Казыбек всегда уповал на ее благоразумие, считал Меруерт умнее в житейских делах, осведомленнее, что ли… А уж насчет скромности и сдержанности - у кого еще поучиться, если не у нее? Рассуждая так о себе и о своей невесте, беспредельно идеализируя Меруерт, приписывая ей всевозможные качества, Казыбек не принимал в расчет того, что любовь многое меняет в человеке, особенно в женщине. Сегодняшняя клятва и рассуждения о будущем могут завтра превратиться в некое недоразумение, мешающее влюбленному сердцу утолить жажду счастья. И тогда всякие трезвые расчеты и разумные доводы - побоку…
7
В самом начале зимних каникул девушка неожиданно и без всяких предупреждений появилась в Актасе. Она разыскала контору экспедиции. Не обнаружив Казыбека в прокуренной комнатушке-дежурке, пошла в общежитие молодых специалистов. Джигит был потрясен, увидев ее на пороге своей запущенной комнаты.
- Что случилось? Говори же скорее! - всполошился геолог, поспешно натягивая одеяло на неубранную койку. Но и рядом с койкой был такой же беспорядок.
- Успокойся! У меня все нормально… Сессию сдала.
Он продолжал метаться по комнате, сгребая в газету остатки вчерашнего ужина, убирая с подоконника окурки.
- Я приехала, чтобы увидеть тебя… И не ищи, пожалуйста, никакой другой причины. Ты недоволен?
О, этот всегда разоружающий мужчин вопрос, который откуда-то известен всем женщинам на свете!
Комната для несемейных была на редкость скромна: в ней помимо койки были два столика, шкаф, вешалка. За одним столом Казыбек работал, за другим, что у входа, пил чай, гладил себе сорочку. Газовая плита, умывальник, душевая располагались в конце коридора, были общими для всех. Стены в комнате голые. Над кроватью висел календарь с изображением девушки, восседающей на коне… Рядом - геологическая карта Актасского района. Казыбек сгорал от стыда за неуют и беспорядок в комнате, особенно за эту полуобнаженную амазонку в седле, подаренную ему кем-то из сослуживцев невесть но какому случаю. Всадница, если приглядеться, чем-то напоминала Меруерт. Вырывая друг у друга то веник, то тряпку, они принялись вдвоем наводить порядок. Однако геолога ждало еще большее смущение, когда он услышал о том, какая причина привела девушку на полевой стан.
- Казыбек, а знаешь, почему я приехала? - спросила Меруерт, вымыв руки после продолжительной возни с полом и подоконниками. Она сидела в куцем передничке за празднично-белым накрытым куском ватмана столом. - Не знаю, что со мною происходит? В последнее время все валится из рук. Ты удивишься, конечно, но я едва сдала последнюю сессию. Посмотри на мои оценки - ни одной пятерки.
- Ничего себе "едва сдала"! - воскликнул Казыбек. - Сплошь четверки! Если бы я так сдавал, когда учился.
Он чуточку привирал о себе. Диплом получил "красный".
- Прекрати насмешничать, - попросила она чуть не плача. - Я ведь училась на повышенную стипендию, мною гордились…
Казыбек обнял ее, пригорюнившуюся, растерянную, хотел было повторить свои слова, нисколько не рисуясь перед нею, но Меруерт длинными музыкальными пальчиками прикрыла ему рот.
- Не знаю, Казыбек, как ты ко всему этому отнесешься, но я приехала, чтобы сказать тебе… Ты должен меня выслушать и понять.
- Постараюсь, - буркнул он, не переставая улыбаться, а сам думал: "Мне бы твои огорчения, малышка".
- Так вот слушай, Казыбек… Когда ты уехал, я вдруг поняла: не могу жить без тебя! Ни дня!
Она закрыла лицо руками и уткнулась ему в плечо. Казыбек ожидал чего угодно от Меруерт, только не этих признаний. Он тронул ее ладошкой и принялся осторожно поглаживать, волнуясь все больше и говоря какие-то не вполне осознанные, но ласковые слова, лишь бы девушка успокоилась. Однако она в ту минуту слушала лишь себя.
- Глупая я, правда?.. Ну, ладно, ты теперь знаешь обо всем, и давай обойдемся без твоего сочувствия, тем более без твоей жалости. Если ты не любишь меня, не обманывай, говори правду, и я сейчас же вернусь в Ускен… Я понимаю: геологу нужна женщина, умеющая терпеть, ждать, жить только надеждами… А я какая-то иная: не могу долго ждать, и все. Отругай, прогони, побей маленько, если заслужила. Все стерплю, потому что это будет твой суд. Не умру небось от такого наказания. Поплачу месяц-другой и пойму. Я тебе не пара. Не судьба нам быть вместе! Ну, что же ты молчишь?
Слезы бежали потоком из ее красивых глаз, она отводила лицо в сторону, когда Казыбек пытался остановить этот поток поцелуями. Наконец ей надоело шутливое и даже насмешливое отношение к ее безутешному горю. Она встала, произнеся:
- Пока не услышу твоих слов, никуда из этой комнаты не уйду! У меня не хватит сил переступить порога!
Казыбек ждал этих минут все лето и зиму, с того дня, когда они познакомились на джайляу, в чабанской юрте. Самое большое, на что надеялся геолог, это - услышать из ее певучих уст тихое, но такое желанное "да"… А все, что Меруерт сейчас в отчаянии выложила ему, должен был, обязан по своему мужскому праву сказать он первым… Он произносил свое признание мысленно сто, а может, тысячу раз, однако открыться в своих чувствах вслух не решался, опасаясь отказа. И тогда - все, не осталось бы никаких надежд!
"Милая Меруерт, любимая! - думал он о девушке, ждущей его решения. - Какая ты глупая еще! Господи, до чего же ты глупая! Твоя наивность для меня дороже любой мудрости, важнее твоих оценок, выставленных в зачетку преподавателями вуза. И как же мне поступить с тобою, какими словами выразить свою радость?"
- Не казни меня молчанием, Казыбек, - требовала она. - Говори прямо!
- Родная! Я - счастлив!
Не в состоянии выразить обуревавшие его чувства в тот миг, Казыбек привлек девушку к себе.
Наш пассажир расчувствовался, близость свидания с родными подбрасывала ему эпизоды самые неожиданные, однако любая сцена из семейной жизни казалась ему чудом, прекрасным сном, наподобие той памятной встречи в прокуренном холостяцком общежитии, куда прибилась Меруерт, не вынесшая разлуки.
Лайнер мощно гудел в плотных валках облаков, с разбега нырял в подбрюшья туч, все ниже клоня носовую часть. Вся эта мутная поднебесная наволочь наконец осталась позади, перестала преследовать пассажиров и угрожать воздушному кораблю молниями и обледенением. Внизу открылась земля - чистая, омытая летним дождем.
И репродуктор, до этого молчавший под потолком, ожил, заговорил приятным женским голосом:
- Уважаемые пассажиры! Через несколько минут наш самолет совершит посадку в аэропорту Шереметьево-два. Прошу пристегнуть ремни, привести свои кресла в вертикальное положение. В Москве сегодня солнечная погода, температура восемнадцать градусов…
Последние минуты Казыбеку показались непереносимо долгими, тягучими. Он не мог усидеть на месте и готов был оборвать ремни, ринуться к выходу, опережая других. Ему мнилась где-то поблизости Меруерт, не исключено, стоит у трапа. Она могла приехать на встречу… Было в чем сомневаться!.. Ну конечно же получила телеграмму и приехала в Москву. Не могла не приехать.
Пришлось расстегнуть пиджак: все тело Казыбека превратилось в огнедышащую печь. Ожидание напоминало пытку…
- Товарищ пассажир! - услышал он голос стюардессы рядом. - Не забывайте о ремнях. Мы еще не произвели посадку.
- О, мадам! Ескьюзей, муа!.. Фу! - чуть не выругался инженер. - Извините, я машинально их расстегнул, бывает.
- Бывает, бывает! - улыбнулась девушка. - Еще несколько минут, и мы дома.
Взглянув в побледневшее лицо Казыбека, стюардесса взяла из пакетика таблетку и сунула ему в руку. Он был не единственный, кому потребовалась такая ее забота. Другие уже отправили эти дары под язык. Геолог без особых колебаний последовал их примеру. Он никак не ожидал, что свидание с Родиной через три года потребует от него таких переживаний.
ГЛАВА ВТОРАЯ
1
Письмо ученого геолога Табарова Сергей Илларионович Крутасов прочел дважды. Сначала пробежал ознакомительно, лишь улавливая общее содержание. Во второй раз вглядывался в каждую строку, отыскивая то, что обычно пряталось за текстом. Одновременно он подчеркивал фразы этого послания карандашом, отмечал кое-где точечкой на полях.
Это письмо не походило ни на одну из тех корреспонденции, которые поступали на имя секретаря обкома ежедневно. То была не пустячная жалоба обиженного человека и не заявление, требующее немедленного вмешательства. И все же вопрос, поднимаемый ученым, был острым, горячим, очень важным для развития области в целом. Каждая строка письма жгла, била тревогу, звала к немедленному действию. По отдельным моментам, по отрывочным сигналам с мест первый секретарь обкома уже чувствовал неблагополучие со снабжением заводов сырьем, не раз погружался в тягостные размышления о причинах неважного положения, но ему, новому человеку в области, недоставало какого-то звена, возможно, толчка, чтобы, отложив все, заняться этой проблемой, как говорится, от корней.
Но вот, кажется, обнаружилось и главное звено… С научной стороны все в письме осмысленно, изложено прямо-таки убеждающе. Человек, пусть через бумагу покамест, говорил с руководителем области прямо, открыто, местами до нервического состояния обнаженно и требовательно.
Сергей Илларионович так и этак вертел в руках исписанные листки, еще раз осмотрел конверт со штемпелем. Прочел обратный адрес. Затем уверенно нажал клавиш на панели селекторной связи.
- Ахмет Актаевич, если свободны, зайдите ко мне.
Крутасов приехал в Ускен недавно, в конце прошлого года. До перевода сюда работал в Сибири, в том самом регионе, где были открыты крупные месторождения нефти и других полезных ископаемых. Как партийный руководитель, он не щадил себя и прежде, положил немало сил и здоровья, чтобы найденные богатства были поскорее обращены в дело и задействованы в экономику страны.
Организаторская работа Крутасова была не однажды замечена и поощрена. Наступило время, когда Сергею Илларионовичу предложили новую должность, еще более значительную. Оправдает ли он доверие? Для тех, кто общался с ним часто, кто входил в круг его коллег по ежедневным заботам, с приходом нового секретаря обкома партии наступили перемены скорее всего нежелательные. С прежним начальством у аппарата областного комитета была хоть и не бесхлопотная, но вполне обеспеченная благами жизнь, не сулящая особых потерь даже за очевидные провинности. Люди знали, когда и при каком расположении духа можно пойти к первому на прием, что сказать при встрече и на прощанье. Знали его возможности и способности, потому лишнего, что было не по силам, не просили, не предлагали, чтобы не перегрузить человека. Прежний секретарь был вспыльчив, но скоро и остывал, забывал обиды, никому не делал зла. Впрочем, о добре, содеянном за десять лет правления областью, тоже вспомнить было особенно нечего. Те годы местные люди вполне могли именовать годами спокойной жизни.
А как пойдут дела с новым секретарем? Характером, говорят, не мед. Но о ком не услышишь подобное? Доподлинных свидетелей чрезмерного властолюбия Крутасова пока не имелось. Местный узун кулак отстукивал досужими языками и другие сведения: закусит удила - не удержишь, пообещал чего - от слова не отступит; не избегает и крайних мер; переступил кто из подручных допустимые нормы - расстанься с должностью и забудь о былых привилегиях…
Секретарский характер ускенцы почувствовали на первом же пленуме. Речь шла о заботах тяжелой промышленности. Докладывал по личным впечатлениям от поездок на рудники и заводы Крутасов. Свежий глаз был остер и приметчив. Расклад сделанного и того, к чему постепенно скатывались, был удручающим. Новый секретарь выступал обвинителем всему, что увидел своими глазами. Этим самым он как бы обозначил некую черту отсчета: так было до моего прихода сюда… Побаловались, потешились поблажками друг другу, а теперь давайте засучим рукава и начнем разгребать завалы. Большинство специалистов и администраторов, на глазах которых годами творились очевидные неподобства, остались на месте. Продолжали служить. Кому и чему? Не своему ли благополучию?..
Новый секретарь поднял двух товарищей из президиума и еще столько же пригласил на трибуну из зала. Не совсем вежливо попросил отчитаться за недавние ("совсем недавние", подчеркнул) упущения и поразмышлять без бумажки на людях, как все это можно быстренько поправить? Можно ли?
- Каяться не нужно, - предупреждал Крутасов. - Мы знаем о положении на производстве, если угодно - прощаем! Скажите, по силам ли вам немедленной перестройкой наладить работу?.. Назовите сроки! Мы - народ терпеливый! - предупреждал он, но таким тоном, что у стоящих на трибуне шел мороз по коже.
Задавал вопросы: краткие, по самой сути… В этих вопросах, как отмечали после, он проявил себя знатоком и хозяином. Хоть и обещал первый секретарь на конференции никого не трогать, исправлять упущения наличными кадрами, действовать терпеливо и сообща, но вскоре ушел с должности, сам запросился к иному занятию отраслевой секретарь обкома. Вслед за ним засобирался на пенсию заведующий отделом промышленности. Все оставшиеся уяснили для себя главный урок: спокойная жизнь кончилась, наступают какие-то другие времена.
Отношения между Крутасовым и младшими коллегами по комитету пошли по другому руслу: без серьезного вопроса, потолковать о житье-бытье и настроении к нему не зайдешь. Поздравить с праздником - пожалуйста, но в другом месте, при других обстоятельствах… К бодрячеству в деловых бумагах, к чересчур громким фразам и обещаниям Крутасов относился с недоверием.
Дверь кабинета первого секретаря бесшумно открылась, вошел Актаев. Сдержанному в словах и движениях мужчине, густобровому, с громким баском, было под сорок. Лицо - азиатское, скуластое и крупное, под стать всей фигуре джигита. В последние годы Актаев стал заметно полнеть, сказывались сидячая работа и довольно спокойный характер. Выдвиженец из низовых первичных организаций, Ахмет Актаевич был скромным и тихим человеком, не стремился излишне крутиться перед глазами старших руководителей, напоминать о себе. Но промышленность он знал не понаслышке, прошел трудовую выварку в горячих цехах и в добычных карьерах, нынешних директоров предприятий в лицо различал, понимал, в чем их сила и слабость.
Место секретаря обкома по промышленности оставалось незанятым подозрительно долго. На этот счет шли всякие разговоры, вплоть до кривотолков и несуразных предположений: мол, Крутасов приберегает эту должность для своего дружка из Сибири, откуда сам приехал. Там вроде есть преданный ему человек, который понимает толк в рудных делах, а главное - ни в чем не подведет самого Крутасова…
Сергей Илларионович и на этот раз не оправдал слухов. Возможно, поступил вопреки им. Он упорно искал достойного человека из местных. Обкому требовался на должность металлург или горняк.
Наконец выбор пал на Актаева. Послужной список у человека был просто завидный. До перевода в обком семь лет занимал пост секретаря парткома на Ускенском свинцово-цинковом комбинате, избирался в члены горкома, в состав пленума областного комитета. Перед избранием в партийные органы стоял у печи, учился заочно.
Крутасов передал Актаеву письмо Табарова. Первому нужна была подсказка коллеги, требовалось мнение специалиста.
Ахмет Актаевич с каждым днем отчетливее понимал: его нынешние обязанности гораздо сложнее, во много раз ответственнее, чем выплавлять свинец, даже в масштабах целого комбината. Любое его решение на посту секретаря приобретало смысл социально-экономический для всей области, а подчас и республики, страны в целом. Это, кажется, та самая должность, заступив на которую он утрачивал право на ошибку. Что и говорить, приходила мысль отступить, честно признаться в своей неподготовленности к работе в масштабах области и даже в боязни навредить невзначай, принять невыгодное решение, породить сопротивление со стороны хозяйственников и администраторов. Он знал: большие ошибки в конечном счете становятся причиной недовольства у всего населения края.
Письмо Табарова он читал медленно. Со стороны казалось, разбирает по слогам. Но через несколько минут отдельные места захватили его внимание, он стал покашливать в кулак. Не отрывая глаз от листа, отер платком виски. Постепенно Актаев проникся симпатией к автору письма, критическое отношение к тексту, зародившееся сначала из-за некоего апломба ученого и категоричности его суждений, уступило место доверию, как это бывает между единомышленниками.
Дочитав текст обращения к обкому до конца, он остановил взгляд на подписи и лишь потом поднял глаза на Крутасова. Покамест ничего не выражающий взгляд, скорее вопросительный, чем содержащий какой-либо ответ.
- Письмецо-то скандальное, - проговорил Крутасов, постучав пальцем по столу, не поднимая лица.
- Но человек пишет правду, - прогудел сырым баском Актаев, и в тоне его послышалось заступничество за автора послания в обком. - Рубит напропалую: была не была! Думаю, мудрец этот выбросил здесь свои главные козыри, все, что держал в загашнике много лет. Не могу судить о его концепции, о методике разведки, здесь мешает чрезмерная категоричность суждений, к тому же я не спец в геологии, но его обзор рудничных запасов очень точен и по-человечески тревожен. А главное - верен по сути. Скудость добычи руды, напряженность с поставками концентратов к печам, кто из заводских не ощущает этой беды на себе? Если угодно, каждая семья металлургов испытывает бремя зависимости от того, прибудет или задержится на этой неделе желанный эшелон с сырьем. Так и живем, Сергей Илларионович!