- Как сказал сам Леонидов, старый, добрый друг.
- Странно все-таки у актеров.
- Ничего странного. Просто они у всех на виду. Людям иногда кажется, что они знают об артистах больше, чем о самих себе.
- Как у тебя всегда все просто и объяснимо. Возможно, ты прав. Давай поскорее ложиться, я чувствую себя совершенно разбитой.
Магда взяла полотенце, пошла в душ, быстро вернулась оттуда и залезла под одеяло.
- Ты спишь? - спросила она через некоторое время.
- Еще не успел.
- А я прямо-таки засыпаю. Саш, как ты думаешь, кого он больше любит?
- Кто?
- Евгений Семенович, конечно. Шурочку или эту Лизу?
- По-моему, он больше всех других интересуется тобой, - не придавая значения сказанному, ответил Александр.
- Не беспокойся, твоего достоинства я не уроню.
* * *
Леонидов вытянулся на тахте, положил под голову подушку и закурил. Только что ушел Володя Долин, который обещал разбудить его ровно через час, однако ни малейших признаков сна не наступало. Многие мысли мешали этому. Они словно сгрудились враз все вместе, требовали действия или хотя бы ответа на них, не давая покоя душе. Его волновала судьба сценария на "Мосфильме": примут ли его окончательно и предоставят ли возможность сыграть заглавную роль, на которую он претендовал? Включат ли в состав постоянных участников традиционной комедийной телепередачи? Эх, как бы да кабы знать все наперед! Александр вот утверждает, что владеет даром если не предвидения, то предчувствия. Любопытный получился с ним разговор на эту тему в один из вечеров.
- Что ни говорите, - сказал Александр, - а человек не всегда слеп. Не всегда слеп, когда пытается разглядеть свое будущее или будущее своих близких. И даже - если не пытается. Иной раз картины будущего независимо от себя нет-нет и возникнут в воображении. Или, наоборот, не возникает таких картин. Вот я, например, могу определенно сказать, что никогда не увижу Магду старой. Как это произойдет - не знаю, но так мне видится…
Леонидов ответил тогда Александру:
- Не берусь судить, лично я даром предвидения похвастаться не могу. Будущее все-таки от нас сокрыто. Может быть, и к лучшему. Да и наукой не подтверждено все это.
- По-моему, - стоял на своем Александр, - точные науки здесь ни при чем. По крайней мере - пока. Здесь - интуиция, а может быть, непознанное. Мы еще далеко не все знаем об истинной силе целеустремленной и одухотворенной мысли.
- Боже! - рассмеялась Магда. - До чего вы договорились! Мистика все это!
Леонидов с ней согласился, однако все предыдущие дни и вот теперь, в эти минуты, когда хотел уснуть и не мог, хотя прежде это всегда удавалось, он испытывал настоятельную необходимость поторопиться: ему все время казалось, что какие-то причины могут помешать завершению книги. Об очень многом хотелось сказать в этой работе, которая представлялась чрезвычайно сложной, порою непосильной. Просто ли переложить на бумагу многие события, через которые прошел, написать образы дорогих ему людей? Кто из авторов может поручиться за успех пока еще не существующего произведения, да и существующего - тоже? Так было каждый раз, когда он принимался за пьесу. Началом всего была настораживающая робость.
В работе над романом это прошло, но вот теперь, после знакомства с Магдой и Александром, с Валерией и Владиславом, в мир его мыслей и чувств вторглась такая сумятица, что свела на нет прежнюю ясность и стройность будущей книги.
Замысел романа рушился, другие решения не приходили, и от этого скверно становилось на душе. В корзину для бумаг каждый день летели исписанные страницы. Конечно, его никто не принуждал писать роман, тем более такой, каким он видел его теперь. И уж, само собой, писал он не ради денег. Проблемы денег для работящего человека, как считал Леонидов, не существует. Дочь свою он всегда прокормит, останется и на личные потребности. Накопительство Леонидов презирал.
Мысли и чувства вдруг смешались. Магда и Александр… Именно Александр рассказывал о многих замечательных людях, с которыми сталкивала его журналистская работа. Он постоянно видел их на заводах и стройках Урала. Несомненно, и в восьмимиллионной Москве таких людей было превеликое множество. Но рядом были Магда с Александром, жители сурового созидающего края, где, как представлялось Леонидову, людей отличала большая скромность, простота и цельность натур.
Необыкновенность Магды он почувствовал в первые минуты, как только увидел ее. Не внешнее обаяние привлекло его прежде всего. Красивых женщин встречал Леонидов и до этого. В Магде суть женственности и красоты словно бы светилась изнутри. Подчеркнутая собранность, выдержка, рассудительная манера разговора, прямота и откровенность суждений, внимательность к собеседнику раскрывали внутренний мир Магды. Александр был тоже славным малым и, без сомнения, достойным Магды, хотя по человеческим достоинствам она превосходила его.
В Александре настораживала его чрезвычайная самонадеянность. Ему все было ясно наперед. В суждениях был скор, иногда легкомыслен, а возможно, такое представление складывалось от того, что при женщинах он никогда не говорил о серьезном…
Ясно одно: Александр и Магда словно бы входили в его роман.
- Вы не спите? - донесся из-за открытого окна высокий певучий голос Семена Каташинского. В следующую секунду он перемахнул через цветочную клумбу и просунул голову в окно. - Ратуете за труд в поте лица, а сами превратились в лежебоку. Учтите, при вашей комплекции это не на пользу.
- Опять о пользе! - сказал, потягиваясь, Леонидов и, повернув голову, устремил на Семена ясные голубые глаза. - Заходите, Семеон. Зачем лезть в окно, если не заперта дверь?
- Нет уж, лучше вылезайте из своей берлоги вы. Сгоняем партию в бильярд.
Леонидов вышел на улицу и увидел Володю Долина. Втроем не спеша они направились в бильярдную.
- Вот этот молодой человек, - обратился Леонидов к Володе, - не желает приносить никакой пользы. Работать - мальчик, есть - мужичок. Это, брат, непостижимый фокус даже для тебя: не работать, но есть! Что вы оставите после себя, Семеон?
- В отличие от вас не хочу оставлять ничего. Потому что у меня нет ничего, чем бы я дорожил. Я - просто результат.
- Плачевный, - как бы про себя проговорил Леонидов. - А ведь это нехорошо, когда человек не испытывает потребности оставить после себя хоть какой-то след.
- Наивно! Все будем там и всех нас занесут в посмертные списки: жили-были и уплыли…
- Семеон начинает мыслить! Имейте в виду, это страшно, когда есть время и возможность думать.
- Надо просто успевать жить! Рано или поздно кончится вся эта благодать. - Семеон обвел рукой воображаемую линию леса, залитую солнцем поляну за ним. - Ведь когда-то кончится все это для нас. И, возможно, очень рано…
- Раньше уйти? - спросил Леонидов. - Никаких проблем! Одно жаль - мало пожил, мало поборолся за свои идеалы.
- За что бороться? - едва не взвизгнул Семен. - Вы действительно верите в то, что будет построен этот придуманный вами храм?
- Не храм, а самое справедливое общество для всех живущих! Не верить в это нельзя, если вера не расходится с наукой.
- Довольно философствовать! - запальчиво крикнул Семен. - Обо всем этом мы без конца слышим по радио. Но забываем, что Земля наша наконец остынет или остынет Солнце. Вспыхнет новая звезда, но жизни не будет!
- О, Семеон, - расслабившись и со вздохом сказал Леонидов, - строить можно, только утверждая, но не отрицая, как это делаете вы. Мне уж, наверное, не дождаться от вас коренных нравственных изменений, хотя нередко они происходят мгновенно. Задача землян, если хотите, в том, чтобы новая звезда не взорвалась из-за глобального атомного взрыва.
Их спор прервал Володя Долин.
- Думаю, все мы сойдемся во вкусе, когда попробуем шашлыки. Сегодня на ужин Шурочка приготовила нам сюрприз. Но все это - после игры.
- Ставлю свою порцию против вашей, что я выиграю, - сказал Леонидову Семен.
- Верны себе, всю жизнь рассчитываете на выигрыш. А начнете ли когда-нибудь жить трудом?
- Я вам отвечу вечером, после шашлыков.
За ужином Александр с улыбкой слушал все тот же спор.
- Вот это жизнь! - весело говорил Семен. - Одно из реальных и прекрасных ее проявлений! Кому нужны ваши возвышенные речи? Будьте реалистами, требуйте невозможного! - Семен облизнул пальцы и уставился на Леонидова.
- Абсурд! Вы напоминаете мне хиппующих лодырей. Они не торопятся занимать место отцов. Права и привилегии вам дай, но не обязанности!
Семен быстро жевал и еще быстрее рассказывал забавные истории из жизни своих многочисленных знакомых.
Несмотря на всю беспечность Семена, проявления эгоизма и многие другие недостатки, Александр к нему относился снисходительно. Был Семен и незауряден, и по-своему добр. Мыслил остро, неординарно, с юмором. Александр был убежден, что из Семена вполне мог бы получиться большой художник или актер. Ведь стоило ему чуть дольше посидеть над женским портретом - и выставкой рекомендовал эту работу на выставку. А как талантливо пародировал он игру и голоса известных актеров! В импровизированном концерте, несмотря на то, что в нем участвовали такие популярные профессионалы, как Леонидов и Долин, Семен занял первое место. Поздравляя его, Магда не впервые уверяла:
- Сеня! В вас погибает актер!
А Шурочка хлопала в ладоши и кричала:
- Как похоже! Вот ведь не артист Сенечка, а все у него правдиво!
Семен, подбодренный успехом, вытянул вверх белую руку с тонкими и длинными пальцами, затем сжал их, оставив один указательный, обращенный к небу и, как заклинание, произнес знакомым каждому голосом именитого актера:
Все говорят: нет правды на земле.
Но правды нет и выше. Для меня
Так это ясно, как простая гамма…
- Вот, вот! - заключил Леонидов. - Завистники перерождаются в диссидентов.
- Так ведь это Пушкин! - попробовал защититься Сеня.
- Не Пушкин, а Сальери!
И все же последний вечер был необыкновенный, и не напрасно Сеня не единожды произнес свою излюбленную фразу: "Доколе будет так, доколе? Такая благодать!.." Вряд ли может повториться все это, думал Александр. И благодарить тут нужно каждого, кто был рядом, в первую очередь - Леонидова.
Теперь, когда Александр лежал на полке, покачиваясь по воле мотавшегося из стороны в сторону вагона, он вспоминал о недавней беседе с Леонидовым не без улыбки. Они говорили о вещизме. Леонидов, распаленный спором с Семеном, метал громы и молнии. Инстинкт собственничества начал просыпаться в людях! Стремятся взять у государства побольше и дать ему поменьше! А увлечение спиртным! Избегнут ли всего этого Алешка, его сверстники, или для этого необходим путь длиною в десятилетия, когда уровень общей культуры станет действительно по-настоящему высоким?
Образование - это еще не все. Нужно развивать в себе потребность к самосовершенствованию. Да, трудно достигнуть истинной интеллигентности…
Александр напомнил Леонидову о генах. Кто знает, какая противоречивая наследственность у каждого человека? Каково ему совместить в себе одном все унаследованное от совершенно непохожих друг на друга прародителей? Можно, конечно, дивиться тому, откуда в человеке столько отвратительного, мешающего его нормальной жизни, от чего он страдает сам, корить и презирать его, а он и не виноват в этом. Требуются невероятные усилия и время, иногда в целую жизнь, для достижения необходимой гармонии. А иные и не ощущают такой потребности. Вот если бы обо всем этом писал Леонидов в своем романе и замыслил образы людей, симпатия к которым вызывала желание подражать им, быть похожим на них!
Леонидов запальчиво ответил:
- И напишу! - Но тут же улыбнулся: - Во всяком случае, попробую. А вы мне поможете?
Александр сказал, что Леонидов, конечно же, и без него справится с романом. Он и сейчас так думал. Каждому - свое, дай бог управиться со своими делами и заботами.
Дверь мягко откатилась, и в купе вошла проводница. Она принесла чай, поставила стаканы на стол у окна. Магда открыла глаза, посмотрела вверх на Александра.
- Я, кажется, крепко уснула. Который час?
Александр сказал, что Магда спала ровно два часа.
- Это безобразие. - Она сладко зевнула, затем резко поднялась. - Пора от всего этого отвыкать. Сколько дома работы, а через два дня - в училище. Все приходит к своему концу. Не люблю рассказывать сны, но ты бы знал, что мне сейчас снилось! А смысл такой, что никогда нам не было так хорошо. Все у нас ладится. Все, в общем-то, у нас есть. Еще и дачка будет у Белых камней. Какая там благодать… И Алешка растет умницей. И вот при всем этом снится же такая чушь, будто все это кто-то у нас отберет. Какие-то невероятные обстоятельства помешают нам. Словом, все время я просила кого-то, умоляла дать нам еще каких-нибудь два десятка лет. Чтобы ничего не менялось. В принципе. Конечно, Алешка за это время станет большим, и мы постареем. Но ничего не изменится в главном: будем мы. И еще все время возникала тревога о тебе. Ты совсем не бережешь себя. Без конца куришь, не отдыхаешь даже летом. Ведь прав Леонидов: надо дорожить каждым мигом жизни. Через двадцать-тридцать лет все это умчится в вихре, в том самом, который кружил вокруг, когда я спала. Кажется, я так ясно рассказала, - улыбнулась Магда, - что ничего не ясно даже себе самой.
- Сны - мерихлюндия. А уж если мы заговорили о бессмертии, то бессмертны, пожалуй, только искусство, литература. И еще - вечна жизнь, частицей которой мы являемся.
- Меня это не очень устраивает: мы частица - во времени. А что касается литературы, разве кто-нибудь напишет о нас?
- По-моему, уже пишут.
- Кто?
- Все те, кто пишет сейчас. Наше время, наши заботы, наши тревоги. Все едино. Так ведь? Ты меня спрашивала, о чем мы подолгу говорим с Леонидовым? Раскрою тайну - он тоже пишет роман. О нас.
- Любопытно! Что он может написать о нас, если мы сами ничего толком не знаем о себе? Тем более не знаем, что будет впереди.
- Пусть фантазирует. Мы - отправная точка.
- А о себе?
- Не обязательно о себе, важно - через себя. Пусть пишет, как видит. А что касается нас и каждого, то ведь и в самом деле мы частицы во времени. Не зря человечество придумало понятие и законы времени. Человек всю жизнь выверяет свое отношение к окружающему миру, а время напоминает о реальных возможностях, о несовершённом, задает темп, и хорошо, если мы готовы выдержать его. Евгений Семенович, по-моему, с этим справляется.
- Странный этот Леонидов. Он мечется. Нет у него покоя. И - непонятно: сам весь неустроенный, а рядом с ним необыкновенно уютно. Как старый английский шкаф. Хочется забраться с ногами в кресло против него и задремать. И ни о чем не думать. Он сам подумает о тебе. Интересно, приедет ли он к нам на Новый год, как обещал?
- Не думаю. Скорее всего ему будет не до нас. Такие люди запрограммированы. Вряд ли он возьмет и поедет в какую-то глушь просто так. Другое дело - за материалом, на завод.
- Он может, - возразила Магда. - В нем, по-моему, запрограммирован и просто человек… А чай, наверное, совсем остыл.
Магда придвинула к себе сумку и начала выкладывать на стол все, что они успели купить на дорогу.
* * *
Леонидов гнал свой "москвичок" в многорядном потоке машин, умело перестраиваясь и маневрируя между ними, чтобы успеть в телецентр к назначенному времени. Только что он побывал на заседании художественного совета киностудии и теперь терзался тем, что не поняли замысел его сценария. Ну как Горшковичу пришло на ум свести все к разбору конфликтной ситуации? Толмил об одном: чему учат отраженные в сценарии неполадки и компромиссы? Да ясно, чему они учат, суть не в них! Его, Леонидова, в данном случае не интересует, к каким именно последствиям эти компромиссы приведут, будут ли наказаны бюрократ-начальник и карьерист-подчиненный. Это бы выглядело обычно и просто. Насмотрелись уже предостаточно такого кино! Ему были важны психологические линии сюжета, внутреннее состояние героев в результате конфликта. И то, что удалось показать просто человеческие взаимоотношения после конфликта. Однако Горшкович не увидел этого. Или не пожелал…
Теперь не хотелось думать о личном. Леонидов знал, что Горшкович год назад сблизился с Фаней и, кажется, официально стал ее мужем. Во всяком случае, они обменяли квартиру и жили теперь в центре неподалеку от Театра сатиры. Фаня, несмотря на ее заурядные способности, стала сниматься в кино. Она даже в какой-то мере оказалась на виду, впервые за долгие годы.
Леонидов не желал ей зла, пусть растет и преуспевает. Лишь бы не трогала его и Ирину. Однако в последние дни она несколько раз звонила по телефону и просила вернуть ей дочь. И это после двух лет полной неосведомленности о жизни Ирины! Ей просто было не до того, когда она жила неустроенная, с единственной мыслью: либо вернуть Леонидова, либо при первой возможности выйти замуж. И вот теперь она, кажется, достигла одной из этих целей. Теперь в ее голосе впервые почувствовалась уверенность и апломб. В последнем телефонном разговоре она даже пригрозила судом. "Имей в виду, - сказала она, - права матери на ребенка всегда предпочтительнее!" Разумеется, Фаня говорила под диктовку Горшковича, но что из того? Удар был направлен в самое сердце Леонидова, потому что в его теперешних годах на любви к Ирине замкнулась вся жизнь. А что, если Фаня и впрямь подаст заявление в суд? Побороться, конечно, можно: она в течение двух с лишним лет не интересовалась дочерью. И еще не известно, сможет ли справиться с воспитанием ее. К тому же голос Ирины в такой ситуации мог стать решающим. Расчет был в другом, и он тоже продиктован Горшковичем: Леонидову, заслуженному артисту республики, человеку с именем, вряд ли есть смысл ввязываться в судебную историю. Это могло бы скомпрометировать его и лишить возможности свободно заниматься творческим трудом. А впрочем, что думать и надумывать? Гром не грянул, а если грянет, перенесем и это!
Справа обрисовывались контуры Белорусского вокзала, значит, нужно рулить правее и там, переулками, выбираться к Большекаменному мосту. До Шаболовки и рукой подать! Но как воспримут его затеи телевизионщики? Уж не повезет - так три раза. Не лучше ли бросить все и действительно вплотную сесть за роман?..
Леонидов подъехал к телецентру, остановил машину, сдал немного назад, но мотора не выключал. Далекий день у Белых камней словно приблизился, и живо вспомнилось все, что окружало тогда - вплоть до голубовато-стального, цвета воды, до клубящихся причудливых облаков и дурманящего запаха прибрежных трав. Он, этот памятный день, был, конечно, отравлен и легкомысленным поступком Фани, и не самым благоразумным ответом на него: совсем не обязательно было ехать к Белым камням вместе с девушкой, которую звали, кажется, Людой…