Пока ребята в волнении готовились вытаскивать Витю, старик безучастно стоял в стороне, внимательно наблюдал за ними. Он даже не предложил своего пояса. Но об этом ребята вспомнили только потом, когда вытащили Витю из расщелины. По веревке Витя вскарабкался наверх, сел, стянул с ноги сапог и, вытрясая из него щебень, со смехом рассказывал, как он полетел вниз, окутанный мхом и, вероятно, поэтому не разбился.
– Это меня, дедушка, горный дух за ногу утянул, – шутил он, – укутал в мох – и прямо в преисподнюю.
Вскоре двинулись дальше. Поднялись почти к самой вершине скалы и вошли в тесную, душную пещеру. В ней было темно, сквозь загороженный камнями вход не проникал свет, и только в расщелину шириной в ладонь пробивалась узкая светлая полоса.
Старик велел ребятам остановиться, сам подошел к расщелине, перекрестился, заглянул в нее.
– Ну, с богом! – сказал он, отпрянув от щели, жестом подзывая ребят. И сурово добавил: – Долго не смотрите, да о виденном никому не сказывайте.
Он поспешил к выходу и сел там на камни, набивая трубку табаком.
Ребята с трепетом подошли к расщелине и замерли от изумления.
Из земли к зубчатым вершинам скал медленно поднимались золотистые языки пламени. В пламени метались человеческие фигуры, сотканные из прозрачного белого вещества. Там были женщины с длинными распущенными волосами. Они поднимали кверху нежные руки, превращались в облака и тихо летели вверх. Потом из пламени поднялся высокий столб. Огонь лизал его со всех сторон, но он поднимался все выше и выше. На вершине его что-то шевелилось, очертания становились резче, и ребята увидели огромную птицу с открытым клювом. Она взмахнула крыльями, сорвалась со столба и медленно взвилась вверх.
Не проронив ни одного слова, потрясенные виденным, смотрели ребята в расщелину скалы, и неизвестно, сколько часов они простояли бы здесь, если бы Дина не сказала шепотом:
– Ой, мне что-то душно…
– И у меня голова разболелась, – тихо отозвался Толя.
– А у меня сердце бьется ужас как и в глазах темно, – пожаловалась Саша, направляясь к выходу из пещеры.
Все двинулись за ней. Странное состояние овладело ребятами. Вместо того чтобы искать разгадку виденных чудес, они шли вяло, пошатываясь, хватаясь за стены пещеры. Им не хотелось ни о чем думать, каждый прислушивался к бурному биению сердца, ощущая жгучую боль в голове и подступающую к горлу тошноту.
Старика не было нигде, и ребята шли домой почти наугад, уже в полном мраке.
В полночь, не раздеваясь, они свалились на скрипучие топчаны и, не перекинувшись ни одним словом, уснули тяжелым сном.
Разгадка простая
– Этому явлению должна быть какая-то простая разгадка, – сказал Толя утром, лежа еще в постели.
– Надо поговорить с Петром Сергеевичем. Он геолог, разберется, – предложил Витя.
– Но старик просил никому не говорить, – напомнил Мирошка.
– Не нравится мне твой старик, – ядовито сказал Слава.
– Мой? А почему он мой-то? – усмехнулся Мирошка. – Он такой же и твой. Да, кстати, он мне тоже не нравится. А вы заметили, как он не хотел нам помогать Витю вытаскивать?
– Еще бы не заметить! – крикнула через загородку Саша.
– Мы вообще всегда и все замечаем, – значительно сказал Слава, взглянув на Мирошку.
– Чудесная черта для партизана и совершенно ненужная будущему языковеду, – огрызнулся Мирошка.
Дина через загородку услышала, что Слава с Мирошкой начинают ссориться, и крикнула:
– Скорее вставайте! Опаздываем!
И все поспешно начали одеваться.
Они завтракали под навесом вместе с другими бригадами и пытались навести разговор на всевозможные приключения в горах. Но в котловине, оказывается, никто из рабочих не бывал, а только слышали, что в той стороне гор неспокойно.
Днем поговорить с Петром Сергеевичем не удалось. Разговор пришлось оставить до вечера. Каждый день, после ужина, по очереди ребята ходили к инженеру узнавать сводки Информбюро. У Петра Сергеевича был, во-первых, репродуктор, а во-вторых – замечательный дед, его отец – Сергей Федорович, который по три раза в день прослушивал и записывал сводки, а ночами спал в наушниках. К окнам Сергея Федоровича ежедневно толпами собирался народ из поселка и с приисков, и старик, сдвинув в сторону горшки с цветами, нацепив на кончик носа очки, по нескольку раз читал сводку.
К молодым партизанам Сергей Федорович относился с уважением. Им в первую очередь рассказывал новости и всегда приглашал в дом.
Саша с Витей в этот вечер явились в неурочное время. Они намеренно пошли позднее в надежде застать дома Петра Сергеевича.
Саша постучала в промытое до блеска окно. Сергей Федорович выглянул из-за шторки и жестом пригласил ребят в комнату. Они вошли, как всегда боясь наступить на белые половички.
– Ничего, ничего! – ободряла их жена Сергея Федоровича, чистенькая старушка. Она провела Сашу и Витю в комнату.
И Сергей Федорович, как обычно, начал нескончаемый разговор о войне. Он вытащил из-за стола метровую фанеру, оклеенную белой бумагой. На фанере кнопками была приколота восковка, испещренная реками и городами.
– Карта военных действий, – с гордостью сказал старик, – неделю, не разгибаясь, сидел – и вот… – Он отошел от карты, полюбовался ею издали.
На карте линия фронта была обозначена маленькими гвоздиками.
Толя и Саша склонились над картой.
– Вот он! – оживленно показала Саша на крошечную точку.
– А линия фронта все еще совсем близко… – сказал Витя. – Вот, Сергей Федорович, в этих лесах мы партизанили…
Старик стоял сзади ребят и, закинув за спину руки, с любовью смотрел на них.
Разговор прервал приход Петра Сергеевича. Ребята вспомнили, зачем пришли они к Ковалевым, и наперебой принялись рассказывать инженеру историю с горными духами.
Петр Сергеевич, старик и старушка внимательно слушали сбивчивый рассказ Саши и Вити, перебивая вопросами и восклицаниями.
– Да вы по очереди и по порядку, – предложил Сергей Федорович.
Витя стал рассказывать, и, когда дошел до описания того, как все ребята, не раздеваясь, свалились на постели и уснули крепким сном, Петр Сергеевич громко рассмеялся. Он прошелся по комнате, закуривая папиросу, и сказал:
– Был я, ребята, в этой пещере и слышал о ней много раз. Дело тут вот в чем: в котловине нет выхода туманам, они плывут там, ползут, клубятся, принимают различные формы. Заходящее солнце, вероятно, окрашивало туман в цвет пламени. – Петр Сергеевич положил руку на плечо Вити и, посмеиваясь, добавил: – Ну, а фантазия и повышенная нервозность помогли вам нарисовать фигуры улетающих женщин и парящих птиц…
– Да честное слово, мы их видели, Петр Сергеевич! – горячо сказала Саша.
– А я и не говорю, что не видели, – возразил Ковалев. – Только видеть их помогли вам ваша фантазия и взвинченные нервы. А насчет вашего заболевания я думаю так: в закрытой пещере есть выходы какого-то вредного газа, вероятно углекислого, и вы им надышались. Одним словом, все выходит по басне дедушки Крылова: "А ларчик просто открывался". Мы с вами сходим в долину горных духов и посмотрим ее еще раз.
– Петр Сергеевич, а почему же река побежала в другую сторону и вместо скалы с пещерой одни камни остались? – спросила Саша.
– Ну, а в этом совсем нет ничего удивительного, – ответил Петр Сергеевич, усаживаясь в кресло. – Вероятно, произошел большой обвал, гора разрушилась, а русло реки изменило свое направление. На Байкале это бывает довольно часто.
В дверях послышался горький вздох, и старушка ушла в кухню.
– Это она знаете, почему вздыхает? – с улыбкой сказал Петр Сергеевич ребятам. – Жалеет, что жизнь слишком просто устроена, чудеса развенчаны, горные духи разоблачены.
Петр Сергеевич замолчал, и Сергей Федорович, воспользовавшись этим, положил ему на колени карту.
– Видишь, как линия фронта изогнулась? – сказал он, сдвигая очки на кончик носа.
И все склонились над картой.
В сердце, что есть и было, навсегда оставляет следы
На другой день погода была пасмурная. Однотонные серые тучи закрыли небо. Несколько раз нерешительно начинал брызгать крупный дождь, но разойтись так и не осмелился. Погода настраивала к молчанию, а свежесть воздуха – к особенной быстроте работы. К концу дня Мирошка и Витя заканчивали второй урок. Не разгибаясь, они с азартом разбивали кайлами глыбы речника, сбрасывали на тачки Толи и Славы, а те отвозили их на бутарку и бегом возвращались обратно. Сосредоточенно и уже умело работала Саша гребком. Под ровной струей воды она перемешивала породу. Песок и мелкая галька проваливались в дырочки железного грохота, и вода уносила их вниз по желобу. Изредка Саша открывала свальный люк. Дина подставляла тачку, в нее с шумом сыпались крупные мокрые камни. Она подхватывала тачку и увозила камни на отвал.
В пять часов на участок "Чертовой дюжины" пришел Аполлон Иннокентьевич Домбаев. К перемене погоды у него болели зубы и ноги. Щека у него была повязана шерстяным платком. Он хромал и ругался по каждому поводу. Аполлон Иннокентьевич не спеша убавил приток воды, из бутарки вынул деревянные решетки. Под ними, за плинтусами, образовался заилившийся пласт. Нужно было отмутить пласт, и Домбаев, умело регулируя приток воды, чтобы она не выбила мелкое золото и шлихи, осторожно очистил сначала первый плинтус, затем второй. Прометая желоб волосяной щеткой, он аккуратно смел с третьего плинтуса в подставленный лоток обозначавшееся уже золото.
Ребята обступили Аполлона Иннокентьевича и молча следили за каждым его движением. Он отошел к речке и в приемке со спокойной водой начал промывать золото. Ребята осторожно двинулись за ним и, опасаясь дурного настроения Домбаева, остановились на некотором расстоянии.
Аполлон Иннокентьевич погрузил в воду лоток и, чуть наклонив его от себя, легко и уверенно отмучивал легкие пески. Золото и шлихи оседали на дно лотка, а гальку Домбаев сбрасывал в воду руками.
Азарт золотоискателя победил боль, и вскоре Аполлон Иннокентьевич сдвинул со щеки повязку, подозвал ближе ребят и показал им оставшееся в лотке золото, немного шлиха, а в нем несколько кубиков железного и медного колчедана.
Все это он осторожно высыпал в ложку.
Дина принесла горячие угли, на них подсушила содержимое ложки, и вся бригада направилась на главный стан.
Приемщик золота определил его вес.
Ужинали на главном стане, под навесом, вместе со всеми рабочими.
Неожиданно, размахивая голубым конвертом, под навесом появился Цирен. Он подал письмо Мирошке. Дина, Слава и Толя сидели за одним столом с Мирошкой. Они перестали есть, с волнением поглядывая на конверт. Из-за другого стола шумно выскочили Саша и Витя.
Мирошка повертел в руках увесистый конверт с московским штампом, разорвал его, вынул сложенный вчетверо листок, взглянул на подпись и, вспыхнув от радости, торжественно объявил:
– Тарас Гринько!
Ребята ахнули и со всех сторон так сдавили Мирошку, что он не мог не только читать, но и дышать. Пришлось расступиться.
Тарас Викентьевич писал:
"Дорогие мои ребята! Я пишу буквально на ходу, и хотя письмо мое будет очень коротким, но зато радостным.
Наш город освобожден – это первая радость, о которой вы, вероятно, услышите раньше этого письма. Вторая касается Дины, но знаю, что и все вы, друзья мои, встретите ее с восторгом.
Дорогая Дина! Постарайся спокойно выслушать эти строки. Вчера я разыскал твоего брата Юрика".
Все снова радостно ахнули, а Дина, широко открыв глаза, бледная и дрожащая, смотрела на бумагу, точно не понимая, о чем писал Гринько.
– "Из детского приемника, – продолжал читать Мирошка, – его взяла на воспитание работница трикотажной фабрики Вера Михайловна Измайлова, человек исключительной души. Если бы у меня было время, я рассказал бы вам подробнее, как встретил Юрика с Измайловой в саду и он с криком: "Дядя!" – бросился ко мне. Удивительно, что он узнал меня".
Дина все так же смотрела на письмо широко открытыми глазами, только теперь из них катились и падали на землю крупные слезы, и она не пыталась скрыть их от товарищей.
Дальше Тарас Викентьевич сообщал адрес Измайловой и предупреждал, что вслед за этим письмом Дина получит от нее письмо. Гринько советовал Дине не отказываться от искреннего предложения Измайловой жить у нее.
В конце письма Тарас Викентьевич писал о своем ранении, о том, что теперь, когда наши войска совместно с партизанским отрядом взяли родной город, его назначили на другую работу, в другое место.
Остаток дня все жили под впечатлением этого письма, горячо обсуждая предложение неизвестной им женщины – Измайловой.
Укладываясь спать, Саша сказала Дине:
– Интересно, какая она, эта Измайлова? Тарас Викентьевич пишет о ней: "…человек исключительной души". Верно, это так. Разве плохая женщина возьмет чужого ребенка!..
За перегородкой, на половине мальчиков, до глубокой ночи шел разговор о том же.
– Конечно, ей надо ехать к этой Измайловой, – соглашался с Витей Мирошка.
– А жаль! Вот ведь девчонка, а какая! Все бы они такими были! – повертываясь к стенке лицом и зевая, проговорил Витя.
– Да, жалко, – стараясь сказать это слово обыкновенным тоном, отозвался Мирошка, но в голосе его зазвучала такая грусть, что Витя повернулся и с сожалением взглянул на товарища. Впрочем нежные чувства Мирошки к Дине для него да и для остальных ребят не были секретом.
Мирошка вздохнул и начал раздеваться.
* * *
Шли дни за днями, и, наконец, Дина получила письмо от Измайловой.
Милая Дина! – писала Вера Михайловна. – Твой брат Юрик уже полгода живет у меня. Я не имею детей и привязалась к нему, как к родному сыну. Тебе обо всем, наверное, написал Тарас Викентьевич Гринько – этот милый, замечательный человек. Полому повторяться не буду. Скажу только одно – я была бы очень рада, если бы ты, милая девочка, приняла мое предложение и приехала ко мне. И стали бы мы жить втроем в мире да согласии.
Письмо Измайловой было написано красивым, размашистым почерком. Ребятам оно понравилось.
В ответном письме Дина написала, что согласна на предложение Веры Михайловны.
Она много ночей не спала, обдумывая свою будущую жизнь с чужой женщиной, но другого выхода не было – взять Юрика к себе она не могла, ей было всего лишь пятнадцать лет, и нужно было еще долго и много учиться для того, чтобы встать на самостоятельный путь. Кроме того, Дину неудержимо влекло желание поскорее увидеть брата. Сердце же подсказывало ей, что она сумеет сдружиться с Верой Михайловной.
Дина ждала вызов и готовилась к отъезду.
По-прежнему она избегала бывать одна. В одиночестве страшными призраками обступали ее воспоминания, горе снова захлестывало ее. Она удивлялась Саше. Та тоже пережила много утрат: немцы повесили ее мать, а брата увели в рабство. Горе свое Саша сначала переживала бурно, а теперь совсем успокоилась и могла даже рассказывать о своем прошлом. А Дина не могла говорить о родных, вспоминать о Косте. И чтобы не вспоминать, не бередить раны, она старалась быть все время с ребятами и одна в горы уходила только плакать.
Однажды вечером она с Мирошкой задержалась на берегу Байкала.
– Дина, отчего ты все молчишь? – спросил ее Мирошка и, не дав ей ответить, продолжал: – Это нехорошо. Ты боишься вспоминать и поэтому не можешь привыкнуть к своему горю…
Дина молчала. Первый раз без всяких предисловий с ней заговорили о прошлом. Обычно все избегали этой темы.
– Нельзя же, Дина, так упорно жить прошлым… Ты стала совсем другая, какая-то полувзрослая, полубольная, – продолжал Мирошка. – Знаешь, такое твое состояние я бы даже назвал эгоизмом. Ведь и у меня немцы мать замучили, так же, как ты, я потерял отца. А у Вити, у Анатолия, у Славки та же трагедия…
– Ну что же, люди бывают разные, – со вздохом сказала Дина. – Одни меняются, другие – нет. – Она улыбнулась. – Ты вон тоже как изменился.
– Я? – Мирошка удивленно вскинул брови. – Если хочешь знать – я не изменился. Я просто себя пока что в руках держу. А в общем, я такой человек, что мне самому от себя трудно иногда бывает. Я, Дина, золото мыть не могу – скучно мне. Урожай убирать – не могу… Это я все насильно делаю.
– Тебе все романтику надо, – засмеялась Дина.
– Совершенно верно, – согласился Мирошка. – Мою натуру только романтика сдерживает, а так я опять хулиганом буду…
– Нет, Мирошка, ты теперь уже не будешь хулиганом… – уверенно сказала Дина.
– Может быть, только потому, – перебил ее Мирошка, – что я буду учиться и жить во имя будущего…
– А! Я и забыла, что ты хочешь быть инженером межпланетных сообщений, – засмеялась Дина.
Мирошка долго молчал и потом заговорил о другом:
– Теперь вот ты едешь к брату, к какой-то хорошей женщине. Она постарается заменить тебе мать. Будешь учиться… Новые впечатления, новые друзья… и нас забудешь, Дина! – взволнованно закончил он.
– Что ты, Мирошка! – Дина положила руку ему на плечо. – Разве можно забыть вас? Мы все связаны таким, что во всю жизнь не забудется!
– Сядем, Дина, – предложил Мирошка. – Я хочу поговорить с тобой.
Дина послушно села, прислушиваясь к тихому плеску воды и похрустыванию гальки под ногами стоящего подле нее смущенного Мирошки.
Она вспомнила, как встречалась с Костей на берегу речки в родном городе. Вот так же от свежести передергивались плечи, так же под ногами хрустела галька и в стороне плескалась вода… Только тогда пела она о счастье, а Дина боялась радоваться.
Костя что-то хотел сказать ей тогда и не решился. Он взял ее руку в свои…
Дина опомнилась – Мирошка держал ее руку и второй раз спрашивал:
– А меня, скажи, ты тоже забудешь не скоро?
– Что ты, Мирошка, конечно! – смущенно ответила Дина, отнимая руку.
– И будешь писать мне? И я буду твоим самым близким другом? Нет? – Мирошка в темноте вглядывался в ее лицо.
Она молчала.
– А! Я понимаю тебя – опять жизнь в прошлом, – жестко сказал он и нараспев, с издевкой процитировал четверостишие из Костиного стиха:
Знаю, в сердце, что есть и было
Навсегда оставляет следы…
Дина отступила на шаг и возмущенно сказала:
– Как это походит на тебя, Мирошка! Да, "навсегда оставляет следы"!
Она повернулась и пошла.
– Постой, Дина! – крикнул ей вслед Мирошка.
Но Дина не возвратилась. Она бежала домой, и на душе у нее было легко. Когда-то она сказала Косте, что он будет ее лучшим другом на всю жизнь, и сегодня она сдержала это слово, не покривила душой перед памятью друга.