Услышав опять то же чужое хитрое слово, которое говорил Сядей-Иг, оленеводы беспокойно запереговаривались.
- Спорить с Сядей-Игом нам не под силу...
- Сам Нум сказал, что ягельная земля Сядея...
- А может, если попросить ещё, пустит хоть рядом идти...
- Просить у Сядея милости, всё равно, что выжимать из камня воду.
Холиманко заливисто захохотал.
- Верное слово! Из камня скорей можно воду добыть. Скупердяй!
В душе шамана снова вспыхнула обида на оленщика, поскупившегося вознаградить по заслугам его старанье. Распалившись, Холиманко поносил Сядей-Ига всяческими непристойными выражениями, изумляя оленеводов обильным запасом смачных слов. Внезапно у него возникла мысль отомстить обидчику. Узнаешь, Сядей-Иг, как скаредничать при оплате шаманьих услуг! Узнаешь и покаешься...
Скорчив невинную рожу, шаман стал удивляться, почему малооленные не погнали своих стад на ягельники, где пасутся Сядеевы олени.
- Мы слышали слово Нума. Как пойдешь против него?
- Вы не до конца слышали слово Нума. Он сказал о край лабты пойдет самое большое стадо, а рядом с ним другие маленькие стада. Разве вы не слышали таких слов?
- Не слышали, тадибей.
- Плохо слушали. Нынче сказано всё...
Ненцы не смели верить своим ушам. Ясовей недоумевал, что такое случилось с шаманом. Уж не затевает ли он какой подвох? Но всё равно, чёрт с ним, у малооленных нет иного выхода, как выйти на пастбища, захваченные Сядей-Игом. С загоревшимся сердцем Ясовей поднял сжатые кулаки.
- Никто не отдавал ягельников Сядей-Игу. Он сам их захватил. Я был у Тирсяды. Она велела всем сказать: Совет требует, чтобы на ягельниках о край лабты выпасались стада всех оленеводов. Ломайте чумы, готовьте аргиши, перекочевывайте на ягельные места...
Оленеводы зашевелились, стали расходиться. Одни с решимостью, другие с оглядкой. Холиманко смотрел им вслед и ухмылялся. "Ловко я насолил Сядею, - думал он, - узнает, как досаждать тадибею, скупердяй".
9
В чумах в этот вечер только и говорили об откочевке на ягельные пастбища. Ещё была неуверенность, ещё были сомнения, ещё возникали споры между женой и мужем, между отцом и сыном, но чувствовалось, что всем стало дышаться как-то легче: появился впереди просвет, мрак стал рассеиваться. Утром, чуть забрезжило, начали заполнять житейским скарбом лари, завязывать вьюки на возах. Женщины сняли с чумов крыши, свернули их трубой, прокопченные шесты связали в пучки, уложили на нарты. Скоро на том месте, где ещё недавно было человеческое жилье, остался примятый снег, пепел да клочки оленьей шерсти. Поземка весело крутила на старом чумовище, словно хотела побыстрее замести, заровнять след его.
Потянулись по лабте длинные аргиши. Вслед за ними пошли стада, в самом большом из которых можно поймать тынзеем любого оленя, не заезжая в стадо, со стороны. Погоняемые лайками олени брели вяло, неохотно, многие ложились на пути и не хотели вставать. Только к вечеру добрались до Сядеевой тропы. И сразу, почувствовав корм, олени ожили. Они разрывали снег и жадно ощипывали уцелевшие остатки ягеля.
Хабевко, завидев догоняющие стада, забеспокоился. Надел лыжи и кинулся наперерез. Подражая своему хозяину, он встал на тропу, растопырил ноги так же, как Сядей-Иг. К нему подъехал Ясовей.
- Поберегись, Хабевко, в наших стадах есть бешеные олени. Они могут подхватить тебя на рога...
- Твоего стада я не вижу. Если в нем и все олени взбесятся, не страшно...
- Ты стал бойким на язык, Хабевко. Отчего бы это? Уж не получил ли от хозяина награду?
Вспомнив вчерашнее, Хабевко рассвирепел. Брызгая слюной, он закричал:
- Эй, пастухи! Натравите собак на этих гнилых сустуев. Ни один ваш шелудивый хор не перейдет через мою полозницу!
Сядеевы лайки кинулись отгонять чужие стада. Малооленные растерялись. Почесывая в затылках, они смотрели, как их олени неохотно, под натиском собак, сворачивали с ягельной тропы. Никто не решился нарушить запрет Хабевки. На тропе остались только двое - Хабевко и Ясовей. Один ликующий, надутый спесью, другой растерянный, готовый, кажется, заплакать. Ничего не сказал Ясовей, сел на сани и уехал.
Когда юноша рассказал обо всем Шурыгину и Голубкову, они немало смеялись.
- Нелегко, выходит, Ясовей, в тундре революцию делать. Шаман помогал, да и то ничего не вышло. Ну, не горюй, хуже бывают просчеты - исправляются. Не сразу делается это, мальчик...
Нет, он не мальчик, и он это докажет. Он тоже понимает политику. Советская власть не позволяет богачам притеснять бедных. И пусть на Печору пришла эта проклятая интервенция. Пусть сила ныне опять на стороне богачей. Он всё равно будет защищать бедняков, будет делать так, как говорит Ленин. Вот поедет к Сядей-Игу и заставит его пустить малооленных на ягельную тропу. Ясовей упрямо сдвигает брови. Скулы сильнее выдаются на его юношеском лице. А взгляд становится таким, что, встретив его, собака прижимает уши, лезет под нарты!
Глава шестая
Девушка из далекого становища
1
День, когда в чумах оленеводов услышали о приходе на Печору красных, был настоящим праздником для Ясовея. Чтобы убедиться в достоверности этого слуха, юноша поехал по соседним чумам. И везде уже знали: белые убежали без оглядки. Со всем пылом юности Ясовей приветствовал это событие. Он ликовал: ведь и он маленько-то помогал прогнать беляков. Ему хотелось, чтобы все торжествовали так же, как и он. А кое-где к его восторженности относились равнодушно, порой даже насмешливо, снисходительно: мол, ребячество, что с него возьмешь, молод ещё...
Вот приехал он к Манзадею. Тот сидел посреди чума и набивал патроны. Мешочек с порохом стоял меж его согнутых калачом ног.
- Доброй удачи охотнику, - сказал Ясовей, усаживаясь напротив хозяина.
- Проходи-ко, садись да хвастай, - добродушно ответил Манзадей.
- Похвастать есть чем, - прямо с ходу начал Ясовей. - Знаешь ли ты, что интервенция хвост показала?
- Ха! Чего мне на её хвост смотреть, - отшутился хозяин. - За него в саудовской лавке чаю не дадут, пороху тоже не дадут... Так я думаю. - Манзадей хитровато сощурился.
- За нее нынче мятого пера из крыла старой куропатки никто не даст! Этому-то и надо радоваться...
Манзадей покачал головой.
- Мне чего радоваться. Мне всё равно. Я эту поганую интервенцию и в глаза не видал. Выдумки всё. Навыдумывали мудреных слов, какой в них толк... Интервенция, кооперация, конференция - поди разберись, что к чему. Русские навыдумывали, пусть они и разбираются. Мне некогда, патроны набивать надо.
- Ты глупо рассуждаешь. Нельзя так, - загорячился Ясовей. - Политика всех касается...
- Вот-вот, ещё политика. Скоро лишний ларь придется делать, ваши хитрые слова возить... И где вы, молодые, их берете? - насмешливо поглядывал старый оленевод на юного агитатора, а тот кипел, точно переполненный чайник на крутом жару.
Ах, Ясовей, видимо, кроме горячего сердца, ещё что-то нужно, чтобы люди слушали твои слова.
Назавтра Ясовей решил поехать, невзирая на бездорожье, в Широкую Виску. Хотелось самому, собственными глазами увидеть, что в деревнях действительно интервентов и белогвардейцев не стало. И едва он выехал на берег Печоры, понял: всё так. Над большим купеческим домом в центре Широкой Виски горел на солнце алый флаг. Юноша от полноты души гикнул, встав на нартах во весь рост. Упряжка одним духом перемахнула реку, вихрем ворвалась в село. Ворота купеческого двора были раскрыты настежь, и олени, часто дыша, остановились перед крыльцом. Первое, что бросилось в глаза Ясовею, это вывеска. Ярким суриком на куске холста было выведено слово: Совет. Неровные, расползающиеся вкось буквы показались юноше прекрасными.
Николай встретил Ясовея ласковой усмешкой.
- Не от стаи ли волков спасался? Куда так спешишь?
Ясовей отмахнулся и сам набросился на Николая с градом вопросов.
- Опять Совет появился?
- Появился, как видишь...
- Теперь уж твердо, навсегда. Правда?
- Теперь уж навсегда, Ясовей.
- А интервенция где?
- Интервенция тю-тю, - Николай помахал рукой по направлению к морю.
- Сбежала и духу не осталось?
- Ты догадлив.
- Вот хорошо-то! - с такой непосредственностью, с таким чувством воскликнул Ясовей, что Шурыгин крепко обнял его.
- Очень хорошо, Ясовей, очень, - сказал Шурыгин серьезно. - Нелегко обошлась нам эта интервенция. Многих друзей мы недосчитались, много хороших людей погибло. Тяжелые испытания перенесли люди. Но всё это позади. Теперь за дело браться надо, друг мой. Много дела, ой, много. Отдыхать некогда. Надо сейчас же засучивать рукава. Сегодня ты поедешь к Тирсяде. Скажешь ей, чтобы она Совет собрала, всем ненцам пусть объявит: интервенция кончилась. Белые больше не вернутся. Передай ненцам ленинское слово: Советская власть - это власть трудящихся. Она принесет ненцам свет и счастье...
Восторженно, срывающимся голосом Ясовей повторил:
- Советская власть принесет ненцам свет и счастье. - И добавил: - Все ненцы за Советскую власть!
Шурыгин добродушно прищурился.
- Ну-ну, агитатор...
В тот день в Широкой Виске состоялось заседание Совета. Первым делом говорили о школах. При интервентах занятия во многих школах прекратились, школьные здания были заняты под солдатский постой. Требовалось восстановить все школы, наладить регулярные занятия. Речь зашла и о создании ненецких школ.
- Дать возможность ненцам учиться - это наш первейший долг, - говорил Шурыгин. - Как это сделать - вот трудный и сложный вопрос, над которым придется всем нам поломать головы. Ведь нужны учителя, знающие ненецкий язык, нужны учебники. Где их взять? А откладывать в долгий ящик нельзя. Первые шаги надо делать сейчас же. Вот я и думаю... - Шурыгин помолчал, побарабанил пальцами о столешницу. - Позовите-ка сюда Ясовея, - сказал он.
Ясовей смущенно остановился у дверей, окидывая быстрым взглядом сидящих за столом людей.
- Вот что, Ясовей, у нас к тебе есть предложение, - сказал Шурыгин, медленно произнося слова. - Ты грамотный человек, читать и писать умеешь. Надо, чтобы все ненцы научились грамоте. А для этого нужны учителя. Хочешь стать учителем?
- Я буду учителем. Хорошо, Николай Васильевич, - впервые Ясовей назвал своего друга по имени и отчеству.
- Но тебе для этого самому надо учиться. Согласен поехать в Архангельск?
Ясовею было просто удивительно, почему его об этом спрашивают. Поедет, конечно же! Хоть завтра, хоть сейчас...
- Не торопись, торопыга. Сделаем запрос, получим ответ - тогда и поедешь. Ну как, пошлем этого молодца?
Ясовеевым оленям, наверно, показалось, что их хозяин хватил лишнего, столь необычно подбежал он к саням и, дав передовому полную волю, запел во весь голос:
Солнце, ты ярче сияй
Над моею родной землей
Скоро холодный наш край
Будет разбужен весной...
Ну, Ясовей, вот и попал ты на след твоего голубого песца. Смотри, чтоб не убежал он, дался в руки...
2
У Нюди было тайное зеркальце, которое она не показывала никому, даже близким подругам. Кругленькое, в красной бархатной оправе - подарок отца. Это зеркальце она берегла пуще глаза. И как любила Нюдя покрасоваться перед ним в утренний час, когда в чуме никого нет, а костер пылает так жарко и так весело переливаются в отсветах его пламени стеклярусные бусы на смуглой шее и матово поблескивают монетки и кольца в черных косах, тугими жгутами падающих на плечи. Счастливо зеркальце, если попало хорошенькой девушке. Счастлива девушка, если она со своим сокровенным другом-зеркальцем может провести приятные минуты.
- Нюдя, ты все еще не уехала? Смотри, опоздаешь, отец сердиться будет, - беспокоится мать, заглядывая в чум.
- Нет, мама, я успею. Ведь до озера Салм-то всего пять оленьих передышек, долго ли доехать... Ты посмотри, как эта лента идет мне.
Мало ли дела у матери - надо перебрать и развесить для просушки оленьи шкуры, вымять и очистить от мездры камусы, из которых мастерят обувь, насушить оленьих жил для шитья одежды, подобрать меха на мужний совик, а потом приготовить мясо на обед, начистить рыбы, вымыть посуду и на весь завтрашний день нарубить тальника, чтобы огонь в чуме горел ярко и весело. Но всё равно разве удержится мать, чтобы не полюбоваться своей ненаглядной единственной дочерью, когда та убирает себя лентами, бусами и иными украшениями?
- Пуночка ты моя, - говорит Мунзяда, ласково глядя на дочь.
Нюдя пунцовеет, потупляя взор. И вдруг кидается матери на шею, тормошит, щекочет её.
Мунзяда, проводив дочь, смотрит ей вслед, смахивает с глаз слезу. Все матери таковы, что же тут удивительного!
Нюдя едет, радуясь простору, быстроте, с которой мчатся олени, и ещё чему-то смутному и неясному, что тревожит душу и заставляет сладко биться сердце.
Молодые олени бегут резво, они чувствуют настроение своей хозяйки. Но ведь никогда не бывает в жизни так, чтобы всё шло одинаково хорошо и гладко от начала и до конца. Уж на что была гладка тундра, по которой ехала Нюдя, а вот нашлась на пути кочка, наскочил на нее полоз - и хрустнул копыл, и сани ткнулись боком в землю. Не удержалась Нюдя, упала с саней. И, падая, разбила заветное зеркальце в потайном карманчике. Вот стоит она и плачет. Оттого ли плачет, что сани сломались и дальше ехать нельзя, оттого ли, что зеркальца жалко?
Как узнать молодому ненцу, отчего плачет девушка в тундре одна-одинешенька? Очень просто: следует подъехать и спросить, не надо ли чем помочь.
- Пусть будет солнечным днем вся твоя жизнь, красавица, - приветствовал девушку Ясовей, неслышно подъехав сзади.
Нюдя вздрогнула и торопливо сунула разбитое зеркальце в карман.
- Хорошего тебе промысла, доброго пути, - ответила она, сквозь слезы глядя на Ясовея.
- Какая беда настигла девушку?
- Да вот копыл треснул... Как теперь ехать?
Ясовей осмотрел сломанные сани, минуту подумал.
- Можешь не горевать, дело несложное.
Он разыскал в своем обозе запасной копыл и быстро починил покалеченные сани.
- Вот и всё...
Вот и всё. Надо бы ехать девушке, а она чего-то медлит, не берет хорея в руки. Юноше надо бы распрощаться, сесть на свою упряжку и умчаться вдаль, а он стоит, переминается с ноги на ногу, смотрит на девушку молча. Хоть сказал бы что-нибудь, не говорит.
- Спасибо, - сказала она или так ему показалось, кто знает.
Она улыбнулась, садясь на сани. Уехала.
А Ясовей стоял и тоже улыбался. Жаль, что человек не может в таких случаях посмотреть на себя со стороны.
3
В крутике вырыты землянки, бугры по-местному. Над ними высокие вешала с просыхающими сетями. Ветер колышет сети, по их прозрачной стенке идёт легкая веселая волна. Нюдя любит в полуденный час, когда припекает солнце, бродить около вешал, подвязывая кибасья, чиня огромной костяной иглой обнаруженные в сети прорехи. Рыбаки далеко, на озере. Нюдя одна. Но её не томит одиночество, тундровые женщины привычны к нему. И всё же сердце девушки неспокойно. Сети почему-то на этот раз не пользуются её вниманием. Она только по привычке перебирает ячеи. И даже перезвон поплавков не ласкает её уха. Нюдя вздыхает, смотрит вдаль, вздыхает снова...
То правда или только в сказках, которые поют старики, так говорится, что если человек сильно чего-нибудь хочет, это сбывается. Наверно, только в сказках. Вот Нюдя очень хотела бы, чтоб из-за сопки показалась оленья упряжка и чтобы на ней ехал тот самый юноша, который починил её сани. Очень хотела бы... И по странной случайности это её желание совпало с желанием Ясовея снова увидеть ту девушку, которая так безутешно плакала над поломанными нартами. Бывают ведь в жизни совпадения...
- Легкого скольжения игле девушки, поправляющей сети!..
Нюдя вздрогнула и обернулась. Сквозь колышущуюся на ветру сеть она увидела того, кого ждала. И покраснела. И растерялась. И сказала невпопад:
- В буграх никого нет, все на озере...
Юноша улыбнулся.
- А мне никого и не надо, кроме тебя.
- Зачем я тебе?
- Посмотреть...
Нюдя зарделась окончательно и не знала, куда себя девать. Всё же нашла силы сказать:
- Если ты голоден, я дам тебе рыбы. Если тебя долит жажда, я вскипячу чайник.
- Я голоден, как семь волков и ещё три волчонка. Я жажду так, что готов выпить все озеро и ещё три чашки. Можешь ли ты утолить мой голод и жажду?
Девушка ничего не ответила. Она стала хлопотать, подживляя костер, навешивая чайник, добывая из садка рыбу.
Никогда не ел с таким аппетитом Ясовей. Нежная пелядка так и таяла на языке. Никогда он не испытывал такого удовольствия от чая. Был чай удивительно сладким, оттого, наверно, что пил его Ясовей вприглядку - не спускал глаз с хозяйки, красневшей от этого пристального взгляда, улыбавшейся чуть-чуть краешками губ и вдруг озарившей его таким ответным взглядом, от которого захватило бы дух у каждого, кто имеет сердце.
Но нельзя же пить чай и молчать. Надо хоть слово сказать. А мысли у Ясовея все перепутались, и никакое толковое слово не шло на язык.
- Погода, кажется, завтра будет хорошая, - выжал он наконец.
- Наверно, будет хорошая, - как эхо повторила Нюдя.
Помолчали.
- На промысле-то всё ладно? - спросил он.
- Всё ладно на промысле, - ответила она.
- Спасибо за угощенье, - хмуровато поблагодарил он, вставая.
- Пей ещё, - с заметной лукавинкой в голосе попотчевала она и перевернула вверх дном пустой чайник.
- Лакомбой. До свиданья, - бросил он через плечо, беря хорей и падая на сани.
- Приезжай, буду ждать, - послышалось ему, а сказано это было или нет, кто знает.
4
Лето стояло в тот год на редкость жаркое. Солнышко, не желая прикрыться облачком, ходило и ходило над тундрой, палило нещадно, будто всю землю высушить хотело. Земля трескалась. Зелень увяла. Ягельник пожух. Олени изнывали от зноя и, гонимые оводом, лезли в озера. При перегонах стад по суходолу у оленей появлялись ранки меж копытами. Они гноились, ноги распухали. Олени тощали и падали. "Копытка!" - в тревоге говорили оленеводы. Ликовали только одни шаманы. При любой невзгоде они в выигрыше. На сопках пылали костры. Грохот бубнов раскатывался далеко по тундре вместе с сумасшедшими воплями шаманов. Выли псы, зажмурив глаза и протянув морды к солнцу, задернутому желтым маревом. Сядей-Иг встревожился не на шутку. Два его стада отстали на кочевьях и теперь находились в тяжелом положении. Он поехал сам к этим стадам, чтобы быстрее привести их к морю и выбрать более безопасные пути перекочевок. Уезжая, он наказывал Мунзяде:
- Смотри за девкой. Не отпускай её одну никуда. Долго ли до беды...