Он взял листок из блокнота и стал что-то набрасывать. Я посмотрел на Приходько, на Панченко. Никто из них не улыбался, как они это обычно делали, когда Егоров "ударялся" в воспоминания о войне. Все слушали его с большим вниманием.
- На фронте, - говорил Егоров, набрасывая на листке обстановку того времени, - было сравнительно тихо. После долгих и сильных наступательных боев произошла так называемая оперативная пауза… Время, должен вам сказать, очень скучное. Сколько продлится эта пауза, один бог ведает. Но каждый день и каждый час могло начаться наступление. Вся трудность состояла в том, что первый свой шаг наша дивизия должна была сделать через реку. А форсировать водный рубеж - дело, товарищи, трудное. Помню, на совещании у командира дивизии начальник штаба доложил свою точку зрения, где, по его мнению, нанести главный удар, где сосредоточить пехоту и артиллерию, где наводить основные мосты, а где ложные переправы. Один из командиров, я его хорошо знал, - улыбнувшись сказал Егоров, - изучал режим и характер реки… Глубина ее колебалась… Пантелеев должен это помнить…
Я не сразу ответил. Я смотрел на первого секретаря райкома, одетого в синюю полотняную куртку, и видел другого человека - видел гвардии подполковника Егорова на знаменитом совещании у командира дивизии Бакланова, когда он, Егоров, предложил свою идею наступления через водный рубеж. И блиндаж, в котором проходило совещание, я хорошо помню. Это был сухой и просторный блиндаж в несколько накатов. Стены его были выложены досками, а земляной пол выстлан хвоей, - терпкий запах осени стоял в блиндаже. Егорова тогда знобило. Его замучила малярия. Он зябко кутался в шинель…
- Что же вы, ПНШ? - проговорил Егоров и, взяв меня за руку, потянул к столу. - Какая глубина реки была?
Я ответил:
- Глубина ее колебалась от 0,85 до 1,60 метра.
- А скорость течения? - спросил Егоров.
- Скорость течения достигала пятнадцати сантиметров в секунду.
- А дно? - продолжал спрашивать Егоров, как бы проверяя, не забыл ли я эту частную операцию нашей дивизии.
- Дно было каменистое, - сказал я.
- Совершенно верно, - сказал Егоров. - И был предложен на командирском совещании интересный вариант наступления. Новое в этом решении заключалось в том, чтобы выше по течению реки построить плотину, - Егоров поднял голову и, встретившись глазами с главным инженером, сказал: - Плотину, Максим Саввич… Строить плотину предполагалось не на той реке, которую придется форсировать, а на другой, безымянной речке, впадающей в главную. Это должна была быть плотина высотой до трех метров. Высчитано было, что на третьи сутки после постройки плотины уровень воды в районе форсирования будет снижен до тридцати сантиметров, и тогда отпадает вопрос о наводке моста, облегчается работа артиллерии и танков, повышается динамическая сила удара пехоты. Яко посуху прошли… - сказал Егоров. - И ударили!
Он отошел от стола и наглядно показал, как был нанесен немцам этот внезапный удар.
- Вот так, - сказал он и, быстро встав за спину Панченко, ловко ударил его внезапно и так, что грузный Панченко покачнулся. - Вот так, друзья мои, маневром, маневром…
Он взял в руки плотный лист чертежа с проектом Максима Саввича и, рассматривая, словно изучая движение мысли в эскизе, тихо проговорил:
- Вот он ключик-то!.. Тут бьется живая мысль. Это, если хотите, настоящий пропагандистский документ, - вот как наши люди, наши инженеры смело и безбоязненно подходят к огромным задачам восстановления Донбасса! Помнится, у Ленина имеется статья - его ответ специалисту. Очень короткая статья, две-три странички.
Он силился вспомнить название ленинской статьи и обратился за помощью к нам, пропагандистам. Ольга Павловна сказала ему: - Если вы имеете в виду ленинский "Ответ на открытое письмо специалиста" - он был напечатан в 1919 году. - Ольга Павловна даже назвала том и страницу.
- Чудесная статья, - с живостью сказал Василий Степанович. - В годы студенчества я впервые прочел ее, и как же она запала мне в душу… Чудесная статья! - снова повторил он. - Помнится, Ленин писал, или, вернее, отвечал на письмо одного старого специалиста, который с превеликой обидой жаловался на то, что советская власть, издав декрет об улучшении условий жизни специалистов, этим будто бы хочет купить их!.. Нужно вспомнить обстановку - Октябрьская революция, гражданская война, разруха, наше молодой государство одной рукой отбивает интервентов и одновременно начинает строить народное хозяйство. Ленин говорил в это время, что с первых же дней революции большевики проповедывали от имени партии, от имени власти необходимость предоставления интеллигенции лучших условий жизни, а этот старый, живущий прошлым специалист считал, что их, специалистов, советская власть хочет как подачкой купить. Специалист не машина, - писал он Ленину, - его нельзя просто завести и пустить в ход… Без вдохновения, без внутреннего огня, без потребности творчества ни один специалист не даст ничего, как бы его ни оплачивали.
И ко всем этим высоким и красивым словам примешивалось что-то маленькое, злобное: как посмели красноармейцы реквизировать у этого специалиста кровать! И это после громких слов о вдохновении, о творчестве!.. И Ленин ответил ему - вы, господин хороший, в мелкой злобе еврей - отняли у вас кровать! - потеряли способность рассуждать о событиях с массовой точки зрения; вы не сумели понять и увидеть в революции начало смены двух всемирно-исторических эпох - эпохи буржуазной и эпохи социалистической. И через голову этого специалиста, отвечая на его письмо, Владимир Ильич обратился ко всем специалистам: работать в ногу с Советской властью, чтобы своей работой на благо трудящихся облегчить и сократить муки рождения нового общественного уклада.
Василий Степанович протянул нить от ленинской статьи, написанной Владимиром Ильичом в девятнадцатом году, к событиям наших дней, когда советская интеллигенция, составляющая плоть от плоти своего народа, работает не за страх, а за совесть, помогая народу быстрее залечить нанесенные войною раны. И секретарь райкома был глубоко, прав, когда сказал, что мы не всегда охватываем явления в их связи. Индустриальный рост, борьба за восстановление Донбасса сопровождаются ростом духовных ценностей. Было время - в начале первой пятилетки, когда в Америку посылались наши инженеры, проектировщики, технологи изучать современную индустрию. И они, молодые инженеры вернувшись на родину, испытав муки освоения да наших заводах, научились воплощать в своей работе русский революционный размах и большевистскую деловитость. Плоды воспитания технических кадров в эпоху сталинских пятилеток мы глубоко ощутили в годы войны, когда в трудных условиях военного времени на Урал и в Сибирь пересаживались целые заводы. Теперь, в дни восстановления, мы пожинаем труды "школы войны".
Успехи, достигнутые в Донбассе, - пуск доменных печей, возрождение шахт и городов - нельзя расценивать только с узкохозяйственной точки зрения. В характере восстановительных работ, в смелости решений, в умении зажечь народные массы на борьбу с трудностями - во всем этом видна сила нашего строя.
Слушая Василия Степановича Егорова, глядя на оживленные лица Панченко, Афанасьева, Ольги Павловны, я глубже понял и почувствовал, что именно имел в виду Михаил Иванович Калинин, когда говорил "о празднике в будничной обстановке". Мне казалось, что это заседание бюро было именно таким чудесным праздником для всех нас.
- А старики, - вдруг спросил Егоров, - стариков спрашивали?.. Обязательно посоветуйтесь со стариками. Вызовите с шахты "Девять" Герасима Ивановича Приходько. Помните - можно сделать на двадцать ладов. И наше мнение не есть лучшее потому только, что мы старшие…
9
Осень в Донбассе имеет какие-то свои черты суровой и нежной красоты. В чистом, холодном воздухе, пронизанном ясным осенним светом, кружатся белые нити паутины; шуршат багряные листья, крепкий, дурманящий аромат яблок сливается с горько-сладким запахом горящего кокса; где-то высоко над вершинами доменных печей возникают голубые "свечи", и черные клубы дыма, медленно поднимаясь над шахтами и заводами Донбасса, сливаются с облаками и, освещенные бледно-розовыми лучами солнца, уносятся далеко в степь.
Я возвращался из Мариуполя в Сталино, а оттуда к себе в район. В Мариуполь я был послан райкомом для проверки работы рыболовецкого хозяйства нашего треста. В Сталино можно было проехать прямой грейдерной дорогой и можно было, сделав небольшой крюк, по полевой дороге попасть в Сталино через Старо-Бешево. Там живет и работает Прасковья Никитична Ангелина. Прямого дела у меня к Ангелиной не было, но мне казалось, что нельзя упустить такую возможность - повидать Пашу Ангелину.
Черноволосая, со стриженой по-мальчишески головой, она в тридцать пятом году с кремлевской трибуны рассказывала о делах и днях своей бригады. И тогда же товарищ Сталин, слушавший ее выступление, сказал:
- Кадры, Паша, кадры!
Этими словами товарищ Сталин дал ей понять, что как бы хорошо советский человек ни работал, но он должен помнить о том, что нужно воспитывать кадры, нужно вести за собою массу.
…Я увидел Пашу Ангелину в поле. Она была в защитном комбинезоне, руки ее были вымазаны в машинном масле. Стирая с лица пот, она о чем-то беседовала с полеводом и двумя трактористами. Я сразу узнал ее - та же, по-мальчишески стриженая голова, та же манера быстро, энергично говорить. Годы, конечно, состарили и ее, Пашу Ангелину, но в движениях этой трактористки, в манере говорить жила молодость, которая у таких людей, как Ангелина, не ржавеет.
Ее друзья по бригаде мне рассказывали, что когда немцы подошли к Старо-Бешеву, Паша Ангелина подняла весь свой тракторный отряд на ноги, целый род Ангелиных - свыше тридцати человек - и повела их вместе с машинами, вместе с бочками с горючим, вместе с мешками семян высокосортной пшеницы далеко на восток. Она шла впереди тракторного отряда, одетая в рабочий комбинезон. По дороге ангелинцы помогали вытягивать застрявшие на размытых дорогах орудия. В Белой Калитве ангелинцы погрузились на открытые платформы и поехали в Западный Казахстан. Там, в глухой глубинке, весной сорок второго года Паша начала борьбу за военный урожай.
Вернулась Ангелина в Донбасс сразу же после его освобождения. Земля вокруг Старо-Бешева была изрыта траншеями. Памятуя Сталинские слова: "Кадры, Паша, кадры!" - она снова, как в былые годы, сплотила вокруг себя людей, вытравливая все дурное, что оставили немцы на этой донбасской земле, стала вожаком масс, вкладывая весь свой опыт, все свое умение тракториста и государственного деятеля в борьбу за подъем сельского хозяйства.
Я смотрел на опаленное солнцем лицо Паши Ангелиной и вспоминал, что тогда же, в тридцать пятом году, вместе с Пашей Ангелиной на кремлевскую трибуну поднялся молодой, еще безвестный агроном Николай Цицин. Он раскрыл жестяную коробку, которую держал в руках. В ней он берег драгоценные зерна выращенного им гибридного злака. И тогда же Сталин сказал молодому агроному ободряющие слова, в которых выражен творческий лозунг нашей эпохи:
- Смелее экспериментируйте - мы вас поддержим…
Я попрощался с П. Н. Ангелиной и на попутной полуторке добрался до шляха, который вел в Сталино.
Осень - пора воспоминаний… Миром веет от этой охваченной напряженным трудом земли, от холмов, раскиданных в донецкой степи. Но стоит задуматься, и тотчас перед глазами возникнут картины недавних битв. Память человеческая бережно хранит воспоминания, связанные с борьбой народа за счастье и право свободно жить и трудиться.
Возле Авдотьино я увидел у самой дороги обелиск с звездой на вершине. Я свернул с дороги и подошел к нему, думая, что это один из многочисленных памятников бойцам Красной Армии, погибшим в борьбе за освобождение Донбасса. Но это был памятник бойцам подполья - группе молодежи, погибшей от руки немецких палачей. Я читал их имена, высеченные на обелиске, и в памяти моей вставала история этих комсомольцев, своей героической борьбой вписавших прекрасную страницу в донбасскую жизнь. Словно реликвию, хранят в Донбассе письмо, в котором записаны последние слова молодого учителя, вожака этой группы Саввы Матекина: "Я умираю спокойно и стойко". И какой большой внутренней силой дышит предсмертное письмо другого молодого учителя из этой же подпольной группы, комсомольца Степана Скоблова, замученного гестаповцами.
"В расцвете сил и творческой мысли должно приостановиться биение моей мысли, в жилах застыть горячая молодая кровь. В застенках немецкого гестапо последние минуты моей жизни я доживаю гордо, смело. В эти короткие, слишком короткие минуты я вкладываю целые годы, десятки прожитых и непрожитых лет".
И это одна из самых сильных черт советского человека - жить не только настоящим, но и думать о будущем.
В эти дни моих странствований по Донбассу, когда я добирался в свой район, - то на попутных машинах, то пешком, - я лучше и глубже воспринимал движение новой жизни. Все для меня было волнующе прекрасно - и отлитая в бронзе Сталинская приветственная телеграмма, - ее я впервые увидел в Мариуполе у ворот завода Ильича - и Азовское море, на берегу которого раскинулся поднятый из руин мощный завод черной металлургии, и колхозная нива в Старо-Бешеве, где я увидел опаленную солнцем Пашу Ангелину, и этот скромный могильный холм близ дороги, у села Авдотьино, и предсмертное письмо донбасских комсомольцев, слова борьбы, написанные на выцветшем от времени платке, и стихи из записной книжки молодого подпольщика Кириллова: "Поставили возле посадки… им ветер чубы развевал… и громко запели ребята свой гимн - "Интернационал"…
Все это волновало меня, все это было мне дорого.
Мариупольские металлурги варили чудесную броневую сталь, которая шла на производство танков. Пятнадцатого июня сорок четвертого года люди завода имени Ильича получили сталинскую телеграмму: "Ваша работа по скорейшему восстановлению завода имени Ильича оказывает большую помощь Красной Армии в ее борьбе против немецко-фашистских захватчиков". Какой огромный замысел связывает воедино - борьбу за восстановление завода, плавку высококачественной броневой стали на донбасской земле, производство танков на Кировском заводе на Урале, куда шла эта сталь, и великое наступление нашей армии летом сорок четвертого года к Висле и за Вислу.
Сталинские телеграммы - это творческие координаты, отмечающие путь битвы за восстановление и развитие Донбасса. И вот так, как в свое время война устроила нечто вроде экзамена нашему строю, так и послевоенная жизнь на новой основе устраивает экзамен нашему - строю, нашим партийным организациям, нашим людям, как бы говоря им: вот они, ваши люди, вот их дела и дни…
Я добрался до райкома поздно ночью. Идти домой мне не хотелось, и я остался ночевать в парткабинете, где у меня за библиотечными шкафами была своя койка. Я очень устал, и одна мысль владела мной: вот доберусь до своей койки и усну, усну, усну. Тетя Поля встретила меня на пороге райкома. Я зажег свет в парткабинете и увидел на столе связку новых книг. Среди них был второй том сочинений товарища Сталина. Я присел к столу, стал перелистывать страницы этого тома, еще пахнущие свежей типографской краской, и начал читать статьи, охватывающие тот важный этап в развитии русского рабочего движения периода девятьсот двенадцатого года, в котором с особой силой звучал голос борющейся России, голос живой мысли. Глубочайшей верой в силы народа дышат строки в короткой сталинской статье "Жизнь побеждает!" Я читал заключительные слова этой статьи - "Мы ведь давно твердим; жизнь всесильна, и она всегда побеждает"… - и думал о том, что видел в эту свою поездку по дорогам Донбасса. Сталинская приветственная телеграмма рабочим завода имени Ильича заканчивалась словами: "Желаю вам, товарищи, успехов в дальнейшей работе". Так заканчиваются все сталинские приветственные телеграммы заводам Донбасса. В них звучит голос побеждающей жизни.
Я оторвался от книги и долго в эту ночь шагал по комнате и повторял эти чудесно звучащие слова, отвечающие моему настроению, моим чувствам: жизнь победит. И я словно связывал в один тугой узел все впечатления жизни, и мне казалось, что к своему ближайшему докладу, посвященному трехлетней годовщине освобождения Донбасса, я нашел верный ключ: "Жизнь всесильна, и она всегда победит".
Эти мои наблюдения - то, что я видел и то, что я читал - потом вошли в доклад.
В зале среди слушателей был старый маркшейдер. Но он ничего Не записывал, как он это обычно делал, а сидел тихо, прикрыв рукой глаза. Когда после доклада я заглянул в зал, то увидел, что маркшейдер все еще сидел, прикрыв рукой глаза. Потом он встал и тихо пошел к выходу. Я нагнал его и поздоровался.
- Что с вами? - спросил я.
Но он в ответ только молча покачал головой. Мы пошли вместе, и когда остановились возле его домика, он вдруг пригласил меня зайти - побеседовать, попить чайку, как он говорил. Я зашел. Он познакомил меня со своей женой, седой молчаливой женщиной.
- Помнишь, я говорил тебе о нашем пропагандисте…
Она двигалась бесшумно и в разговор почти не вступала. У маркшейдера была богатая библиотека. Мы стояли у книжных полок, и по тому, как он гладил корешки книг, я понял - он любит книги.
- Мы тут в провинции, - сказал он, - стараемся не отстать от века.
Потом он перешел к моему докладу. Тема эта - освобождение Донбасса от немецких оккупантов - очень близка ему. - Очень, - повторил он, И вдруг, снизив голос до шепота, сказал:
- Генерал Бурхард - вешатель донецких трудящихся, комендант тыла немецкой армии - на суде в Киеве показал: "назвать точные цифры расстрелянных и повешенных советских людей в Донбассе я затрудняюсь, так как учета не вел".
Он почему-то оглянулся на дверь и еще тише оказал;
- А я вел учет!.. Вот что они сделали в нашем районе.
Он снял с полки тетрадь и протянул ее мне. Я раскрыл страницы тетради и стал читать. Старый маркшейдер записывал все, что он, видел в дни немецкой оккупации. Сколько людей они убили, повесили и замучили на шахтах района, сколько домов они сожгли, сколько деревьев вырубили. Среди замученных немцами была его дочь. Над книжными полками висел ее портрет - молодой, весело улыбающейся девушки.
- Это ее тетради, - сказал он глухим голосом, показывая, мне ученические тетради. - Это ее пианино, - сказал он, подойдя к пианино и приподнимая крышку. Он пальцем тронул клавиши, потом быстро захлопнул крышку и испуганно оглянулся на дверь.
Я развернул одну из тетрадей. "Мои мечты" - так называлось школьное сочинение на свободно заданную тему.
Потом мы долго стояли с ним у калитки. Он рассказывал о жизни при немцах. Они хотели заставить его, старого маркшейдера, раскрыть тайны горных выработок. Но он ничего не сказал им. И дочь, комсомолка, ничего не сказала им, хотя она о многом знала от отца.
Вспоминая эти годы, он задумчиво сказал:
- Какая это была мрачная, тяжелая пауза в жизни человеческой!.. Человек должен жить и творить, а не прозябать. Жить и творить!
Он замолчал, услышав шаги. На крыльцо вышла его жена. Она накинула на плечи мужа старенькое пальто.
- Вечер холодный, - сказала она тихим голосом, - ты можешь простудиться.
Я простился со старым маркшейдером и его женой и пошел по затихшей вечерней улице.