– А я думала, она только у меня ничего не делает, – заметила учительница математики – старушка с такими седыми волосами, что они были уже не серебряные, а желтые. – Я, собственно, и требую от нее самого малого, математика не очень-то пригодится ей в жизни.
– Но без хорошего знания литературы актриса из нее не получится наверняка, – с еще большим возмущением сказала Елена Николаевна. – Она, помимо театра, и знать ничего не хочет!
В учительской, кроме преподавательницы математики, были Варвара Сергеевна и пионервожатая Тоня.
Неожиданно в дверях появилась Саша. Выглядела она виноватой: голова опущена, взгляд просительный.
– Очень хорошо, что пришла, – сказала Елена Николаевна. – Садись, будем разговаривать.
Прозвенел звонок. Учительница математики пошла на урок, Тоня занялась своими делами. Варвара Сергеевна поднялась было, но осталась послушать.
– Ты пойми, для тебя сейчас главное – общая культура, – говорила Елена Николаевна. – Наш Коршун и так предельно беден в культурном отношении. Нет у нас ни музея, ни хорошей библиотеки, мало людей, разговоры с которыми могут обогащать (она глубоко и многозначительно вздохнула). Единственная возможность для тебя – школа. Пользуйся этим. Ведь, помимо специальных дисциплин, при поступлении в вуз придется сдавать и общеобразовательные предметы.
– Да. Я узнавала в Москве. Четыре тура. Надо читать басню, прозу и стихи. Потом собеседование, а потом общеобразовательные экзамены.
– Ну вот. Значит, надо быть во всеоружии. Из Коршуна ты будешь одна. Твои конкуренты, вероятно, главным образом москвичи. Им легче учиться, в Москве все под руками.
Варвара Сергеевна не удержалась, приняла участие в разговоре:
– Сашенька, я близко связана с театром. Наблюдаю нашу театральную молодежь и скажу тебе: многим молодым, очень талантливым актерам мешает то, что они мало знают. Настоящий актер получается тогда, когда талант сочетается с культурой. Елена Николаевна верно говорит, что в первую очередь для тебя теперь учение.
– Я хорошо понимаю это, Варвара Сергеевна, но у меня времени не хватает. Некогда уроки сделать…
– А ты помни, – сказала Варвара Сергеевна, – когда у тебя не хватает времени на уроки, ты подводишь и школу, и весь Коршун. Завалишься на общеобразовательных экзаменах – что подумают о Коршунской школе? Помнишь, Сашенька, был такой фильм: "Завистница". Впрочем, откуда ты его можешь помнить, когда тебе всего-навсего шестнадцать лет! – засмеялась Варвара Сергеевна.
– Помню, помню! – воскликнула Саша. – У нас в Коршуне очень часто идут старые фильмы. Я хорошо помню его. Наташу так чудесно играла Пичужкина.
– Совершенно верно. Вот о Пичужкиной-то и речь. Училась она в студии при МХАТе. Сниматься в фильмах первокурсникам в этом учебном заведении не разрешается. Ну, а ей жаль было потерять роль. Ушла из студии. Снялась удачно. Начались бесконечные выступления на радио, по телевидению, в концертах… Серьезно работать над ролью стало некогда. Теперь что ни сыграет, все бледно, посредственно.
– Зачем же ей разрешили сниматься в кино? – изумилась Саша. – Куда же смотрели взрослые?
"В самом деле, куда же смотрели взрослые?" – с беспокойством подумала Варвара Сергеевна.
– Иди на урок, Саша, скажи, что я тебя задержала, – сказала Елена Николаевна.
Саша с сожалением оторвалась от интересного разговора и нехотя вышла из учительской.
– Чудесная девушка! – .заметила Варвара Сергеевна. – В ней удивительное обаяние.
– Молодежь наша, Варя, очень хорошая. Все учатся и работают. Все недостатки молодого поколения – это наши просчеты. Мы, педагоги, это особенно чувствуем. Я люблю сельскую молодежь.
– И собираешься уезжать в город, – не удержалась Варвара Сергеевна.
Елена Николаевна вздохнула.
…А Саши в это время в школе не было. Выйдя из учительской и рассудив, что на урок все равно опоздала, она побежала к Вериной бабушке за юбкой, которую та обещала для одной участницы спектакля.
День был холодный. Саша мчалась во весь дух, чтобы не замерзнуть. Она побоялась, что Фекла Ивановна заприметит, если явиться не вовремя в интернат за пальто, и поэтому бежала в одном платье.
Каменевы жили недалеко от школы.
Раскрасневшаяся от быстрого бега и холода, Саша влетела в кухню Каменевых. Анна Матвеевна и Клавдия Сергеевна обедали.
– С нами, Сашенька, борщика? – пригласила бабушка.
А вечно молчаливая Клавдия Сергеевна, худая и бледная, привстала и уже потянулась к полке за тарелкой.
– Спасибо. Я за юбкой.
– Вот в бумаге лежит, – показала Анна Матвеевна на подоконник.
Саша развернула газету.
– Прелесть! Бретельки приделаем, будет сарафан. Спасибо, Анна Матвеевна. Не порвем, не запачкаем, не потеряем! – тараторила она, завертывая юбку в бумагу. – Ну, до свиданья. Я с урока сбежала.
– А вот это не очень похвально, – сказала Анна Матвеевна.
И Саша уже мчится в школу по новым деревянным тротуарам, узким, всего в две плахи. Несмотря на грязь, она добежала, не запачкав ног, и подумала: "А тротуары-то ведь и в самом деле необходимы".
Сейчас же вспомнилась ссора с Ваней.
Она вбежала в школу в тот момент, когда коридоры стали наполняться шумом – сначала вверху, откуда раздался звонок, потом в нижнем этаже. С правой стороны лестницы неторопливо и чинно спускались первоклассники, слева – школьные "старожилы" лихо съезжали по перилам.
Около вешалки Саша столкнулась с Ваней, и оба остановились.
– Саша, зайди ко мне. Надо же поговорить, – с отчаянием сказал он.
В комсомольской комнате она села за стол, а Ваня стоял между столом и дверью – большой и грустный, с незнакомой морщинкой между пушистых коричневатых бровей.
– Саша, мне очень нехорошо оттого, что мы поссорились. Неужели нельзя обо всем договориться?
– Выходит, что нельзя, – вздохнула Саша, взяла ручку, лежащую на столе, и стала порывисто рисовать узоры на бумаге.
– Ой, я испортила чье-то заявление! – вспыхнув, сказала она, отодвигая бумагу. – Прости, Ваня.
– Ты бы лучше сказала мне это "прости" за то, что два дня…
– Я? – изумилась Саша. – А ты не виноват? Ты можешь не говорить "прости"?
– Мы оба виноваты. Пусть даже я один. Только давай никогда больше не ссориться, Саша, хорошо?
– Хорошо, – опустила голову Саша и, снова схватив ручку, начала рисовать на заявлении.
Ваня улыбнулся, наклонился над столом, отодвинул бумагу и положил свою руку на Сашину.
В этот момент погас электрический свет, и в комнате без окна стало темно.
– Вот еще одна беда Коршуна, – сказал Ваня. – Что только они делают на электростанции?
Но он был рад темноте. Легче разговаривать.
– Сашенька… (Она затаила дыхание.) Ты же знаешь, что я очень люблю тебя. Ты для меня – как солнышко для всего живого…
В это время комнату озарил дневной свет, и вместе с ним в открытой двери появились Федор Алексеевич и Наталья Степановна – преподавательница физики. Все четверо в первое мгновение почувствовали себя неловко. Саша смущенно вскочила.
– Почему без света? – спросил Федор Алексеевич.
– Он погас только что, – сказал Ваня.
Наталья Степановна протянула руку, повернула выключатель. По ее сердитому движению чувствовалось, что ей хотелось уличить молодых людей во вранье.
– И все же неприлично сидеть в школе, вдвоем, в темной комнате, – укоризненно сказала она. – Особенно тебе, Иванова.
– Но свет погас сию минуту, – с дрожью в голосе сказала Саша.
Федор Алексеевич движением руки прекратил этот разговор.
– Вот что, Ваня, пойдем ко мне, коли уж в твоем кабинете темно. Потолковать надо, – сказал он спокойно.
Саша шла в интернат, и глаза ее застилали слезы. Мгновение – счастливое и красивое, может быть, никогда неповторимое в жизни – было испорчено грубой подозрительностью. Она и всегда-то недолюбливала Наталью Степановну, а сейчас ненавидела ее.
Вечером проходил педагогический совет, и Наталья Степановна сказала:
– Сегодня мы с Федором Алексеевичем обнаружили в темной комнате Иванову и Лебедева. Я считаю, что пройти мимо этого факта нельзя.
После учительницы физики взял слово Федор Алексеевич.
– Я бы советовал педагогам с особой осторожностью относиться к дружбе мальчиков и девочек, – сказал он. – Когда надо вмешаться – вмешивайтесь, но тактично. О том, что Ваня и Саша дружат, знает вся школа. Они не скрывают этого. Я и Елена Николаевна знаем эту дружбу, знаем Сашу и Ваню. Дружба у них красивая, чистая, настоящая и на свету и в темноте. Вмешиваться в их отношения нет надобности.
Учителя горячо поддержали Федора Алексеевича, и вопрос этот, как говорится, был снят с повестки дня. Но кому же не известно, что в школе в тайне ничего не остается. То, что на педагогическом совете поднимался вопрос об Ивановой и Лебедеве, узнала вся школа.
Когда Саша и Вера пришли утром в школу, в коридоре к ним подбежала одноклассница.
– На педсовете, говорят, обсуждали твое поведение, Саша, – сказала она. – Наталья Степановна докладывала, как в комитете комсомола прихватили тебя и Ивана Ивановича. Ну и дураки же вы – нашли место где целоваться!
Саша побледнела и широко открытыми глазами молча глядела на нее. А Вера вспыхнула и сказала шепотом:
– Сплетница! Рук марать о тебя не хочется, а то бы я… – И она спрятала за спину сжатые кулаки, точно боялась, что не удержится и пустит их в ход.
– За что купила, за то и продаю, – испуганно моргая глазами и отстраняясь от Веры, сказала та.
– Нет, не за то, за что купила! Ты наживаешься, потому что ты спекулянтка, – наступала на нее Вера. – И когда подобные тебе на белом свете переведутся? Коммунизм вот такие строить мешают!.. Пойдем, Сашенька, от нее подальше. – Вера взяла подругу за руку, но она вырвалась и побежала не в класс, а вниз по лестнице, на улицу.
Прозвенел звонок. Опустели коридоры школы. Елена Николаевна вошла в девятый "А" и сразу заметила, что парта Ивановой и Каменевой пуста. Встал дежурный – Славка Макаров.
– Нет Ивановой и Каменевой, – многозначительно сказал он. Помолчал и добавил: – Саша расстроилась из-за педсовета. Плакала и убежала. Вера – за ней.
– Все-то вам известно, – с досадой сказала Елена Николаевна. – На педагогическом совете не были, а что там делается, знаете… Ростислав, пойди к Саше. Скажи, что после уроков я приду к ней.
– Веру позвать? – спросил Славка.
Елена Николаевна немного подумала.
– Вера пусть остается с Сашей до моего прихода. Славка поспешно вышел.
После уроков Елена Николаевна долго сидела наедине с Сашей. Может быть, из педагогических соображений ей надо было оправдать или хотя бы сгладить поступок Натальи Степановны. Но она настолько была возмущена несправедливостью, что не могла кривить душой. Саша то и дело вытирала слезы взмокшим платком, а они все лились и лились безудержно по ее покрасневшему, распухшему лицу. Учительница сидела, близко придвинув свой стул к ее стулу, и, притрагиваясь рукой то к колену, то к плечу девушки, утешала ее:
– Ты пойми, Сашенька, ни один педагог всерьез не принял слов Натальи Степановны. Ни один. Значит, только она оказалась такой подозрительной и несправедливой. Никто из твоих товарищей тоже не поверил этому.
– Поверили, – вдруг холодно и спокойно сказала Саша, перестав плакать. И передала учительнице разговор с одноклассницей.
– Ах, Сашенька, Сашенька! – с горечью сказала Елена Николаевна. – В жизни на твоем пути еще немало встретится таких людей, но, право, не стоит из-за них портить нервы. Через два дня вся эта история забудется.
Саша вдруг снова заплакала. Она не решилась сказать Елене Николаевне, в чем главная беда, но та отлично поняла, чего недосказала девушка. В ее отношения с Ваней грубо вмешались, и в душе ее что-то надорвалось. Ей казалось, что теперь-то уж прежнего никогда не вернуть, и сегодня, когда прибежала Вера и сказала, что Ваня в шесть часов вечера будет ждать Сашу в Итальянском парке, она велела передать, что в парк не придет.
Елена Николаевна ушла. На крыльце стояла Вера, завернувшись в старую бабушкину шаль.
– Все плачет? – спросила она у Елены Николаевны.
– Ничего, пройдет.
Учительница стала спускаться с крыльца, но Вера не уходила.
– Елена Николаевна, – нерешительно сказала она, – как же мы без вас?
– Но еще ничего не произошло. Беги, беги к Сашеньке. – И через двор пошла к забору с двумя выломанными плахами. "Уеду и не буду ходить в интернат, где всегда что-то случается, оставлю свой девятый "А", не буду лазить в эту дыру в заборе. Все будет другое…"
Ваня ждал Сашу долго. Он тоже был очень расстроен, но характер его был иной, чем у Саши, и он ко всему относился по-другому. На учительницу физики он почти не сердился, он презирал таких людей. А собой был крепко недоволен. И об этом хотелось сказать Саше, но она не шла. Она все еще сидела в интернате и плакала.
Было уже поздно. Ваня ушел из парка совершенно расстроенный. В воздухе стоял туман от незаметного, лишь едва ощутимого дождя. Грустно ложились на землю сухие, потемневшие листья.
По пути к дому он встретил Славку. Тот быстро шел и сосредоточенно гнал перед собой круглый камешек, подталкивая его вперед носком сапога. Он делал это с мастерством натренированного спортсмена. Три бодрых, быстрых шага вперед – и камень летел вперед. Опять три шага, легкий взмах ноги – и камень опять ложится в трех шагах.
– Метко! – вслух восхитился Ваня. – Интересно, сможешь ли ты так же метко стрелять?
Славка остановился, с удивлением посмотрел на Ваню.
– Ты что, мысли читаешь? Я шел и думал о том, что надо в школе организовать охотничий кружок, ну и тир, конечно.
– Слушай, – обрадовался Ваня, – это мысль! Возьмись, а?
– Возьмусь.
Они долго стояли на дороге, обсуждали, кого пригласить в кружок, где взять ружья, как устроить тир. Остановились возле Ваниного дома.
– Зайдем? – предложил Ваня.
– Нет, я к Федору Алексеевичу. Хочу уговаривать его не уезжать из Коршуна.
– Это все зависит от Елены Николаевны да от Наташи. А Наташка уже корчит из себя городскую. Ее никакими силами в Коршуне не удержишь! – сказал Ваня.
– Что же ты предлагаешь – не ходить к нему?
– Почему? Иди. Обязательно иди. Будем ежедневно все по очереди ходить. Только нажимай не на Федора Алексеевича, а на жену и дочь. Взывай к лучшим чувствам. Опытные люди говорят, что от женщин все зависит – и дома, и на работе. Да сиди не больше пятнадцати минут. Понял? У них дела.
И Славка пошел.
Сибирцевы встретили его приветливо. Они привыкли к постоянным посещениям учеников. В этом особенность работы сельского учителя: и трудность, и радость.
– Ну, что? – спросил Федор Алексеевич, догадываясь о цели прихода Славки.
Тут уж не нужны были дипломатические приемы и тактические подходы.
– Вот пришел сказать, что это невозможно… Это развалит школу. Мы все так думаем. Я, например, брошу школу, так и знайте. Брошу, и все.
– Ты, Ростислав, не пугай меня и не старайся разжалобить, – усмехнулся Федор Алексеевич, ласково притрагиваясь к плечу ученика. – Ты хоть и видел кое-что, но все же зелен еще и не знаешь, сколько в жизни может возникнуть обстоятельств и как они одно за другое цепляются.
– Елена Николаевна, ну вы-то как же?.. – вспоминая наказ Вани, обратился Славка к учительнице.
– Успокойся, иди и займись уроками.
– Уроки на ум не идут, – упрямо сказал Славка. – Так и знайте – уйду я из школы…
А в заводском клубе в эти дни отбирали номера для районной олимпиады. Варвара Сергеевна уже закончила все дела, ради которых приезжала в Коршун, но по просьбе земляков вошла в комиссию по подготовке к олимпиаде и теперь сидела вместе с районным начальством и организаторами коршунского театра в прокуренном зале клуба.
Она только что закончила свое горячее выступление такими словами:
– Брусничниковский район всегда казался мне неоткрытым кладом природных богатств. Ваш театр, товарищи, заслуживает звания народного театра. Возвратившись в Москву, я все сделаю для того, чтобы вы получили достойного руководителя и официальное право называться народным театром.
Когда Варвара Сергеевна произносила эти слова, Саша, Вартан Акопович и Федор Алексеевич не могли сидеть на месте. Саша вскочила, спиной прижалась к стене. Исчезло ее подавленное настроение. Она глазами нашла Ваню, и он повернулся к ней, улыбнулся, помахал рукой.
Вартан Акопович тоже поднялся было, но сразу же вспомнил, что огромной фигурой своей он мешает сидящим сзади, и снова сел; однако, почувствовав, что сидеть не может, пролез между скамеек и встал у стены рядом с Сашей, со счастливой улыбкой подмигивая ей: вот, дескать, думали ли мы с тобой об этом, когда стояли на мостике бассейна и сговаривались организовать драматический кружок на заводе?
Многие интересовались, что она пишет о Коршуне. И Варвара Сергеевна делилась своими мыслями о фильме, над которым работают наши и итальянские сценаристы. Это будет фильм, рассказывала она, о второй мировой войне, о русском и итальянском народе. Стали известны интереснейшие факты. Отец Вани Лебедева, Иван Иванович Лебедев, сражался с фашистами в итальянском партизанском отряде. И не один Иван Иванович. В отрядах Сопротивления в Италии было много русских. Некоторые возвратились на Родину, иные сложили на чужбине свои головы. На фронтах к русским переходили итальянцы – и по одному, и целыми подразделениями.
– Я не могу еще сказать вам, будут ли в фильме названы подлинные имена итальянских и русских героев. Скорее всего, будут. Очень возможно, что будет назван и Коршун, и Коршунская школа, и Итальянский парк. Будут названы и засняты.
Я уже говорила Ване Лебедеву-Лабосяну, что отсюда поеду в Иркутск и постараюсь разыскать следы его отца. В Италии этим же сейчас занимается сценарист Роберто Аоста. Он работает в основном над той частью сценария, действие которой происходит в Италии.
Работа еще только начата. То, что уже сделано, будет переделываться, дописываться. Поэтому трудно говорить сейчас о будущем фильме…
Если жизнь полна интересных впечатлений, время идет удивительно быстро. Пребывание в Коршуне Варваре Сергеевне показалось мгновением. И вот наступил час отъезда.
От дома Сибирцевых, через школьный двор, до зеленого вездехода, ожидающего у ворот, гостью провожала вся школа.
Прежде чем сесть в машину, Варвара Сергеевна долго махала обеими руками, и в ответ ей над приветливыми лицами ребят вырастал лес рук. Хлопнула дверца, машина отрывисто крякнула, тронулась, остановилась и снова, уже настойчиво, загудела, приказывая окружающей ее толпе разойтись. Ребята нехотя отодвинулись к канаве, пропустили машину, и она сейчас же скрылась за поворотом. Толпа стала редеть.
– А вы слышали, – сказал Славка, – наш директор и Царевна Несмеяна остались в Коршуне.
– Я знал, что останутся! – радостно воскликнул Ваня. – Не такие они люди, чтобы уезжать.
Поднялся шум:
– Брешешь, Славка! Откуда такие сведения?
– Ребята, ему сорока на хвосте принесла!
– Директор ему обо всем докладывает.