4
Это было, вероятно, самое тяжкое из ее испытаний - испытание тьмой. Даже пурга не терзала ее так жестоко - пурга налетала и кончалась, ночь не проходила. Ничего Оля так на жаждала, как кусочка дня, - она была словно голодна отсутствием света. Кончая занятия, Оля тушила лампы, настойчиво вглядывалась в стекла окон, потом снова зажигала их - окна были не светлее стен. Скоро она перестала гасить лампу в своей комнате, она так и спала - при полном свете. Оля понимала, что с ней творится что-то неладное, это были нервы, следовало взять себя в руки. "Дура! - гневно кричала она на себя. - Нечего распускать нюни!"
В это темное время в стойбище возвращались одна за другой кочевые бригады: Надера Тагу, Якова Чунанчара, Бульчу Нинонда. Стойбище превратилось в большое селение, число учеников увеличилось вдвое. Среди других подростков появился и сын Селифона Недяку, живой смышленый подросток, уже обогнавший в росте отца. Он знал грамоту и скучал с малышами. Оля с тревогой видела, что одного класса уже не хватает. Взятые в Дудинке тетради кончились, не было простой бумаги и чернил. Оля сказала об этом Селифону-, тот только вздохнул - пора была не для дальних поездок.
- Поедем на факторию, Селифон, - предложила Оля.
Она помнила, что там работает Прокопий Григорьевич Жальских. Этот человек выразил ей однажды сочувствие, прислал подарки, ей хотелось повидать его.
Селифон решил после короткого раздумья:
- Тоги поедет с тобой, Ольга Иванна. Собирайся, Ольга Иванна, Тоги скоро будет.
Оля побежала одеваться. Тоги пригнал самую большую из нарт - с передком и задником, с ножным мешком и пышным меховым пологом, прикрывшим Олю лучше шубы. Оля взяла в руки хорей и вожжу, она уже научилась править упряжкой, хотя еще побаивалась оленей. Селифон запряг самых смирных важенок. Тоги ехал впереди, за ним шли нарты с мехами, Оля замыкала аргиш. Она скоро убедилась, что ее искусства не хватает даже на то, чтоб не отстать от передовых упряжек. Она ничего не видела в темноте, всякая ее попытка командовать оленями только путала их. В отчаянии она крикнула Тоги, чтоб он не торопился. Он сурово возразил:
- Пурга поднимается - пропали. Пусти оленя.
Она опустила хорей на колени, так в самом деле было лучше - без ее команды олени шли быстрее. Потом вспыхнуло сияние, и Оля убедилась, что Селифон был прав: она хорошо видела теперь и оленей и близкие предметы. На следующем перегоне она рискнула снова править в сумрачном свете, низвергавшемся цветным водопадом на землю, это было уже не так трудно. Оля неслась вслед за Тоги, морозный ветер бил ей в лицо, она отворачивалась, подставляя ветру меховой капюшон. Оле начала нравиться бешеная езда в темноте, это было все ново и хорошо. "Лучше, чем на лошадях", - подумала она и радостно засмеялась, вспомнив, какой мучительной показалась ей сначала поездка на оленях.
В факторию они добрались на вторые сутки. Оля мужественно держалась на ногах. Фактория представляла несколько изб на высоком берегу замерзшей реки. Жальских, заслышав голоса и скрип полозьев на снегу, вышел им навстречу. Это был плотный мужчина с толстыми губами, с темным лицом. Он с силой тряхнул Олину руку, заглянул ей в лицо.
- Учительница! - сказал он одобрительно. - Слышал, слышал - Селифон нахвалиться не может. Вот ты, значит, какая - совсем пацанка. Ну и как - не страшно?
- А чего страшиться - человек везде проживет! - возразила она весело. Она прибавила с благодарностью: - Кстати, спасибо за ваши подарки, было очень приятно.
- Пустяки - подарки! - отмахнулся он. - Понравилось, ну и ладно. Между прочим, бумажки к тебе есть, ждал только оказии передать.
- Какие бумажки? - заволновалась Оля.
Ей представилось, что это письма, одного обещанного письма она, во всяком случае, ждала. Но он протянул ей кучу служебных отношений, на каждом конверте стоял официальный штамп. Все бумаги были интересны, многие просто растрогали Олю. Оказывается, она была не одна, о ней думали, старались ей помочь - тут были важные указания, советы, списки товаров и принадлежностей, добытых для ее школы, - пришлют с весенним санным путем. Заведующий окроно писал ей дружески: "Не теряйте бодрости в вашей глубинке, товарищ Журавская". Он интересовался красным чумом - не подняла ли Оля это нужное дело? В одном письме ей строго пеняли, что она не посылает запрошенных данных о поголовье оленей, итогах летних кочевий и ходе пушного промысла. В конце автор письма предупреждал: "Если немедленно не пришлете данные, принуждены будем вынести выговор". И подписался: "И. Кравченко". Оля раскраснелась от чтения, даже этот грозивший ей выговор показался ей чем-то приятным, если она будет плохо работать, у них у всех появятся затруднения - так она поняла угрозу. Зато, читая последнее письмо, Оля поеживалась. Оно было от секретаря окружкома комсомола. Он удивлялся, почему Оля не пишет о своей работе, спрашивал, как с комсомольской организацией: "Высылаю анкеты", - сообщал секретарь.
- Получай барахло - тоже твое! - проговорил Жальских, вываливая на стол кипу газет и книг. - С каждой почтой прибывает, а от вас никого нет.
Оля с восторгом ухватилась за посылки. Но возиться с книгами не пришлось - Тоги позвал ее забирать товар. Она отобрала тетради, спрятала в сумку пакетик с чернильным порошком и карандаши. Тоги увязывал в тюки полученные муку, чай и охотничьи припасы. Он попросил немного спирта за привезенные меха, Жальских в спирте отказал. "За это нас - знаешь?" - сказал он значительно. Оля удивленно осматривала полки - они были забиты разнообразными товарами, она давно уже не видала такого богатства.
- Вашей лавке позавидует лучший магазин в любом городе, - сказала она.
Жальских с гордостью подмигнул ей:
- Север! Для нганасан твоих не жалеют, поднимают народец к культуре. - Он ткнул ногой мешок. - Вот она, беленькая мучица, кто ее по нынешнему времени ест на материке, а тут - пожалуйста! - Он посмотрел на сосредоточенно работавшего Тоги и предложил: - Айда в контору - чай пить! Освободится твой паренек, компанию составит.
Оля пила чай с настоящим вареньем, ела мягкий хлеб с маслом - она уже успела отвыкнуть и от хлеба и от запаха масла. Жальских широко раскрывал рот, громко чавкал. Он подкладывал Оле лучшие куски, сам намазывал маслом, наливал чай.
- Девка ты вроде неплохая, из себя ничего, а пропадешь среди оленей! - вздохнул он. - Сама приехала или привезли?
- То есть как это - привезли?
Он спокойно пояснил:
- Обыкновенно - под дудергой. Ты впереди, а сзади конвой. И я так прикатил - с собственной охраной, как граф. На воле работал заведующим в магазине, при ревизии обнаружили недостачу тысяч на двадцать - дело не шуточное, сама понимаешь. На суде пять лет схватил, отсидел в лагере от звонка до звонка. В прошлом году вышел, по старой специальности определился - к товарам поближе.
В конторку вошел Тоги и присел к столу. Оля с нетерпением ждала дальнейшего рассказа, она боялась, что при Тоги Жальских больше не захочет рассказывать. Она робко поинтересовалась: неужели он пять лет провел в лагере, по лицу его она не сказала бы, у него цветущий вид. Он довольно усмехнулся.
- Ас чего лицу меняться? Ты думаешь, лагерь - живодерня? Место как место - работают, спят, кушают, в кино ходят, даже подработать возможно. И насчет бани не сомневайся - каждую декаду. Многие - из блатных - рассуждают так: кому лагерь, а кому дом родной. Ну, это, конечно, только они - нашему брату без воли тошно.
Жальских говорил с равнодушием, отличающим обыденную, всем надоевшую правду, - он словно даже гордился, что сидел в лагере. Но ей это казалось удивительным.
- Почему вы не поехали на материк? - спросила Оля. - Здесь же ужасный климат.
Жальских громко захохотал, словно она сказала что-то очень смешное.
- Климат, говоришь? Холод, точно. А на материке сейчас жарковато. Да и голодно. Тут у меня все есть - никогда еще так не жил. - Он хвастливо показал на склад. - Думаешь, просто было? Семь потов пролил, пока броню выдали. Идут на жертвы ради твоих олешек - умный человек этим пользуется.
Тоги допил чай и накинул на голову капюшон. Он сказал, по обыкновению, немногословно:
- Поехали, Ольга Иванна.
Жальских вышел их провожать. Он помог Оле влезть под полог, заботливо ее укутал.
- Приезжай, соседка! - сказал он на прощание. - Гостем будешь, всем, что имеется лучшего, угощу - не пожалею. И учти, с каждой почтой тебе что-нибудь присылают - забирать надо.
- Вы тоже к нам приезжайте, - пригласила Оля. - Угостить и мы сумеем. Школу нашу посмотрите.
- Обязательно прикачу! - пообещал он.
5
Теперь не хватало времени на еду и сон - кроме обычных занятий, приходилось разбирать литературу и журналы, отвечать на письма. Оля накинулась на газеты, как голодный на хлеб. Она сама удивилась - раньше она была к ним равнодушна, просматривала только последние страницы, сейчас все казалось захватывающе интересным. Оля разложила газеты по номерам, читала в строгом порядке. Жизнь всего мира, жизнь большой, напряженно работающей, страдающей и творящей страны пахнула на нее горячим дыханием. На нашем фронте было затишье, на западе первые успехи союзников сменились поражением - немцы снова гнали англичан и американцев назад, занимали Арденны. Но по всему было видно, что это последняя судорога смертельнораненого зверя, война шла к концу. В окружной газете - эту газету Оля читала после центральных - она неожиданно нашла заметку о себе. "В самом дальнем стойбище Таймырского национального округа открылась школа" - таков был заголовок. А дальше сообщалось, что занятия в новой школе проходят успешно, молодая учительница Журавская пользуется авторитетом, назывались и лучшие ее ученики - Анна Окуо, Нгоробие Чунанчар, Недяку Чимере, Ядне Нонне. Энергичный председатель колхоза нганасан Селифон Чимере оказывает школе большую помощь. Писали и о нуждах - школе требуются стройматериалы, учебники, тетради, очень трудно без часов - этого тоже не забыли, все было правильно.
Оля кинулась к Селифону с газетой.
- Смотри, Селифон! - кричала она, ворвавшись в чум. - Смотри, о нас пишут, о нас с тобой, Селифон!
Он обрадовался еще больше, чем она.
- Откуда они знают? - удивлялась Оля. - Все точно, просто поразительно!
Селифон припомнил, что в одну из поездок на факторию он встретился с молодым человеком, тот так и назвался - работник газеты. Он расспрашивал Селифона о жизни в стойбище, что-то записывал. Оле вдруг показалось, что это был Сероцкий - какой еще сотрудник газеты мог забраться в такую глушь? Селифон описывал корреспондента - низенький, худой, в очках, на Сероцкого это не было похоже. От разочарования Оля перестала радоваться газете. А Селифон, воодушевившись, заговорил о клубе и электрическом свете.
Оля сердито оборвала его:
- Лучше скажи, где я устрою читку газет? Сколько говорили о красном чуме!
Селифон сразу остыл. Ему не хотелось сейчас заниматься красным чумом, неотложные дела мешали этому. Он сказал просительно:
- В школе устроим, Ольга Иванна.
Это были первые читки в стойбище, первые читки в ее жизни - Оля волновалась перед ними больше, чем на экзаменах. На этот раз в классе сидели одни взрослые, народу было много - не хватало мест. Оля читала одну страницу за другой, давала подробные объяснения, отвечала на вопросы. Она вдруг со стыдом почувствовала, что ей самой многое неизвестно, часто она не знала, как доходчивей объяснить прочитанное. В газете, среди взятых трофеев, упоминались самолеты, автомашины и орудия. С орудиями расправиться было легко, она сказала: "Это очень большое ружье!" - и вскрикнула: "Паф!", изображая выстрел. Но с автомашинами было труднее, Селифон и Тоги видели их в Дудинке, остальным они были незнакомы. Оля долго путалась, описывая кузов, мотор и колеса, потом вдруг нашла подходящее объяснение:
- Автомашина вроде самолета, только поменьше и без крыльев - летать не может.
Все довольно закивали головами, шумно заговорили - самолеты часто летали в этом районе.
Одного вечера не хватило. После газеты наступила очередь журналов и книг. Оля читала каждый день, она уже рассматривала это как свою важную обязанность.
Перед сном Оля доставала полученные из окроно методические указания, размышляла над ними. Ничего похожего на то, что в них строго предписывалось, не было в ее уроках. От нее требовали системы, она должна была командовать педагогическим процессом - вместо этого она плыла по воле волн. Оля решила, что дальше так продолжаться не может. Первая же инспекция прогонит ее как никуда не годного учителя.
Она пошла на очередное занятие с твердым намерением придерживаться заданного плана. В классе было шумно и весело. Ядне, стоя коленями на скамье, рисовал в тетради медведя, над столом склонялось несколько любопытных голов, следя за его карандашом. Нгоробие в стороне складывал семь и тринадцать, ошибался и снова упрямо начинал счет. Аня переписывала из книжки буквы и картинки - все подряд. Картинки давались ей легче, она набрасывала их быстро и небрежно, а переходя к буквам, от усердия высовывала язык. При появлении Оли все закричали:
- Читать, Ольга Иванна! Про самолеты читай! Про войну!
Оля постучала по столу.
- Сегодня никаких читок не будет. Стыдно - никто еще не умеет писать! Вас интересуют только картинки и занимательные рассказы. С этим мы покончим. Прошу раскрыть тетради, будете списывать все, что я напишу на доске.
Ей пришлось повторить приказание - шум в классе не утихал. Недяку, приподнявшись, прикрикнул на непослушных. Сразу стало тихо - Недяку был самым рослым в классе, его все побаивались и слушались. Оля писала на доске простые слова и следила, чтоб ученики заносили их в тетрадь. На некоторое время все увлеклись этим занятием. Но тишины не было, то один, то другой возбужденно вскакивал и лез смотреть, как получается у соседа. Прождав немного, Оля потребовала тетради. Она смотрела написанное, ставила оценку. Нгоробие и Аня получили "пять", они были сильнее других в чистописании. Класс шумно приветствовал их успех. Недяку хохоча с размаху шлепнул Аню по плечу ладонью, она сердито посмотрела на него. В тетради Ядне Оля увидела криво написанные слова, составленные из неузнаваемых букв, и тут же великолепно исполненный рисунок чума с нартами и собаками - Ядне весь урок занимался рисунком, а слова списывал только, чтоб учительница не придиралась. Оля молча написала на странице большую двойку. Лицо Ядне жалко перекосилось.
- Ольга Ванна! - сказал он умоляюще.
- Иди на место! - приказала Оля. - Ты плохо занимаешься, Ядне. Мне очень жаль, Ядне.
Опустив голову, Ядне понуро поплелся за свой стол. На него глядели с сочувствием. Ядне сидел мрачный и подавленный, Оля занялась другой тетрадью. Ядне вдруг вскочил, закричал, схватил тетрадь и бешено стал рвать ее в клочья. На пол посыпались выдранные листья, Ядне яростно топтал их, плевал на них. Вслед им полетели карандаш и перо. Ядне потянулся к чернильнице, тогда Оля схватила его за руку. Ядне с силой вырвался.
- Недяку! - беспомощно крикнула Оля.:- Помоги, пожалуйста!
Недяку перебежал по столам и схватил товарища. Бешенство уже утихло в Ядне, он опустил голову на стол и громко зарыдал. От сочувствия к нему горько заплакала Аня. Нгоробие всхлипывал, другие тоже вытирали слезы. Оля прикрикнула на них, но ее не послушали.
- Ольга Ванна! - лепетал Ядне. - Не надо двойки!
Растерянная Оля сдалась.
- Ладно, я тебе ставлю тройку, только перестань плакать. Срам, взрослый мальчик, а слезы льешь, как ребенок.
Мгновенно успокоившийся Ядне поднял голову.
- Я перепишу, - сказал он горячо. - Ты мне четверку поставишь, хорошо?
Занятия по плану были сорваны. Оля не могла вспомнить, что она еще намечала. Со всех сторон опять стали кричать: "Читай, Ольга Иванна!" Оля взяла книжку. Она читала отрывки о штурме Марса отважными советскими людьми, о горестной и верной любви несчастной Аэлиты. Страница переворачивалась за страницей, бежали минуты, шел час, за ним другой. В классе было тихо, в Олю впивались нетерпеливые глаза, никто не шевелился, хотя они далеко не все понимали. Оля сказала, захлопнув книгу:
- На сегодня хватит. Завтра продолжим.
Вечером она оправдывалась в длинном письме, всю вину брала на себя. С систематическими занятиями у нее пока ничего не выходит. Она плохой педагог, неопытный и непоследовательный. Оля обещала исправиться, чуть сама не всплакнула над этим обещанием.
Среди других тревоживших ее забот было задание создать комсомольскую организацию - письмо секретаря, лежавшее на столе, напоминало ей об этом каждый день. Оля заговорила с Селифоном, тот удивился:
- Зачем спешишь, Ольга Иванна? Только мой Недяку комсомолец, других нет. Придут из интерната, там много комсомольцев.
- Год ждать, пока они придут, - сказала Оля с досадой. - Незачем нам год терять.
После занятий она позвала к себе Недяку.
- Где ты вступил в комсомол? - спросила она.
- В Волочанке, в школе, - ответил он. - А что, Ольга Иванна?
Она объяснила:
- Нужно нам свою организацию создавать, а нас пока только двое комсомольцев - ты да я.
- Возьмем Ядне, - с воодушевлением закричал Недяку. - Ядне все умеет, Ольга Иванна, - дикого стрелять, рыбу ловить, маут кидать - все-все, Ольга Иванна!
Оля колебалась.
- Молодой он, наверно, не больше тринадцати. Такому в пионерах ходить. И плачет по пустякам.
Недяку с жаром доказывал, что Ядне совсем не молод, вон он какой рослый, выше многих мужчин. На следующий день Оля оставила после занятий Недяку и Ядне и сама заполнила анкету, так как Ядне не умел писать. В графе о возрасте вступающего в комсомол она твердо написала: 15. Это было первое заседание вновь созданной организации. Олю единогласно выбрали секретарем. Она представила на обсуждение разработанный ею план работы. План утвердили без долгих прений. В этот вечер Оля, наконец, села за ответное письмо секретарю окружкома. Она сообщала ему, что организация у них пока немногочисленная, но боевая, такой организации по плечу серьезные задачи.
Грозному автору хозяйственного письма она отвечала вместе с Селифоном, Тоги и Надером, они диктовали, она записывала. Она, впрочем, не всему верила. Селифон, увлекаясь, называл высокие цифры, бригадиры его одергивали.