* * *
Леонидов понял, куда ведет лодку Плетнев. Он поднял воротник куртки, чуть сжался - и от холода, и от того, что старался унять охватившее его волнение. Оно началось еще там, на берегу, когда возникла тревога за необыкновенно милую ему Магду, и вот теперь усилилось. Здесь он не был года три, но всегда помнил об этом раздолье, часто переносился сюда мысленно, и прежде всего к излюбленному месту - к Белым камням.
Ему казалось, что он помнил весь этот белый, как снег, отвесный берег - каждый выступ на нем, каждый распадок.
Торжественно, словно гордясь своей статью и могучей силой, вековые сосны держали высоко в небе на прямых оранжевых стволах кудрявые ярко-зеленые кроны. Иные сосны как бы оступились на крутом берегу и потому просели ближе к воде, цепляясь корнями за расщелины в камнях. Но все они жили - и сосны, и березы, и липы, и стройные легкомысленные елочки, что беззаботно хороводили над бездной, поднимаясь к самой голубизне неба и опускаясь к темной воде; все они украшали своей торжествующей зеленой жизнью мертвые скалы, повидавшие, пока они тут стоят, смену и многих веков, и многих жизней вот таких же сосен, елей, лип и берез. Скалы видели всё, деревья - очень многое, но куда меньше, чем скалы; а что успел он, Леонидов? И что успеет?..
До Белых камней было менее километра, и в этот вечерний час отсюда, с лодки, они казались светлой полоской, украшенной поверху тонкой, словно мох, бахромой леса.
По мере того как лодка мчалась через водный простор, берега проступали все отчетливее, развертывались полукружьем, только за кормой оставалась неоглядная даль. Там было совсем светло, как днем, хотя солнце уже опустилось в воду.
- Не кажется ли вам, Магда, - спросил Леонидов, - что через нас с вами проходит линия светораздела? Позади вода отливает серебром, светлая, как зеркало, а впереди - фиолетовая, почти черная. Не так ли и жизнь выглядит в сравнении с небытием?..
Магда промолчала. Случайный вопрос Леонидова сгустил ее мрачные мысли. А Леонидов продолжал говорить, чувствуя, в каком состоянии пребывает Магда.
- Кроме того, что там запад, - рассуждал он, - там еще светит луна.
- Верно, - согласился Плетнев. - Можете полюбоваться! - И, сбросив газ, он развернул лодку на сто восемьдесят градусов, повел ее в обратном направлении, к свету жизни.
Ясный день предстал перед ними. Мир торжественно сверкающего света серебрился до самого горизонта и взмывал высоко вверх, к бледно проступавшему на небе диску луны.
Плетнев вновь вырулил лодку в сторону берега, и она оказалась теперь в полной темноте. Однако вскоре глаза попривыкли, и в сумеречном свете стало возможно различать белые скалы, а также деревья - либо, устремленные стволами вверх, подобно гигантским свечам, либо - сломленные бурей, сваленные ветром, вымытые из почвы вместе с корнями.
"Где же "три сестры"? - подумал про себя Леонидов. - Ведь они где-то тут, на этом остром выступе…" Леонидов не увидел того, что ждал. Не было на высоченной высоте трех сосен, растущих из одного корня. Не было и каменного выступа. На его месте чернела отслоившаяся земля. Длинные корни от тех деревьев, которые образовали теперь передний ряд леса, дремуче тянувшегося по верху скал, веревками свисали над камнеломом. Леонидов перевел взгляд вниз и увидел нагромождение камней. Тут же беспорядочно валялись еще не потерявшие своей свежей зелени сосны, по-осеннему желтолистые липы, давно усохшие осины и множество деревьев-скелетов, ошкуренных водой и плитняком, причудливых, неприкаянно покачивающихся на легкой волне.
- Я не вижу "трех сестер", - раздумчиво проговорил Леонидов. - По-моему, они были где-то здесь…
"И тополя Владислава не видно", - в свою очередь подумала Магда. Как бы угадывая ее озабоченность и одновременно отвечая Леонидову, Плетнев объяснил:
- Тихая вода берега подмывает. "Сестры" рухнули прошлой осенью, а там еще был тополь. Его расщепила молния и сожгла.
- Ка-ак? - удивилась Магда, повернув лицо к Плетневу и уставив на него широко раскрытые глаза.
- Обыкновенно, в грозу может случиться и не такое.
- Очень жаль, мы его называли "тополь Владислава".
- Всему бывает свой конец, - спокойно произнес Плетнев. - Жизнь не бесконечна. Между прочим, мы ведь тоже не вылечиваем навсегда…
- Не понимаю.
- Очень просто. Мы, врачи, вылечиваем лишь на какой-то промежуток времени, так что, хочешь не хочешь, а мементо мори.
- Между прочим, - заметил Леонидов, - никто другой с такой откровенной циничностью не напоминает нам о бренности земного, как хирурги и патологоанатомы.
- Наверное, они больше других реалисты, только и всего, - невозмутимо ответил Плетнев и, умолкнув надолго, повел катер к заливу.
* * *
На створах вспыхнули огни. Берега погрузились во мрак. С реки потянуло ледяным холодом.
Перейдя на самый тихий ход, Плетнев приблизился к мосткам и заглушил мотор. Нос катера ткнулся в понтон. Плетнев ловко переметнул через борт длинные худые ноги и в то же мгновение оказался на мостках. Примотав цепь, он обратился к Магде:
- Вы поставите ваш катер здесь или пойдете к себе?
- К себе, но я хотела бы все-таки знать: есть у вас желание помочь мне, или чужие беды вам совершенно безразличны?
- По-моему, я только тем и занимаюсь, что вожусь с чужими бедами. Притом о моем желании на этот счет никогда никто не спрашивает.
- Я должна спасти брата!
- Но чем я могу помочь?
- А бальзам?
- Какой бальзам?
- Мне сказали, африканский.
- Ах, африканский!..
- Слушайте, Аркадий Анатольевич, вам не надоела игра в словеса? - спросил Леонидов. - Дайте ей этот бальзам, черт побери, будьте рыцарем!
- Евгений Семенович, вы бы не смешили меня.
- Вы хотите сказать, что у вас нет бальзама?
- Откуда он мог бы у меня быть?
- А ваш брат?
- Что брат?
- Мне говорили, он живет в Африке и строит там какой-то завод.
- Но не настаивает бальзам. Это во-первых, а во-вторых, я уже говорил, что в подобной ситуации, если она именно такая, надо поднимать руки вверх.
- Никогда! - воскликнула Магда. - Прощайте! Очень сожалею, что обратилась к вам!
Она быстро простучала каблучками по мосткам, пригнулась на носу своей лодки, громыхнула цепью и рванула шнур пуска. Лодка тотчас отошла от берега и вскоре, поглощенная ночной мглой, скрылась из виду.
- Я так и не понял, по какой причине вы с ней не поладили, но получился явно нежелательный финал. Вы не находите, Аркадий Анатольевич? - Леонидов закурил сигарету и шагнул на мостки, где словно бы слышнее звучал гул удаляющегося катера.
- Вы же все слышали, Евгений Семенович. Весь разговор проходил при вас.
- Положим, не весь. Я, например, так и не уяснил, какой диагноз у ее брата.
- Диагноз? Нетрудно догадаться… Летальный исход. Однако что говорить об этом? Не он первый, не он последний. Так было и так будет.
- Ну-ну, милейший Аркадий Анатольевич, нельзя же поднимать руки вверх вперед на несколько веков!
- Не волнуйтесь: победят эту болезнь - появятся не менее страшные другие. А бальзам останется все тем же. Вон он - по лесам, по лугам, собирай, складывай в корзинку, суши и выдавай за бальзам, хоть за африканский. И работать не надо…
- Я не знаю, бальзам или какое-либо иное снадобье, но что-то действительно должно прийти на помощь людям. И Магда права в своем нежелании склонить голову перед обстоятельствами. Какими бы они ни были!
- Возможно, возможно. Я не собираюсь ее переубеждать, - согласился Плетнев. - Вас - тоже.
Леонидов докурил сигарету, поднял свои большие, тяжелые руки, потянулся.
- Давайте-ка, - сказал он, - поспим несколько часиков. Завтра хотелось бы встать пораньше. Хорошо бы с первыми петухами, нет, лучше со вторыми. Первые вот-вот запоют.
- Не рассчитывайте, не запоют. Во всем заливе нет ни одного петуха. Да и не пойму, куда вы так спешите. Вы же приехали отдыхать?
- Во-первых, я хочу повидать свою Ирину, во-вторых, вам надо подняться еще раньше меня.
- Это почему же?
- Я думаю, вы все же каким-то образом поможете Магде. Может быть, съездите куда-нибудь - где у вас тут живут старики-знатоки. Вы бы знали, какой чудесный парень этот Владислав! Я чувствую, что вы и в самом деле располагаете каким-то секретом.
- Так вы договоритесь до того, что я буду выглядеть шарлатаном. Однако… придется действительно наведаться кой-куда.
* * *
Проснулся Леонидов рано, едва начал заниматься рассвет. Он услышал треск мотора и понял: это отправился в поездку Плетнев. По крайней мере, в комнате его не оказалось. Очевидно, он вел себя очень деликатно, старался не шуметь, чтобы не разбудить своего гостя. Леонидов тоже решил встать, сходить к Магде и предупредить ее о том, что Плетнев все-таки поехал за бальзамом или как его там лучше назвать. Кто скажет, а вдруг этот настой явится тем самым спасительным средством, которое поможет Владиславу? Панацеи нет, так говорят, однако и сейчас все помнят Гиппократов призыв - лечить не болезнь, а больного.
Леонидов подошел к даче с красной крышей в тот момент, когда Магда запирала ключом дверь. Аккуратный зеленый рюкзачок она подхватила одной рукой, лихо закинув его за спину.
- Вы уже собрались? - спросил Леонидов. - Собственно, это во-вторых, во-первых, - примите мое "Здравствуйте!"
Магда бодро ответила на приветствие, сказала, что торопится домой, и предложила Леонидову поехать вместе с ней.
- А как же бальзам? Ну, то есть травы, которые вы хотели заполучить? Плетнев ведь все-таки поехал к каким-то старикам, проснулась совесть…
- Да?! Но я не могу ждать. Что же делать? Разве что приехать вечером. После работы. Не знаю, как и поступить. Мог бы это сделать Саша, но он в командировке.
- Я, кажется, смогу вам помочь. Ведь вечером я все равно буду в городе. Словом, я вам привезу ваш бальзам.
- Ну, если вам не трудно. Сами понимаете, как я была бы благодарна! Идемте, я доставлю вас хотя бы на плетневский пирс.
Они пошли по узкой, буйно заросшей тропке, по обе стороны которой плотно подступали поблескивающие хвоей елки. Леонидов шел быстро, как будто вернулся в далекую молодость.
- Забирайтесь на среднюю скамью, - пригласила Магда и легко переступила через ветровое стекло. - Боюсь, что с вашей комплекцией можно произвести, как говорит Александр, поворот оверкиль. Лодка не из самых устойчивых.
- Не беспокойтесь, я вам еще белого лебедя станцую! - пообещал Леонидов, тяжело ступив на борт катера. Наконец он уселся, и Магда завела мотор. Лодка на тихом ходу пошла вдоль обрывистого, поросшего ельником берега. Леонидов повернулся к Магде, намереваясь продолжить разговор в прежнем шутливом тоне, но, увидев ее сосредоточенное лицо и словно застывший взгляд, умолк на некоторое время. Вновь он заговорил, когда лодка поравнялась с причалом Плетнева и правым бортом скользнула вдоль него.
- Магда, - сказал Леонидов, - надо всегда надеяться на лучшее, даже при таких обстоятельствах, если надеяться нельзя. Все может быть!..
- Вот об этом я и думаю. Мементо мори, - посоветовал нам милый доктор. - Да, да! - заметив протестующее выражение на лице Леонидова, уверила Магда. - Я с ним согласна. О смерти я думаю весьма относительно, то есть знаю, что существует такая штука, но совсем необязательно она должна коснуться нас, близких мне людей. По крайней мере, не так скоро должна произойти встреча с этой пиковой дамой. Не теперь и не в обозримом будущем. А ведь обещают теперь! Вы понимаете - теперь? - Магда захватила рукой лоб и, склонив голову, произнесла еле слышно: - Какой ужас!..
Это была минута слабости, которую Леонидов заметил в Магде впервые. Он еще не успел сообразить, как ему теперь следует поступить, а Магда уже торопила побыстрее покинуть ее "корабль", так как она может не успеть к электричке, и тогда весь ее напряженный план на день пойдет кувырком.
Леонидов, как только мог быстрее, выбрался на берег и стоял теперь, глядя из-под ладони на удалявшуюся лодку. Магда только раз оглянулась, помахала рукой и помчалась на полной скорости в сторону Белых скал.
* * *
За все последние дни у Леонидова не было серьезных забот, волнений, связанных с практическими делами, и он смог сделать пусть небольшую и не зависящую от него прямо, но единственно нужную в сложившейся ситуации и необходимую для самого уважаемого им человека - Магды вполне конкретную и реальную услугу. Он понимал, что эта услуга не связана с каким-либо ее торжеством и повода для радости тут не могло быть, но ощущение радости, не зависимое от него, все равно присутствовало. Леонидов вез целебные травы и настои только ради того, что Магда ждала их. Сам Леонидов не верил в возможную гибель Владислава. Такой богатырь, каким был брат Магды, должен и будет жить, а вера во все эти зелья лишь поможет укрепить его дух, что само по себе немаловажно.
Состояние же Магды, ее решительные действия были понятны и объяснимы. У Владислава не существовало никакой другой защиты, не было никакого другого более близкого человека, кроме Магды, который мог бы заслонить его от угрозы опасности, нависшей над жизнью. Самый близкий и в любых сложностях готовый прийти на помощь человек - мать - умерла. Отец, не умевший проявить себя в трудных житейских обстоятельствах, замкнулся в своих переживаниях и был не способен предпринять какие-либо практические шаги. Валерия, боевая, преданная и оптимистичная, слишком уж реально смотрела на жизнь, отчетливо представляла возможное и невозможное в ней. Все возможное она делала - ежедневно бывала в больнице, привозила Владиславу домашнюю еду, фрукты. Перед невозможным же оказывалась не то чтобы инертной и слабой, а ясно понимающей, что предпринимать сверхчеловеческие усилия никому не дано и поэтому делать это не имеет никакого смысла.
Дверь открыли, едва Леонидов прикоснулся к кнопке звонка. Оказалось, Магда была тут, в прихожей, искала на антресолях запропастившийся куда-то сушеный земляничный цвет. На ней был ярко расшитый фартук из суровой ткани. Зеленая кофточка с короткими рукавами, плотно охватывающими загорелые руки, шла ей и особенно - к ее серым с голубизной глазам. Она улыбнулась.
- Проходите! Мы как раз собираемся пить чай!
Леонидов наклонился, чтобы снять башмаки, но Магда запретила ему разуваться.
- Вытрите ноги и проходите, - еще раз пригласила она и пошла на кухню, где уже назойливо дребезжал чайник.
Из своей комнаты появился Алешка. Леонидов поздоровался с ним за руку как с равным, спросил, не соскучился ли он об Ирине. Алешка не растерялся: скучать ему некогда, едва управился с уборкой, которую вменила ему в обязанность Магда. "Вот, - подумал Леонидов, - и тут я промахнулся с воспитанием Ирины. По дому она не делала ничего. Все к одному: как будто и не балуем, но своей добротой к единственному чаду портим его".
Подобные мысли приходили Леонидову нередко, и он всякий раз чуть ли не давал зарок быть строже и требовательнее к дочери и даже поступал так, но проходило время, и он вновь выполнял все ее желания. Ирина обделена вниманием матери, он помнил об этом и поделать с собой ничего не мог.
Сейчас, глядя, как Алеша помогал Магде накрывать на стол, Леонидов подумал, что строгость Магдиного воспитания отличается от его скорее внешней, непоследовательной строгости. Магда никогда не повышала голос, не повторяла своих приказаний, но говорила с сыном твердо и не отменяла принятых решений. Обычно добрый и приветливый взгляд в таких случаях становился холодным и выражал неколебимую волю. Глаза Магды, как заметил Леонидов еще в Подмосковье, чутко отзывались на движение ее души. Однажды, после краткой размолвки с Александром, в глазах Магды вспыхнул гневный огонек обиды и тотчас погас, но она больше не замечала присутствия самого близкого для нее человека, пока он не заговорил с ней сам. И глаза Магды постепенно потеплели, залучились серо-голубым светом, она стала, как всегда, ровной, доброй и отзывчивой. Леонидову, пожалуй, не приходилось встречать женщин с такими живыми и выразительными глазами, умевшими передавать малейшие оттенки настроения.
Они сели втроем за кухонный стол, решив не дожидаться Александра, который должен был вернуться в этот вечер из своей поездки по области.
- Не могу же я, - сказала Магда, - морить вас голодом, да и ужин готов.
Она стала раскладывать по тарелкам пюре и биточки.
- Не знаю, по вкусу ли вам наша диета? Но ничего другого у меня, кажется, нет. Если хотите, открою консервы.
- Никаких консервов! - запротестовал Леонидов. - Не так часто доводится вкушать домашнюю пищу. Куховарю кое-что по воскресеньям, когда Ирина бывает дома, но разве идут в сравнение мои обеды и ужины с теми, что готовите вы?
- Думаю, не идут, - сказал с хитрой улыбкой Алешка. - Лучше мамы не готовит никто.
- Вполне с тобой согласен! - поддержал Леонидов и вскоре попросил добавки.
Магда любила гостей, которые хорошо ели и вели себя непринужденно, как это было свойственно Леонидову. Он быстро справился с добавкой, поблагодарил Магду и попросил разрешения самому приготовить чай.
Магда не возражала, и, пока она мыла тарелки, Леонидов колдовал вокруг чайника и заварки.
- Вот о чем я думаю, Магда, - сказал он, когда Алешка ушел в свою комнату. - Как вам удается одновременно блюсти дом, заниматься серьезной работой и так образцово воспитывать сына? Не будь моя дочь в интернате, я бы ровным счетом не справился ни с чем. Но, вы представляете, - заговорив о самом для него сейчас сокровенном, продолжал Леонидов, - мне это обстоятельство ставят в вину. Несмотря на то что интернат в полном смысле слова образцовый. Моя бывшая жена требует возвращения Ирины, доказывает, что с ней и в домашних условиях воспитания девочке будет лучше. Но, во-первых, Фаня редко бывает дома, постоянно в поездках. Во-вторых, это не та женщина, которой можно доверить воспитание детей. И, наконец, в-третьих, чем интернат хуже домашнего воспитания? Воспитывался же Пушкин в лицее, и - ничего! Мы еще придем к этой форме воспитания, вспомните мои слова!