Клад - Медеу Сарсекеев 2 стр.


2

Геолог Казтуганов впервые встретился с Меруерт в отдаленном степном ауле, вскоре после того дня, когда его поисковый отряд развернул на окраине селения буровую площадку. День выпал на редкость жарким, солнце будто издевалось над увлеченными своим делом проходчиками глубин. И когда люди, постепенно обессилев от палящего зноя, потянулись один за другим к чабанской юрте, вслед за своими подчиненными пошел и Казыбек. Странные возгласы услышал он в ту минуту, доносившиеся с небольшой лужайки вблизи пристанища кочевника. Голенастая девчонка гонялась за бабочкой, оглашая окрестность ликующими криками.

Джигиты, стабунившись у ручья, поблескивая лоснящимися спинами, принялись обливать друг друга из котелка. А гибкая, будто прутик тальника, девушка, с овальным смуглым лицом и длинными косицами, хлеставшими ее по спине, не замечая посторонних людей или не желая с ними знаться, продолжала преследовать голубого махаона, не уступая в прыти мальчишкам. Позже Казыбек видел ее возле юрты, она помогала старухе у очага. Вдвоем с Айша-женгей, они разжигали самовар. И когда поблескивающий начищенными боками пузач, набитый кизяком и щепками, наконец задымил тоненькой струйкой, девчонка подхватила на руки резвившихся неподалеку от костра двух козлят, принялась вместе с ними исполнять какой-то известный лишь ей одной танец…

Степенная в движениях, Айша-женгей наполнила бутылку молоком и подала девушке. Та принялась кормить жалобно блеющих животных. Накормив, загнала их по одному в большое корыто, где была вода. По всему было видно, что шалунья просто развлекается, ничего такого необходимого, а может быть даже и полезного, в ее возне с козлятами не было.

Истинную цену этой непоседе геологи узнали немного позже, когда наведались в аул еще раз. Хозяин юрты, старый чабан, пропитанный зноем и запахами полыни, позвал приезжих на ужин, зарезав ради такой встречи полугодовалого барашка. После обильного бешбармака Айша-женгей угостила гостей чаем, который все хвалили с большим восторгом, чем приправленную степными травами баранину. Скупой на слова, аксакал Рахымжан, глава семьи, видя, что гости насытились, довольны, вспомнил о девушке.

- Куда это наша Меруерт запропастилась? Может, она что-нибудь спела бы нам?

И тут геологи увидели голенастую девушку, которая днем скакала возле родника. Одетая в цветастое ситцевое платье, с широкой алой лентой вокруг головы, в легких белых туфельках на высоком каблуке, она вошла в юрту преображенной и напоминала некую степную принцессу из сказки. На лице девушки, слегка поблекшем от волнения, играла смущенная улыбка. Джигиты, охмелевшие от чабанского угощения, увидев ее, перестали перебрасываться шутками, замерли в изумлении. Все с почтительным молчанием, будто совершали молитву, уставились на проем двери, где она остановилась.

Прошла минута, пока девушка выбрала себе место у низенького чабаньего стола. Плавным движением руки она поправила себе волосы, теперь уже расплетенные, рассыпавшиеся легкой волной по предплечьям.

- Милая Меруерт-жан, - обратился к ней хозяин юрты, - порадуй наших гостей песней. Они тоже, подобно хранителям отар, вечные скитальцы, месяцами ничего не видят, кроме пожухлой травы и солнца над головой. Их зовут в народе землемерами, хотя ищут эти люди драгоценные и всякие иные камни. Не обращай внимания, дитя мое, на их выгоревшие рубашки. Одежда красит лишь невесту, все остальные ценности человека в его руках и голове…

Рахымжан-ата нашел нужным представить гостям и принцессу.

- Меруерт - гордость нашего рода, - сказал он, улыбаясь. - Она племянница жены, приехала навестить двоюродных братьев. Мальчишек развлекает игрой на домбре, а для нас с женой - ежедневный концерт… Мы даже не включаем радио, если она поет.

Смущенная от такой похвалы, да еще в кругу незнакомых людей, девушка зарделась и опустила глаза, прикрыв их мохнатыми ресницами. Ей и без того было неловко от множества мужских глаз, обращенных на нее. Гася в себе смущение, она опустилась на кусок кошмы, разостланной возле стола. Через минуту все услышали ее голос.

Гуси сбиваются осенью в стаи,
Воды ручьев им прощально звенят.
Птицы весною опять прилетают,
Тают снега,
Жизнь ручьям возвращают,
Нашим годам нет возврата назад…

Никто из джигитов, сидевших в юрте, не слышал этой песни прежде. И всяк воспринял это неведение себе в укор. Казыбеку второй раз в тот вечер показалось, что девушка и впрямь волшебница, - взяла и придумала для степных скитальцев нечто грустное и одновременно глубокое, как сама жизнь.

- Браво! - вскричал первым преодолевший оцепенение чубатый помощник мастера Бакбай. - Ты умница!

На большее он не решился. Другие причмокивали губами, будто в уста или прямо в душу им влили некую сладость.

Песня Меруерт показалась гостям почти даром богов еще и потому, что прозвучала на удаленном чабанском джайляу, где годами не услышишь человеческого голоса, где разговаривает природа сама с собою, слышна лишь ее непередаваемая симфония звуков. Благодаря счастливой случайности занесло сюда эту черноглазую певунью, напоминающую чуткую ко всяким проявлениям природы газель, и она соткала в своей душе некий причудливый ковер звуков, мыслей, душевной тоски и радости и разостлала этот ковер перед гостями своего дяди, повелителя отар. И каждый из слушателей мог прикоснуться к творениям ее сердца своим сердцем. Недавняя шалунья вдруг превратилась на глазах бурильщиков в очаровательную властительницу их душ, что было само по себе чудом. Она продолжала петь, а гости слушали и думали каждый о себе.

Дальше в той песне были слова о бренности жизни, о трудностях, которые выпадают человеку на долгом его веку, о неизбежных потерях, самые невосполнимые из которых - дни и годы, улетающие, подобно диким гусям по осени с прощальными криками, куда-то вдаль.

Казыбек внимал голосу юной певицы, а сам думал о притихших в застолье товарищах, обветренных увальнях, одетых в застиранные куртки. Тяжелые их руки в узловатых от напряжения венах лежали сейчас неподвижно на краю стола. Сколько лет и зим ходит иной, особенно тот, кто уже в годах, по безлюдной степи, ночует в гудящих от ветров ущельях, днюет на колючем холоде или под нестерпимым зноем?.. А что имеют эти люди в бесконечном их поиске?.. Редко, до обидного редко посещают их подлинные радости. Если вдуматься хорошенько, они подобны журавлям или диким гусям, силу которым в полете дает лишь вера в землю обетованную.

И стаи пернатых, и небо, и землю
Глазами объемлю, а сердцем приемлю…

Казыбек давно порывался подать голос, сказать девушке что-то приятное, но всякий раз сдерживал себя, боясь ляпнуть невпопад, обидеть певунью или слушателей неуместной фразой. Но вот решился:

- Меруерт, айналайын. Спойте хотя бы куплет из той, что в самом начале… А я подыграю, хочу запомнить мелодию.

И он потянулся к домбре, висевшей на каркасе юрты.

Рахымжан-ата помог развязать тесемку, которой инструмент прикреплялся к деревянной опоре, подтянул колок. Меруерт распрямилась, грациозным движением сложила руки на груди. На этот раз она взяла октавой выше. Песня о перелетных гусях зазвучала еще глубже, голос певуньи звенел будто колокольчик.

Казыбек тут же ударил тремя пальцами по струнам, в тон ее уверенному напеву.

Шестикрылая просторная юрта Рахымжана опять наполнилась мелодичными звуками, а певица, почувствовав поддержку домбры в умелых руках, взметнулась голосом до неведомых высот. Теперь все бурильщики вслед за своим вожаком старались помочь ей, басили огрубевшими голосами, хлопали в ладоши, пристукивали по краю стола. Бакбай Сержанов, безголосый, охрипший, стучал темными ладонями, будто конь о мостовую копытом. Весь этот нескладный аккомпанемент слушателей, как ни странно, не мешал ни Меруерт, ни Казыбеку в их маленьком ансамбле.

В тот вечер Меруерт перед случайными слушателями выложила весь свой репертуар. Держалась она молодцом и ничем не выдала усталости.

Джигиты, давно оторвавшиеся от городов и от клубов, позабывшие, что такое уют для тела и души, развлекавшиеся лишь свистом ветра и сусликов да дурачествами дизелиста Жакана, любившего выкинуть какую-либо штучку, были бесконечно признательны Айше-женгей за вкусную баранину, Меруерт - за непередаваемую радость песни, а хозяину юрты - за щедрую душу. С тем и покинули пристанище муз среди степи.

Разведчики недр вернулись к своему вагончику возле буровой поздно. Однако и остаток ночи большинство из них не спали, переговаривались на топчанах. Каждый хотел высказать свое впечатление от нежданного концерта в чабанской юрте, а Жакан то и дело порывался запеть, подражая необычной солистке. Но его тут же сердито отчитывали, заставляли смириться со своим безголосием. Темнота ночи еще берегла в сердцах рабочих истинный голос Меруерт.

- Она просто прелесть! - восклицал дизелист.

- А талия? Как она тонка, изящна! Прямо-таки скульптура, достойная руки ваятеля, - доносилось из темноты.

- Эй, а кто из вас первым ляпнул, что она школьница? - гремел разоблачительно на весь вагончик Сержанов. - Вы можете себе представить: Меруерт учится на втором курсе Ускенского пединститута, вот что я узнал от ее двоюродных! Она студентка и вполне даже взрослый человек.

Услышав такое, бурильщик Науканбек, известный своими неудачами в поисках семейного счастья, пробасил из угла:

- Други! Поработайте за меня месяц… Начальник, - так он иногда называл Казыбека, - пусть оформит мне отпуск без содержания.

- Куда навострился? - урезонивали Науканбека дружки. - Ай по отцу, старику, соскучился?

- Не-е! - отбивался от любопытных бурильщик. - В чабаны запишусь. В подпаски к Рахымжану хочу. За месяц я наслушаюсь таких концертов, что, может, и сам запою.

- Вот чего захотел наш Кужбанкара! Губа не дура! Ишь ты! Да студентка эта от одного твоего вида убежит на другой день в Ускен, если ты на глаза ей покажешься! Ха-ха! Ну, придумал! В ухажеры к богине! У нее в городе небось отбоя от женихов нет! Целая свита по пятам ходит, жизнью рады заплатить за один ее взгляд.

Разоблачения чересчур ретивого Науканбека так и сыпались со всех сторон.

Подал голос Казыбек, до того не проронивший ни слова:

- Джигиты! Нам рано вставать! А тебе, Науканбек, перед началом вахты в станок заглянуть нужно.

Бурильщики виновато смолкли. Вскоре засопел носом Бакбай, ему вторил мощным храпом незадачливый ухажер. А утром получили радиограмму из управления: переместиться на северо-запад, в межгорье.

Остепеняя других, начальник отряда надеялся на то, что улучит момент и заглянет в чабанскую юрту еще разок, отыщет предлог. Но пришлось метать на машину походное хозяйство буровой. Вместо поэзии - суровая проза…

Меруерт сама пришла к геологам в день их отъезда, пожелала удачи. Казыбек бережно пожал ей руку. Любивший насвистывать какую-нибудь мелодию при хорошем настроении, он знал теперь только одну - про отлетающих гусей… Он и текста-то не запомнил толком, зато уверовал, что и слова и музыка написаны студенткой. Слова он не решался произносить вслух, боясь перепутать, а вот мелодия не отлетала с губ. Исполняя ее, геолог забывал про усталость, песня бодрила, навевала приятные мысли о своем существовании на земле. Иногда он просто терялся от ощущения близкого счастья. Ведь он сам видел, когда подыгрывал на домбре, как весело глядела на него девушка, как вспыхивали ее глаза и все лицо озарялось улыбкой, если взгляды их встречались.

На другой день после концерта в юрте ему уже казалось, что ту песню вместе с ним поют птицы, нежный мотив ее слышен в шуме ветвей, к ней прислушивается все живое вокруг. А этот одинокий жаворонок, что завис над головой с бесконечной трелью, просто подражает Меруерт, воздавая ей хвалу от имени всех пернатых. Симфония звуков в природе была созвучна тому, что творилось в душе геолога.

Молодой вожак изыскателей не мог бы сказать с уверенностью: песня ему вошла в душу больше или сама исполнительница? В нем еще вызревал окончательный ответ. Однако легче ли ему станет, когда он прибьется к какому-нибудь определенному выводу? Он был в плену и у песни, и у девушки, подарившей людям радость. Душа Казыбека теперь жаждала повторения счастливых минут.

Судьба, однако, оставалась неумолимой к джигиту. Радиограммы гнали его отряд дальше и дальше от тех мест, где разместилась семья чабана. Молодой исследователь глубин в отчаянии перебирал в памяти все былое, пытался понять: достоин ли новой встречи с Меруерт и что может помешать их свиданию? Еще в юношеском возрасте он поступил в Семипалатинский геологоразведочный техникум и успешно окончил его. Жажда знаний повела его дальше. Теперь он имеет диплом Казахского политехнического института. Но это восхождение по каменистым тропам науки, похоже, лишь отдаляло его от спокойной жизни в каком-либо приличном городе, о чем мечтают все незамужние девушки. "Вот и Меруерт, - рассуждал он, - она даже туфельки на высоком каблуке взяла с собою в степь. Позволительно спросить: где ей пригодится эта изящная обувка с золотистыми ремешками и узорными пряжками, если пришлось бы, странно подумать, в угоду какому-нибудь бродяге поселиться в щелястом прицепе или в вагончике с ворохом пропахших соляром спецовок у входа? А ведь без такой жизни в полевых условиях не станешь настоящим хозяином гор, геологом, обретшим имя…"

Числиться среди рядовых поисковиков регистратором или хозяйственником, жить ради зарплаты, как живут некоторые его однокашники по институту, Казыбек не собирался. Он мыслил свою жизнь иначе. Любил посидеть в свободное время над картой рудного края, мысленно побродить по другим, недостаточно изученным районам предгорного Казахстана.

Ему ли не знать; пустыня, выжженная солнцем, или тайга откроет перед ним свои объятия - везде геолога ждет тот же вагончик или палатка. Неважно! Лишь бы наградой за неудобства жизни стала заветная карта, обозначенная крестиками открытий. Все будут знать, кто тот счастливчик, кому по-настоящему повезло. Одной из возможных помех в осуществлении заветных находок могла стать семья. И Казыбек запросто расстался еще в юношеские годы с мечтой о собственном гнездышке, гнал эту мысль от себя беспощадно.

Каждую весну полагалось уходить с отрядом в поле, нести свою надежду в безлюдные горы. А там - рекогносцировка, съемки, бурение. И жизнь на колесах… Изнурительная работа длится с мая по ноябрь, пока тебя не загонят на зимние квартиры первые бураны.

Теперь уже и снежные заносы нипочем. Бурильщикам приходится нести вахту в лютые холода, сменяясь через каждые десять дней. Смысл жизни геолога остается прежним - вера в удачу. Но и поимев успех, не жди покоя. Добытчикам руд вечно недостает разведанных точек. Нужны новые и новые - на завтра, на послезавтра, вплоть до двухтысячного года. А если успеешь, разведай и на очередное тысячелетие! Кому не хочется, чтобы о тебе вспоминали за перевалом двадцатого века? Записался во впередсмотрящие своей профессии - забудь о покое, откажись от привычных благ, жертвуй личным счастьем. Смысл твоей жизни теперь в одном - поиск запрятанного в глубокие недра клада.

Кто из женщин согласится стать спутницей такому неприкаянному человеку, как Казыбек? На что бедняжке рассчитывать? Не всякая жена способна вытерпеть тяготы долгой разлуки или, что еще хуже, кочевой жизни. Здесь требуется сильный характер, отрешенность от всего привычного. А если на твой зов откликнется легкомысленная любительница приключений, жизнь, считай, пойдет насмарку и довольно скоро обернется истинной бедой. Хоть не возвращайся домой после вахты! Дома ждет скандал. Причина одна: супруга ревнует тебя к каждой женщине, которая выехала в составе отряда.

Случается наоборот: ты не находишь себе покоя в раздумьях о том, чем там занимается в твое отсутствие не умеющая томиться ожиданиями жена, отнюдь не равнодушная ко вниманию мужчин, что ты уже не раз замечал за нею в компании. Тут уж не до увлеченности делом. Так и тянет смотаться попутной машиной к дому, хоть одним глазком глянуть на свою единственную. Вечно живешь с оглядкой, будто забыл в дороге нечто важное, без чего нет пути дальше. Разве мало твоих же коллег по профессии в конце концов не выдерживали этой пытки, оставляли экспедицию, поменяв любимую профессию на тусклую обыденность в кругу семьи, на малозначительные занятия, канцелярскую работу в каком-нибудь учреждении? Есть и такие, кто разрешил свои душевные невзгоды при помощи бракоразводного процесса…

Как-то в буранную пору, когда жизнь возле вышек замерла, Казыбек неожиданно для себя попал в число отпускников. Он тут же поехал в родной аул Жартас. Родители, к той поре довольно постаревшие, были рады появлению своего непоседы, не знали, в какой угол посадить, чем потчевать. Наслушавшись его рассказов о житье-бытье в поле, перешли к назидательным разговорам о будущем сына. От отца последовал категоричный наказ: хватит шлендать по горам и долам ради своего удовольствия, - старик так понимал работу сына. Приспела пора зажечь свой очаг. Настало время им с матерью подержать на руках внука перед уходом в мир иной…

Советы отца с непонятной для ее уступчивого нрава твердостью поддержала вдруг мать. Вынь да положь им внука! Еще день-другой, и его оженили бы в своем ауле! У любых родителей всегда на этот счет есть достойная девушка на примете.

Пришлось прекратить гостевание под родной крышей, чтобы выкроить для себя год-два "беспеленочной" жизни.

Но вот тебе еще одно наваждение!.. Да такое, что от него едва ли спасешься бегством. Бежать-то хотелось не от Меруерт, а как раз в обратную сторону. Выходит, не так уж забронировано было его сердце от мирских соблазнов! Трунил над собою: "А не ждал ли ты, Казыбек, прихода этой девушки в твою жизнь все годы? Не для нее ли берег себя?"

Меруерт вспоминалась ему только в светлых красках: добрая, с полураскрытыми губами и всегда задумчивая. Будто там, за ее песней, были какие-то невеселые размышления о судьбе.

Размечтавшись о ней, Казыбек не раз ощущал ноющую, внезапно подступающую тоску в груди. Джигиту словно недоставало воздуха. И тогда он издевался над собою, упрекал в слабости. Затем уходил из вагончика в степь, неотрывно глядел на звездное небо, в мерцающую бездну, а сердце рвалось в полет, к аулу чабана. Его властно влекла к себе Меруерт, не столько она сама, сколько не умолкающая в душе ее песня.

Наконец он догадался спросить себя как взрослого человека: "Ты способен обуздать свои чувства, парень? Встретил хорошую девушку… А если не судьба - в петлю влезешь?" Одержав таким образом временную победу над собой, с присущим ему самозабвением предался будничным делам, о которых полагалось помнить круглые сутки. И Меруерт на какие-то дни отошла в тень этих забот.

Назад Дальше