Ну, а жениха лучше Курта и желать не приходится. Может быть, Нонну не привлекут капиталы и завещание… Что ж, тогда должен подействовать французский фильм о Марфе Мироновой. Какая актриса не пожелает стать кинозвездой? Это могло оказаться сильнее денег!
Этот план фрау Татьяны был известен Курту. Они оба решили, что, если понадобится, уговорят какого-нибудь французского режиссера в самом деле поставить такую картину. Да, они уговорят словами… и деньгами. Вдруг Нонна окажется талантливой и станет кинозвездой!..
13
Но пока что кинозвездой становилась Люся.
Она приехала в Москву из маленького сибирского городка. Родителей своих Люся не знала. Потом ей стало известно, что кто-то изредка звонит в детский дом, интересуется ею… Но кто это? Кто?..
Однажды Люся спросила об этом маму… Мамой, как и все воспитанники, она называла директора детского дома.
Ласково сдвигая пальцами набок Люсину челку и открывая ее большой, умный лоб, мама сказала:
– Об этом поговорим, когда ты станешь взрослее. – И со вздохом добавила: – А челка тебе не идет…
Мама, замученная делами, умела уделять ласковое внимание каждому своему воспитаннику. Маленьких она таскала на руках, сажала на колени, целовала, гладила… Старшим была задушевным другом. Когда воспитанники ее становились взрослыми и покидали детский дом, они начинали понимать, что значила в их жизни эта необыкновенная женщина, сумевшая возвратить им детство, спасти их души от тоскливой и озлобленной сиротской надломленности.
Актерские способности проявились у Люси рано.
Однажды летом детей привели в городской сад. В центре его на столбе висел большой громкоговоритель, из него по саду разносилась танцевальная музыка.
И вдруг маленькая Люся отделилась от подружек, вышла на асфальтовую площадку и начала танцевать.
Она стащила с головы белую панамку, зажала ее в руке, попеременно поднимала то одну, то другую ножку, взмахивала руками, улыбалась, бегала на носочках, подбоченивалась – и все это в такт музыке, увлеченно, самозабвенно.
Люди, сидевшие на скамейках и гулявшие в тенистых аллеях, стали собираться вокруг ребенка. А Люся, никого не замечая, танцевала в кольце изумленных зрителей до тех пор, пока не кончилась музыка и не раздались дружные, напугавшие ее аплодисменты. Она огляделась и заплакала.
С первого класса Люся начала танцевать на утренниках в школе и в детдоме. Потом она пела на городских олимпиадах. А когда была в седьмом классе, записалась в школьный драматический кружок и поняла, что это ее призвание.
В жизни каждого человека бывают значительные дни, которым суждено остаться в памяти навсегда. Таким днем был для Люси выпускной вечер в школе. Эту школу она окончила год назад, поступила в педагогический институт, но по старой памяти руководила там драматическим кружком.
После торжественной части шел спектакль, в котором играла Люся.
Со сцены она увидела, как в зале, чуть-чуть опоздав, появились мама и какой-то незнакомый мужчина. Они вместе сели в последнем ряду.
После спектакля школьники сдвинули скамьи к стенам зала, и начались танцы.
Люся сняла вазелином грим, надела свое скромное выходное платье и вышла в зал.
Люся заметила, что мама взволнована. Но так бывало всегда, когда Люся играла в спектаклях.
– Люся… Вот познакомься… Это Владимир Павлович…
Фамилию Люся уже не слушала. Она узнала его! Это был известный кинорежиссер.
Люся смутилась до слез, покраснела.
"И он видел меня на сцене!" – с ужасом подумала она. Ей захотелось провалиться сквозь землю.
– Я оставлю вас, – торопливо сказала мама.
Люся заметила, что она тоже смущена, и подумала: "Стыдится моего выступления. Зачем же этот знаменитый человек здесь, на школьном выпускном вечере?"
А он словно подслушал ее мысли. И сказал:
– Я учился в этой школе, Люся. Давным-давно, больше пятидесяти лет назад. – Он помолчал и добавил с грустным волнением: – У нас тоже был выпускной вечер. Вот в этом самом зале. И я танцевал со своей одноклассницей. Ее звали Наташей. Моя первая, незабываемая любовь.
Люся вдруг перестала волноваться. Знаменитый режиссер сразу стал в один ряд со всеми людьми.
– Ну, я пойду, – сказала мама. Она пожала руку Владимиру Павловичу, поцеловала Люсю и, как-то многозначительно взглянув на нее, ушла.
– Давайте, Люся, сядем, поговорим, – предложил Владимир Павлович. – Пойдемте в мой класс, вот этот – направо.
Они вошли в класс, заставленный партами. Он был плохо освещен. Мимо открытой двери проносились танцующие пары.
– Я сидел вот здесь, – сказал он, с трудом усаживаясь за парту. – Парта, конечно, была другая. Но стояла здесь же, у окна. И окно то же… – Он дотронулся пальцем до стекла, до подоконника, заставленного цветами. – Цветов не было… Очень грустно, Люся, по-хорошему грустно…
Он замолчал. А она неподвижно стояла посреди класса, боясь нарушить его воспоминания.
– Да вы садитесь, – вдруг спохватился он. – Садитесь. Нам есть о чем поговорить.
Люся взяла стул, стоящий около учительского столика, придвинула его к парте, за которой сидел Владимир Павлович, и села, недоумевая, о чем собирается он говорить с ней.
– Наталья Николаевна сказала мне, что вы учитесь в педагогическом институте. Вы довольны своей будущей профессией? Вы мечтали о ней?
Она помолчала и сказала с волнением:
– Нет. Мечты мои остались мечтами. Им не суждено осуществиться. У меня не было другого выхода… Я…
– Да вы не волнуйтесь, – сказал Владимир Павлович. – Впрочем, я и сам-то волнуюсь. Такой уж сегодня вечер… Так вот, Люся, я хочу внести решительную поправку в ваши планы, переменить вашу путевку в жизнь. Я видел сегодня вас в школьном спектакле, и мне кажется, что ваша судьба – театр… Вы можете стать актрисой. И должны. Я в этом убежден. Вы верите мне? – Он улыбнулся какой-то неожиданной улыбкой, по-детски, от души. – Предлагаю вам послезавтра отправиться вместе со мной в Москву.
Люся растерянно поднялась со стула, толком не понимая, о чем говорит он. Схватилась руками за пылающие щеки, затем прикрыла ладонями глаза… Все получилось так неожиданно, что она не могла в это поверить. И не могла ничего ответить ему.
Он первым нарушил молчание:
– Ну, решено? – И протянул Люсе руку.
– Решено… – шепотом ответила Люся.
– Вы успокойтесь. А я отправлюсь в мир прошлого… Хочу кое-что вспомнить, восстановить в памяти. Обязательно успокойтесь, потому что впереди у нас с вами еще один разговор. И он тоже заставит вас волноваться…
И оба они погрузились в свои мысли.
…Он вспоминал себя девятиклассником. Был он секретарем комсомольской организации школы. Любил литературу, историю, а с точными науками жил не в ладу.
В полутемном классе, за учительским столиком, словно переступив рубежи времени, возникла Анастасия Ивановна – преподавательница литературы. Это она научила его любить книги. Он вспомнил об одной литературной дискуссии… Он делал доклад о Достоевском. На перемене к нему подошла Наташа из соседнего девятого класса и тихо спросила: "Правда, я похожа на Неточку Незванову?" – "Да…" – ответил он. И погиб…
Сейчас в глубине класса перед ним возник тот некогда любимый образ…
Наташа смотрела на него чистыми синими-синими глазами и улыбалась значительно и победоносно. "Знаю, – говорила ее улыбка, – и радость, и боль я дала тебе на всю жизнь. Никогда меня не забудешь".
– И действительно не забыл, – сказал он вслух удивленной Люсе и смутился.
А Люся так и не пришла в себя. Все тот же нестройный вихрь мыслей захлестывал ее. Вихрь мыслей и пугливой радости.
– Люся, – сказал Владимир Павлович. – А ведь на протяжении всей вашей жизни я за вами слежу…
Так вот кто он – этот таинственный незнакомец, интересующийся Люсиной судьбой!
Люсе вспомнилось, как года три назад подружка из детского дома случайно подслушала телефонный разговор мамы: она сообщила кому-то о Люсе. Но почему же, почему его интересовала судьба девчонки из детского дома?
– Слушайте, Люся, грустную и романтическую историю…
Как-то однажды я приехал в родной город. В честь моего приезда у брата собрались гости. Я пришел с опозданием, прямо из театра.
Была осень. По-сибирски холодная. Падал снег вперемешку с дождем. К ночи лужи подернулись легким ледком.
Я вошел в полутемный холодный подъезд и стал было подниматься по лестнице, но вдруг вздрогнул. Мне показалось, что кто-то прячется в темном углу лестничной площадки. Я пригляделся и увидел совсем молодую девушку со свертком в руках.
"Вы что?" – невольно спросил я ее.
"Так… Греюсь", – сказала она.
Я усмехнулся:
"Греетесь в холодном подъезде?"
И стал подниматься вверх.
Меня ждали. Вся компания была в сборе. Мои земляки встретили меня шумной радостью. Мы сели за стол. Брат произнес цветистый тост за мое здоровье, и мы подняли рюмки. Но в это мгновение в дверях комнаты появилась перепуганная домашняя работница. Она держала в пеленке крошечную девочку, посиневшую от плача и холода.
"Подбросили… В одной простынке лежала… на каменном полу".
"Зачем он мне это рассказывает? – думала Люся. – Зачем?"
– А ребенок заливался плачем, – продолжал Владимир Павлович. – Мы все страшно разволновались, растерялись и вначале не знали, что делать. Потом завернули девочку в одеяло. Накормить было нечем. Ей, вероятно, не было еще и месяца. Долго совещались, что предпринять, и сошлись на таком решении: отнести девочку в Дом ребенка.
Люся побледнела и встала. Она все поняла.
– Мы сами дали ей имя: Людмила Бояркина. Сперва за ребенком, то есть за вами, следили все мои приятели, которые жили здесь. А после они разъехались кто куда и, может быть, забыли о вас…
А мне запомнился этот случай. И, приезжая сюда, а иногда даже из Москвы я справлялся о Люсе Бояркиной. То есть о вас…
– А та… моя мать… на лестнице… Какая она? Вы не помните?
– Не помню. Теперь мне кажется, что вы на нее похожи. Но это, вероятно, фантазия. Разве я мог в темноте, за одно мгновение разглядеть ее? Конечно, фантазия!
…Вот так Люся все и узнала. Так получила путевку в жизнь.
И теперь все тот же Владимир Павлович пригласил ее на роль Неточки Незвановой. Это было его давней мечтой: снять о ней фильм.
Люся так переволновалась в период проб, что, когда начались съемки, наступил резкий спад. Она почувствовала усталое умиротворение. И это ее напугало.
"Покой для актера страшнее всего", – подумала она. Но покой этот, к счастью, исчез при первой же встрече с кинокамерой.
На съемки до студии ее провожал Антон. Он готов был, поджидая ее, просидеть до ночи в коридоре студии или гулять все это время на улице. Но Люся строго запретила ждать, и он, пожелав ей: "Ни пуха!.." – поплелся к троллейбусу.
На крыльце проходной будки она оглянулась, посмотрела ему вслед. Он шел съежившись, подняв воротник пальто, затолкав руки в карманы. Издали он казался совсем маленьким и смешно загребал правой ногой.
"И все же я не очень люблю его… – подумала она. – Во всяком случае, сцена, экран – они мне дороже!"
Люся шагнула через порог, словно в другой мир. И сразу же Антон стал ненужным, обременяющим, затерялся где-то вдали. Она была один на один с миром искусства – счастливая, неподкупная, неожиданно строгая к себе и к другим.
В час ночи, истерзанный до предела нервным напряжением, Владимир Павлович полулежал в кресле в комнате отдыха киностудии. Напротив него лежал такой же истерзанный оператор.
– Это чудо! Маленькое чудо! – с трудом ворочая губами, восторгался режиссер. – Знал ли я восемнадцать лет назад, в ту осеннюю ночь, что держу на руках, в пеленках, такое чудо?..
– Стало быть, крестный отец во всех смыслах! – ухмыльнулся оператор.
– Стало быть! А как же она доберется ночью до общежития? Транспорт-то уже не ходит! – вдруг всполошился Владимир Павлович. – Надо было на дежурной машине…
А маленькое чудо, забыв на студии шарф и перчатки, шагало в эти минуты по ночной притихшей и безлюдной Москве. Может быть, она шла даже не в ту сторону… Она была сейчас Неточкой Незвановой и, забыв обо всем на свете, тащилась по узким переулкам старого Петербурга.
14
Утром, когда Нонна встала, повторилось вчерашнее: тети Тани не было. Тот же скромный завтрак стоял на столе, а рядом лежала записка. Тетя Таня сообщала о том, что в 12 часов Курт заедет за Нонной. Они втроем пообедают, а потом отправятся в магазины, где тетя Таня собирается кое-чем ее побаловать.
Это было приятно! Нонна очень любила подарки. И не видела ничего предосудительного в том, что богатая тетка немного поистратится на племянницу.
А приодеться ей не мешало. Студенческих средств на наряды не хватало. Денег у бабушки просить не хотелось. Сама же она не замечала нужд внучки, да и то, что иногда предназначалось для Нонны, уплывало в руки хитрой, предприимчивой компаньонки.
В десять часов позвонил Курт.
– Доброе утро, Нонна, – услышала она в трубке его жизнерадостный тенорок. – Как вы спали?
– Гутен морген, Курт! – весело ответила Нонна. – Отлично спала. А вы как?
– Я не спал, Нонна, я думал о вас. Оказалось, что я очень люблю вас. Поверьте мне.
– Курт! Вы так гладко говорите по-русски, сознайтесь: перед вами лежит русско-немецкий словарь… Или кто-то написал вам эту речь?
– Нонна, вы злая девушка, – упавшим голосом сказал Курт. – Хотя я все равно люблю вас.
Нонна удобно уселась в кресле возле телефонного столика и, покачивая босой ногой, с удовольствием занялась разговором:
– Курт, я не верю, чтобы мужчина в сорок пять лет влюбился так, сразу… в девушку, которую совсем не знает. Это случается только в плохих кинокартинах.
– Я буду доказать вам! Скажите, как? – страстно протестовал Курт.
– Я подумаю…
– Хорошо. В двенадцать часов я приеду за вами. Я буду очень счастлив. До свидания, Нонна.
– Ауфвидерзейн, Курт!
Нонна влезла в домашние туфли, прихватила рукой шлейф пеньюара и, пританцовывая, стала кружить по мягкому полу. Движения ее были гордыми, самоуверенными…
Она развеселилась, сбросила туфли, перевязала пеньюар в талии чулком, поддернула его выше колен и, напевая, с увлечением принялась отплясывать русскую. Этот танец на занятиях в училище особенно удавался ей. На экзамене она получила за него пятерку.
А теперь… О, если бы теперь кафедра видела, с каким темпераментом танцевала она в доме мюнхенской миллионерши! В ее пляске был широкий размах, искристое озорство и дерзкий вызов и этому дому и вообще всему незнакомому, чужому, что окружало ее.
Она так увлеклась, что не услышала настойчивых звонков… Опомнилась же только тогда, когда в дверях гостиной увидела Курта.
Не смея шагнуть вперед, он восторженно протянул к ней руки и, задыхаясь, сказал:
– Богиня! Это – гений!
– Вы?! Вон!.. Вон из комнаты!
Она, разгоряченная танцем, гневно топала босой ногой.
Курт мгновенно исчез. Нонна слышала, как он смущенно оправдывался за дверью, в коридоре. Оказывается, он много раз нажимал на кнопку звонка, а потом испугался, не случилось ли чего с Нонной, и открыл дверь ключом фрау Татьяны. Она дала ему ключ на всякий случай: вдруг Нонна уйдет гулять…
В машине Нонна делала вид, что сердится на Курта. Тот оправдывался, но только для вида. В душе он прекрасно понимал: его восторг, вызванный танцем, не может быть неприятен актрисе.
Он и в самом деле был изумлен! Он поверил в ее талант. Нет, нельзя больше повторять эту выдумку про фильм, посвященный Марфе Мироновой. Надо любой ценой заставить какого-нибудь режиссера действительно снять фильм с участием Нонны. Он решил, что это нужно сделать сейчас же, немедленно, пока эта удивительная девушка из Москвы здесь, в Мюнхене. Это единственный путь к ней!
На автомобильной стоянке площади Одеонсплац Курт остановил машину.
– Нонна, я хочу разговаривать с вами, когда фрау Татьяны нет. Я не смеюсь, Нонна, нет, я удивляюсь! Мне плакать хочется. Я люблю вас. Вы удивились. " Так сразу – с первого взгляда?" Жизнь разная. Все по-разному. У каждого. Я не мальчик. Я не развлекаюсь. Это очень серьезно, Нонна. Я плохо говорю. Вы не смейтесь. Это очень серьезно.
Нонна верила Курту: чувствовала, что он говорит правду. И ей стало жалко его.
– Пока не будем говорить об этом, Курт. Слишком мало вы меня знаете. Я пробуду здесь еще долго. У вас есть возможность проверить свои чувства. – И, взглянув на круглые часы машины, она всполошилась: – Едемте! Мы же опаздываем. Тетя Таня – деловой человек. У нее не только часы – у нее минуты рассчитаны.
Слова Нонны приободрили Курта: он уловил в них какую-то надежду, посмотрел на нее с благодарностью и снова взялся за руль.
Втроем они пообедали в небольшом, ничем не примечательном ресторанчике и поехали в универсальный магазин.
Тетя Таня стремительно шла мимо столов с разноцветными горами шерстяных и синтетических кофточек, мимо витрин со шляпами, выставок платьев, костюмов и цветных капроновых халатов.
Нонна с любопытством разглядывала товары, отставала от тети Тани, наталкивалась на посетителей магазина. А Курт сразу исчез. Чувство такта не позволило ему присутствовать при покупке вещей. Это женское дело. Тетя Таня остановилась возле застекленных шкафов с меховыми шубами. Показывая на Нонну, она объяснила продавщице, что нужна элегантная шубка из натурального меха.
Хрупкая продавщица в изящном черном платье с белым рюшем на воротнике и обшлагах окинула Нонну профессиональным взглядом и отодвинула стеклянную дверь… У Нонны разбегались глаза: перед ней были шубы из разноцветной норки, черные – из натурального котика и каракуля, коричневые соболиные, белые из горностая.
– Ну, что же ты, Нонночка? Выбирай! – сказала тетя Таня.
Нонна была в замешательстве. Во-первых, тетя Таня даже не поинтересовалась, что именно хотела бы она купить в этом магазине, а во-вторых, ее поразила цена этих шубок. Она тихо сказала:
– Но это же очень дорого…
Продавщица достала белую шубку из горностая, проворно надела на девушку, застегнула пуговицы из черных хвостиков, что-то подправила, отряхнула и подвела Нонну к зеркалу.
Странная мысль мелькнула у Нонны: "Если бы меня сейчас увидел Алеша!" Она залюбовалась собой…
– А вот эту? – Тетя Таня указала продавщице на другую шубку. И обратилась к Нонне: – Белая слишком… – Она хотела сказать: "маркая", но не нашла этого слова. – Примерьте вон ту!..
Продавщица молниеносно сняла с Нонны горностаевую шубку, и не успела та опомниться, как увидела себя в шубке из голубой норки.
– По-моему, очень славно! – воскликнула тетя Таня.
– Зер гут! – подтвердила продавщица, ласково проводя рукой по меху.
Нонна растерянно глядела в зеркало и не знала, что ответить тетке.
– Ну что же ты молчишь? Не нравится? – спросила та улыбаясь.
– Очень нравится, но…
– Ну, если нравится – берем! – твердо сказала тетя Таня, словно бы не расслышав тихого "но".
Продавщица выписала чек на сумму, от которой у Нонны зарябило в глазах.
Потом купили шапочку, сапоги, перчатки и сумку – все под цвет шубы.