.
Генерал-прокурор сената князь Вяземский, конечно, с жаром ухватился за донесение олонецких чиновников. Вряд ли следовало ожидать более подходящего случая, чтобы причинить неприятности Гавриилу Романовичу Державину.