Павел без улыбки, внимательно смотрит на девочку и говорит свое имя.
– А меня зовут Рита. Маргарита. Нехорошее имя, верно? Из прошлого века, не современное.
– Почему? – искренне удивляется Павел. Ему имя Маргарита кажется красивым, звучным, серьезным.
Павлу хочется поговорить с Ритой. Он устал от одиночества. Но ее подхватывает под руку подруга – высокая черноглазая девочка с толстыми косами:
– Ритка! Смотри, какие скалы!
И девочки уходят.
– Что, разговорилась с новеньким? – спрашивает подруга.
– Да нет, ты ворвалась! – улыбается Рита. – Он какой-то чудной. Вижу, идет по палубе, натыкается на ребят и не замечает, а сам глаз с острова не сводит…
– Сама ты чудная! – хохочет подруга. – Новенькие испокон веков не такие, как все!
А скалы действительно хороши! Снизу отполированные водой, как в зеркале отражают они быстро текущую воду. В середине они покрыты рыжими пятнами моха. Сверху на них густо зеленеет молодой ельник и, спускаясь, уходит в тайгу темно-зелеными дорожками.
Другой берег реки – отлогий, с просторными полянами и молодыми перелесками. Точно толпы девушек в пестром наряде, схватились за руки и водят веселые хороводы молодые березки.
Путь по реке заканчивается неожиданно быстро. Пароход приближается к пристани. Здесь стоит одинокий дом с огородом да на самом берегу маленькая одноглазая будка. А село в стороне. Его видно с палубы.
Школьники выходят на берег, и Рита, уже как хорошему знакомому, улыбается Павлу.
Веселые толпы учеников шагают по дороге, по улице села. Все для них необычно, все ново, интересно. Их размещают в клубе, только что выстроенном и еще не отделанном внутри. В трех комнатах девочки, в зале мальчики.
2
В этот день школьники устраивают свое жилище: на улице под навесом из досок сооружают скамьи вокруг длинных столов, набивают соломой матрасовки. Девочки устраивают постели на скрипучих топчанах, мальчики размещаются прямо на полу.
Павел кладет пеструю матрасовку в угол, закрывает одеялом. Здесь уединенно и уютно.
За Павлом следит Ваня Зайцев – секретарь комсомольского комитета школы. Он учится в том же классе, что и Павел. "Не надо оставлять новенького одного", – думает он и кричит с другого конца зала:
– Эй, Огнев! Чего ты там уединился? Иди сюда!
– Здесь хорошо, – упрямо говорит Павел.
Зайцев, волоча по полу тугую, как барабан, матрасовку, идет к Павлу.
– Да, действительно здесь хорошо! – говорит он, укладывая ее около постели Павла.
Павел молчит, но ему приятно, что он не один.
– Ты как это умудрился так?.. – удивленно спрашивает Павел, разглядывая бочкообразную матрасовку.
– Сам дивлюсь! – отвечает Ваня и давит ее коленом. – Швы не выдерживают, с краев выползает солома.
Оба весело смеются.
Что может быть лучше искреннего смеха! Он и веселит, и бодрит, и радует! Смех от души примиряет тех, кто держит камень за пазухой друг против друга, и мгновенно сближает незнакомых людей.
Павел и Ваня от души посмеялись и точно раскрылись друг другу. Оба подумали: "А ты, видно, хороший парень!"
Павел внимательно разглядывает Ваню. У него волосы длиннее, чем обычно носят мальчики, и поэтому он напоминает Павлу кого-то из художников-передвижников. Красивые серые глаза Вани прикрыты очками. Лицо у него правильное, скорее похоже на лицо девушки. Он небольшого роста, в синем просторном, явно не с его плеча, промасленном комбинезоне. "Наверно, отца, – думает Павел. – Отец, вероятно, рабочий".
– Тихон! Сюда! – кричит Ваня вбежавшему однокласснику в сапогах и выцветшей гимнастерке без ремня.
Летом Тихон, наверно, был острижен наголо, и теперь волосы пробиваются густой, твердой щетинкой.
– Сейчас! – басит Тихон на весь зал, мгновенно скрываясь, и через минуту его могучая фигура появляется в дверях. В руках он тащит огромную охапку соломы.
– Тихон! Где матрасовка? – останавливает его Римма Владимировна – классный руководитель девятого класса "А". Она на голову ниже своего ученика и рядом с ним кажется совсем девочкой, тоненькой, со светлыми завитыми волосами до плеч, но девочкой властной и настойчивой.
Тихон опускает солому к ногам и, сверху вниз поглядывая на учительницу, разводит руками:
– Нету.
– Как – нету? А ты разве не слышал, когда в классе я говорила, чтобы матрасовки были у всех? – сердится Римма Владимировна.
– Слышал, – кивает головой Тихон.
– Ну и что же?
– Не взял, – с искренним сожалением говорит он. – Буду спать прямо на соломе. Не твердо. Вы, Римма Владимировна, не беспокойтесь – я привычный.
– Да я о тебе меньше всего беспокоюсь! – сердито говорит Римма Владимировна. – Я беспокоюсь о том, что из-за твоей постели по всему залу солома будет разбросана.
– Нет, я аккуратно. – Тихон подбирает солому и виновато идет в угол к Ване и Павлу.
Римма Владимировна провожает его живыми карими глазами.
К вечеру готово неуютное жилище мальчиков и замысловатое убранство комнат девочек. Чего только они не придумали! На окнах висят кружевные занавески из газет. На дверях – марля, чтобы не влетали мухи. Стол застлан чистой простыней вместо скатерти, с кружевными дорожками из газет. В углу прибита полочка. На ней зеркало с подставкой, несколько ручных зеркал, куча расчесок, одеколон и даже неизвестно откуда взятые открытки с видом озера Рица.
– Вот это да! – удивляются мальчики, то и дело путаясь головой в марле на дверях.
Вечером Тихон, Павел и Ваня сидят на широком крыльце клуба с резными деревянными колоннами в старинном русском стиле. На коленях Тихона – баян, привезенный из города. В нескольких шагах от них, под навесом, на длинных деревянных столах дежурные режут ароматный черный хлеб. Тут же глубоко врытая в землю большая печь. На ней шумно кипят два огромных котла. По краям крышек тонкими струйками выходит пар и распространяет вкусный запах.
У печи хлопочет повариха-колхозница. Настоящая повариха, по всем правилам – толстая и румяная. Тут же стоит физик Семен Семенович, по фамилии Конница, а по прозвищу "Конница Буденного". Это один из любимых учителей в школе. Он прекрасно знает свой предмет, на его уроках слышно, как летит муха. Подкупает он еще ребят и тем, что любит подшутить над ними. Вызвал он как-то раз к доске ученицу, невнимательную и невдумчивую.
"Ну-с, – сказал он ей, – докажешь, что Земля имеет форму правильного параллелепипеда!"
"Доказать, что Земля имеет форму правильного параллелепипеда!" – не моргнув глазом, по привычке не думая над своими словами, начала ученица и осеклась… Бурный хохот раскатился по классу.
Неподготовившегося ученика он обычно отсылал на место, приговаривая:
"Хорошо. Пять!" – и выводил в журнале жирную двойку.
Сейчас он стоит, заложив за спину руки, высокий и полный, и, по долгу начальника полевого лагеря, присматривается к работе повара.
Павлу хорошо с новыми товарищами. Он слушает веселую, не очень умелую музыку Тихона, вглядываясь в темнеющие, спокойные улицы села с низкими домами, просторными огородами. Ему так непривычно хорошо здесь, что он даже смеется с мальчиками громким, заливистым смехом.
– Знаете, ребята, кем я хочу быть? – рывком останавливая баян и откидываясь на верхние ступени крыльца, говорит Тихон.
– Кем? – заинтересованно спрашивают товарищи.
– А вот кем… – Тихон нарочно медлит, чтобы получилось эффектнее. – Вот представьте себе – глухой, нетронутый лес. Представили?
– Представили!
– В лесу домик.
– На курьих ножках! – подсказывает Ваня.
– Нет, обычный деревянный домик, такой веселый. Здесь живет лесник. У него в доме все так же, как у обычного лесника, – коврик над кроватью, ружье на стене. Только одно необычно – в комнате стоит рояль красного дерева.
– Современный лесник, окончивший консерваторию. Ничего нет удивительного! – смеется Павел.
– И лесник этот – я, – говорит Тихон. – У лесника борода по грудь, косоворотка и…
– …и лапти! – смеется Ваня. – Рояль красного дерева, и борода с лаптями… Ну, наплел же ты лаптей, Тихон!
– Нет, кроме шуток, лесное дело меня очень интересует. А вот литература, история, химия, физика – все это пустое дело!
– Какой же из тебя будет специалист лесного дела без химии и физики? – удивляется Павел. – Ты как учишься-то?
– По-пластунски.
– Как это? – не понимает Павел.
– Ползу, друг, ползу из класса в класс, на горе мамаше и папаше!
Действительно, учение Тихона доставляло немало огорчений его родителям. Мать и отец его были научными работниками филиала Академии наук и мечтали о сыне-ученом. Сын же учился кое-как, в свободное время не прикасался к книгам, а играл с ребятами в футбол и на баяне. Недавно он заявил, что будет лесником. Другие родители обрадовались бы увлечению сына, свели бы его со специалистами лесного дела, достали бы интересных книг. А отец и мать Тихона всеми силами принялись заглушать его увлечение. Они доказывали, что дело это никчемное, всю жизнь придется сидеть в лесной глуши: ни театров, ни людей. Но Тихона совершенно не пугало все это: к театру он был равнодушен, а люди ему казались везде одинаковыми – что в филиале Академии наук, что в управлении лесного хозяйства.
Последнее время родители Тихона немного успокоились. "Дурная мысль" о лесном хозяйстве взбрела, мол, парню в голову по молодости и со временем исчезнет. Они и не подозревали, что сын серьезно заинтересовался лесным делом, прочитал уже не одну специальную книгу. И поездка в колхоз увлекла его, главным образом, возможностью встретиться здесь с лесником, посмотреть его хозяйство.
Тихон долго молчит, потом начинает наигрывать какую-то грустную мелодию.
– А ты где живешь, Павел? – спрашивает Ваня.
– На улице Красных Зорь.
– Ой-ей-ей! Расстояньице до школы приличное. Значит, ты не относишься к нашему району? Зачем же ты перешел к нам?
Все хорошее, что заключал в себе этот тихий вечер, мгновенно ушло. Павел ненавидел ложь. Он привык говорить лучше горькую правду, чем выкручиваться выдумкой. Но правду сказать невозможно.
– Да так случилось, – неопределенно говорит он.
Вскоре Павел уходит, ложится на свою постель и, не поужинав, засыпает.
– Тебе не показалось, что мы чем-то обидели Павла? – шепчет Тихону Ваня, укладываясь спать.
Но Тихон никогда не замечает таких тонкостей.
– Нет, не показалось, – отвечает он. – Спать захотелось – вот и не стал ужинать.
Но слова Тихона не убеждают Ваню. Он долго лежит с открытыми глазами и перебирает в памяти разговор с Павлом. Нет, решительно ничего не сказали ни он, ни Тихон, на что можно было бы обидеться. "Просто у Павла тяжелый характер", – решает он. Но Павел понравился ему с первого взгляда. И Ваня думает о том, что хорошо было бы подружиться с ним. Кажется ему, что Павел может быть хорошим другом. А такого друга у Вани нет. Почему нет? Он и сам не знает. С первых классов Ваня то староста, то комсорг, а в прошлом году выбрали его секретарем комсомольской организации школы, несмотря на то что был он восьмиклассником. Привык дружить со всеми сразу, а одного друга – настоящего – у него пока еще не было.
3
Утро мрачное и холодное. Воет ветер по бескрайным просторам полей. Они тянутся до горизонта, однообразные и унылые, подернутые легкой дымкой тумана.
Мальчики вооружились лопатами. Они неумело подкапывают гнезда картофеля, оставляя клубни в земле или перерезая их. Рыжая ботва ровными рядами ложится по межам.
Девочки собирают картофель в большие корзины с двумя ручками, ссыпают его в кучи и первые часы не переставая удивляются огромной величине картофелин.
– Ребята, смотрите, какой поросенок! – кричит Рита, с трудом поднимая одной рукой картофелину чуть не с голову величиной.
– Вот это да! – восторгается Ваня.
Рита давно уже бросила картофелину в корзину, прикрыла ее другими и вместе с подругой высыпала картофель в кучу, растущую с каждой минутой ввысь и вширь. Но восторженная улыбка все еще не сходит с лица Вани. Он стоит, все так же вонзив лопату в землю, положив на черенок скрещенные руки, а на руки подбородок.
– Не иначе, раздумывает, откуда такая картошка берется! – хихикают девочки. – Спящая красавица!
Римма Владимировна разгибает уставшую спину:
– Зайцев! О чем размечтался? Задерживаешь девочек!
– Да, правда, задерживаю, – отвечает Ваня, поспешно наступая ногой на лопату.
Павел работает по соседству с Ваней. Он молчалив, невесел. Ему не хочется ни говорить, ни двигаться. Ему хочется спать, спать, спать, как почти всегда в последнее время.
В полдень у дороги останавливается полевая кухня.
– Обед! Обед! – бурно радуются ребята, бросают где попало лопаты и корзины, бегут под горку к ручью умываться.
Как хорошо сидеть на просторе бескрайнего поля, с миской горячего супа на коленях! Умело или нет он приготовлен – кто его знает! Но после шести часов работы невозможно припомнить что-либо вкуснее этого супа с крупно накрошенной картошкой, с пшенной крупой и с жирными кусочками баранины.
Павел аккуратно завертывает в бумагу немытую миску.
Около него останавливается Рита. На ней коричневое, измазанное землей пальто с поясом, на ногах теплые носки и туфли. Голову, как русские молодухи, она повязала серым в крапинку ситцевым платком. В руке у нее надкусанный турнепс.
– Хочешь? – спрашивает она и улыбается. – Сочный и сладкий!
– Хочу! – говорит Павел, хотя и равнодушен к сладкому.
– Ну, тогда бежим! Там целое поле турнепса.
Они бегут сначала по картофельным межам, потом пересекают дорогу, пробираются в мелких лесных зарослях и выходят на поле турнепса. С двух сторон поле огибает другое, больше чем наполовину убранное, еще такое непривычное в Сибири, – поле кукурузы.
Павел никогда не видел, как растет кукуруза. Он останавливается и рассматривает толстые стебли, поднимающиеся выше его головы, длинные отвислые листья, напоминающие листья комнатного цветка – амариллиса.
– Походит на пальму, а идет на силос, – говорит Рита. Она стоит на поле турнепса, и ботва закрывает ей ноги до колен.
Рита и Павел рвут турнепс в обе руки, чтобы отнести ребятам.
– Он хорошо утоляет жажду и вкусно хрустит на зубах, – смеется Рита. У нее задорно морщится короткий носик и в глазах прыгают веселые искорки.
Обратно они идут медленно. Павлу хочется, чтобы этот путь был как можно длиннее, потому что ему нужно поговорить с Ритой, многое спросить у нее. Но он молчит. Заговаривает не он, а она:
– Ты кем хочешь быть?
– Не знаю.
Павел отвечает искренне. Когда он думает о будущем, ему рисуется темная, беззвездная ночь.
– Не знаешь? – удивляется Рита. – А я педагогом. Что? Неинтересно?
– Почему? – пожимает плечами Павел. – Если влечет к этому делу, то интересно. Но я бы не мог быть педагогом.
– Почему? Разве неинтересно воспитывать человека, помогать избавляться ему от всяких недостатков?
– У тебя что, мать учительница?
– Нет, отец педагог. А у тебя?
– Мама у меня работает воспитательницей в детском саду. А отца нет. Впрочем, есть, но он ушел от нас, когда мне было двенадцать лет.
– Ушел! – с возмущением и ужасом говорит Рита. – И ты его любил?
– Очень любил. Больше всех на свете.
Рита с состраданием смотрит на Павла.
– Знаешь, Павел, – говорит она, – как бы я хотела быть такой, как Макаренко! Вот бы дали мне колонию малолетних преступников, и я бы их перевоспитывала…
Яркая краска заливает лицо Павла.
– Думаешь, это легко? – говорит он. – Трудно перевоспитывать не только настоящих преступников, но даже и тех, кто случайно совершил преступление, потому что и у этих на душе такой мрак, такое отчаяние…
Рита слушает Павла. Она чувствует: что-то в этом разговоре задело его за самое сердце. Волнение охватывает ее, и она смотрит на Павла настороженным взглядом.
"Ни на один день невозможно отойти от прошлого, – думает он, – решительно все напоминает… Уехать бы в другой город или куда-нибудь на Север…"
И он представляет снежные горы, карликовые березки, покрытые пушистым серебром куржака, и непроглядную, спокойную ширь тундры.
Они уже подошли к картофельному полю. Павел молча отходит от Риты, берет свою лопату и с ожесточением всаживает ее в землю.
К вечеру на коне прискакал из правления колхоза рябой толстый парень.
– Кончай работу, замерять буду! – командует он и идет по полю, неодобрительно поглядывая по сторонам. – Картошку пооставляли! – говорит он, наклоняясь. – Что это? Что это? – приговаривает он сердито, поднимает картофелины и, прищурив глаз, долго целясь, запускает их в кучу. Видимо, это доставляет ему удовольствие. – Поначалу прощается, – говорит он обеспокоенной Римме Владимировне, – а завтра такую работу принимать не буду.
Он снимает привязанный к седлу двуногий деревянный треугольник и замеряет обработанное учениками поле.
Деревянные ноги проворно шагают по полю, и так же проворно парень считает.
– Два, четыре, шесть, восемь, десять, двенадцать.
Тихон бежит сзади и тоже считает вслух. Ему кажется, что придирчивый парень обязательно просчитается.
Через некоторое время парень и вспотевший Тихон подходят к толпе ребят.
Парень на ходу пишет в записную книжку.
– Четыре гектара восемьдесят соток, – говорит он, – делю на двести сорок.
– Стоп! – с восторгом ловит его Тихон. – А дежурные по кухне, дежурные по общежитию?
– Сколько же их?
– Семь да шесть… всего тринадцать человек, – говорит Римма Владимировна.
– Двести сорок, отнимаю тринадцать, – водит карандашом по бумаге парень, – получается двести двадцать семь. Четыреста восемьдесят делю на двести двадцать семь. По две сотки на брата.
– С небольшим, – придирчиво поправляет Тихон.
– Слезы! – пренебрежительно говорит парень. – А норма – четыре сотки! Ну, поначалу прощается, – смягчается он. – Дело-то новое, пообвыкнете.
4
Вечером Павел, Ваня и еще несколько ребят выпускают полевой листок. Они располагаются в комнате девочек, предварительно выгнав хозяек. Со стола ребята снимают скатерть, банки с разноцветными листьями и еще уцелевшими осенними цветами.
– Любят девчонки на пустяки отвлекаться, – говорит Павел, неумело складывая скатерть.
Он с удовольствием рисует огромный лист картофельной ботвы с цветком, проткнутый ученической ручкой. Ваня сочиняет стихи. Но вдруг все, как по команде, оглядывают комнату. Они слышат в углу чей-то плач. Павел вздрагивает, роняет с кисти на газету зеленую каплю.
– Кто это?
Он не может переносить плач. Он готов отдать все, что есть у него, только бы не видеть ничьих слез.
Павел вскакивает и бежит в угол. За ним идет туда же Ваня. Но в комнате снова тишина.
– Показалось… – неуверенно говорит Ваня. – Или кто-то на улице…
Но в углу из-под топчана уже слышится не плач, а громкий неудержимый хохот. Павел поднимает одеяло. Оттуда выглядывают смеющиеся лица девочек.
Работа прервана. Началась веселая возня.
Девочек вытягивают из-под топчана и выпроваживают из комнаты. Павел снимает с гвоздя полотенце, накидывает на плечи смеющейся Риты и вытаскивает ее на улицу.