12.
Однажды, когда Мария мирно и спокойно занималась с Александром Евгеньевичем, в дверь кто-то осторожно постучался. Мария встревоженно крикнула:
- Войдите!
Вошел Николай.
У Марии задрожали руки. Она встала и растерянно взглянула на пришедшего. Николай быстро оглядел комнату, впился колючим взглядом в Солодуха и хмуро сказал:
- Здравствуй, Мария. Я думал, ты одна.
- Я не одна... Здравствуйте, - глухо ответила Мария. - Вы... зачем?
- Зачем? - усмехнулся Николай и коротко кивнул головой Солодуху. - На сына поглядеть пришел. Спит? - и он шагнул к кроватке, в которой безмятежно и сладко спал Вовка. Мария быстро проскользнула туда же и заслонила собою кроватку:
- Не ходите! Не смейте!..
- Почему? Я отец. Я хочу полюбоваться на своего сына.
- Я не хочу! Не смейте! - повторила Мария.
- Она не хочет, - вмешался Солодух. - Видите, она не хочет.
- Вы тут, товарищ, при чем? - неприязненно спросил Николай. - Вас это касается?
- Касается, - коротко мотнул головою Александр Евгеньевич. - Касается, потому что вы поступаете неправильно и можете, кроме того, разбудить малыша... Видите, он уже беспокоится.
Вовка, действительно, зашевелился, стал крутить головкой, запищал. У Николая заалели щеки. Он жадно вытянулся и стал смотреть на ребенка.
- Здоров он? - обратился он к Марии.
Мария беспомощно оглянулась на Александра Евгеньевича и ничего не ответила. Солодух понял ее взгляд.
- Послушайте, - решительно произнес он, - вы бы ушли. Понятно вам, что ваше присутствие нежелательно? Ни к чему оно...
И снова Николай, неприязненно оглядев Александра Евгеньевича, спросил:
- Почему это вас касается? Кто вы тут? - И, взрываясь ревностью, обидой и злостью, крикнул Марии:
- Что он, твой новый муж? Да?
- Глупости вы говорите! - озлился Солодух и покраснел. - Непроходимые глупости.
Вовка раскричался. Он высвободил руки из-под одеяла и сучил сжатыми кулачками. Позабыв о Николае, о том неприятном, что происходило возле нее, Мария наклонилась над сыном, взяла его на руки, прижала к себе и стала баюкать.
- Я не говорю глупостей! - огрызнулся Николай, не сводя глаз с ребенка. - Я имею право интересоваться моим ребенком и тем, что и кто его окружает... Дай мне его взять на руки! - Неожиданно попросил он Марию. - На одну минутку!
Солодух нагнул голову и быстро отыскал свою кепку:
- Мне, пожалуй, лучше уйти.
- Нет! - волновалась Мария. - Не уходите.
- Дай мне ребенка! - повторил Николай. И почти силой взял Вовку из рук матери. Александр Евгеньевич надел кепку и шагнул к двери.
- Я потом зайду... После.
Мария не успела ответить ему, как он вышел из комнаты.
Вовка на руках Николая заплакал. Отец прижал его к себе и потерся щекой об его лобик. Мария отвернулась и, сдерживая слезы, проговорила:
- Это грубо... Я не хочу, чтобы вы приходили. Я не могу так...
- Ну, пусть грубо. Это неважно. Я деликатностей тонких не знаю, - уверенно пояснил Николай, тщетно пытаясь успокоить Вовку. - Мне удивительно твое упрямство. Ребенок, я чувствую, действительно, мой. И я, как отец...
- Он только мой! Только мой!
- Ну, ну! - рассмеялся Николай. - Моя-то доля какая-то тут тоже имеется! Чудачка! Неужели ты думаешь, что если у тебя завелся... новый друг, так мои права на ребенка сколько-нибудь от этого стали меньше! Напрасно!
- Новый друг! - вспыхнула Мария, и слезы на ее глазах сразу высохли. - У меня нет никаких друзей! Ты говоришь гадости!
- А вот этот, который от ревности убежал отсюда? Меня, Мария, не проведешь! Не маленький!
Мария быстро подошла к нему вплотную и решительно и властно взяла из его рук ребенка.
- Уходи! Довольно! Мне надоело! Уходи!
- Ох, огонь! - попытался пошутить Николай и отдал Вовку матери. - Шипишь зря. Я ведь по-хорошему.
- Не надо! Уходи!..
13.
Александр Евгеньевич после встречи с Николаем у Марии не приходил к ней дня три. Эти дни Мария была в тревоге. Она сама не понимала, что ее тревожит: посещение ли Николая, который ушел от нее с твердым намерением наведываться к сыну, или же отсутствие Солодуха. Но когда Александр Евгеньевич наконец, появился, Марии поняла, что именно его эти дни ей нехватало. Она вспыхнула, обожглась радостью, застыдилась.
Солодух был не по-обычному сдержан. Он приступил к работе, углубился в учебник, в тетрадки Марии, избегая посторонних разговоров. Но не выдержал, отодвинул от себя тетрадки и, поглядев на Марию в упор, сказал:
- Он вам дорог, этот тогдашний гость?
- Конечно, нет! - торопливо ответила Мария, сама сразу же изумившись этой своей торопливости. - Мне тягостно его посещение...
- Он отец ребенка. Он предъявляет права на него... Все-таки он отец.
- Мне он чужой... И Вовка может обойтись без него...
Солодух внимательно вгляделся в Марию.
- Простите меня, Маруся, простите. Я мешаюсь не в свое дело. Но это все оттого, что я привязался и к вам и к Вовке. Вовка такой бедовый парень! Я люблю ребятишек, крикунов этаких. Мне бы все хотелось быть ближе к нему... Я тогда ушел от вас с каким-то огорчением. Показалось мне, что я очутился в ту минуту лишним. Несколько дней ходил с этой мыслью. И теперь она меня мучает, мешает мне. Скажите прямо, Маруся, не могли бы вы стать моей женою?
Вопрос прозвучал для Марии неожиданно, ошеломляюще. У Марии покраснели щеки, уши, уголок выглядывающей из-под кофточки груди. Она испуганно взглянула на Александра Евгеньевича и тотчас же опустила глаза. Ей захотелось убежать от него, спрятаться. Но убежать некуда было, да и не было сил: томящая слабость охватила ее, голова слегка закружилась. Она беспомощно прошептала:
- Не надо... не надо.
- Почему не надо? - наклонился к ней Солодух. - Почему? Если вы хоть чуточку любите меня, так все хорошо! Я и вас и Вовку полюбил. Крепко!.. Ну, Маруся?
- Я не знаю, Александр Евгеньевич... Я боюсь.
- Эка, какие пустяки! - широко улыбнулся Солодух и ласково положил руку на плечо Марии. - Чего ж тут бояться!
- Не знаю... боюсь.
- Не стоит быть такой пугливой. Да и пугаться нечего! - Пошутил Солодух. - Человек предлагает руку и сердце, как говорится!
Но шутка не дошла до Марии. Пряча глаза от Александра Евгеньевича, она не могла взять себя в руки, не могла стать спокойной, улыбнуться. У Александра Евгеньевича на лбу пролегли складки. Сдержанная горечь покривила его губы.
- Значит, я не люб вам, Мария! - утвердительно сказал он. - Ну, так бы вы прямо и говорили. Конечно! Я не буду надоедать вам. Слышите! Не буду.
Но Мария еще ниже опустила голову, еще ярче зажглись румянцем ее щеки, шея и грудь.
Солодух поднялся со стула и отошел в сторону.
- Я человек простой, без всяких хитростей, - глухо заговорил он. - Может быть, я не так чего-нибудь понимаю... Повстречался я с вами, увидел вас, вашу жизнь, обиду вашу почувствовал. Стало мне жалко и досадно, что вы так близко принимаете к сердцу то, что с вами случилось. Понял я, что не стоит вас тот Вовкин отец. Ну и... Конечно, не сообразил я одного: закваска у меня рабочая, тонкости, может быть, какой-то во мне нету, а вы устроены по-иному. Не сообразил, да и полез. Понимаю, моя это оплошность. Ну, обещаю, что больше надоедать не стану. Давайте руку!
Он подошел к Марии и протянул ей руку. Мария всхлипнула и, внезапно схватив ее обеими руками, припала к широкой ладони Солодуха пылающей щекою.
- Ох, девчоночка моя светлая! - просиял Александр Евгеньевич и нежно привлек Марию к себе. - Маленькая какая! Милая.
14.
Должно бы быть все таким ясным и простым. Было у Марии в сердце горячее чувство к Солодуху. Была тихая нежность, влекло к нему. Увидела, поняла она, что и он, действительно, тянется к ней, любит ее. И все-таки... Томило ее что-то неосознанное, как далекая, нарастающая боль, как предчувствие, предтеча боли. Томило и не давало покоя.
В тот день, когда Александр Евгеньевич, не выдержав, оказал ей о своем чувстве, она долго после его ухода бродила по комнатке смятенная и словно пришибленная. Вовка тянулся к ней, Вовка требовал ее ласки, но она не подходила к нему, и плач его не трогал ее. Она вся ушла в свои смутные думы, вся сжалась в комочек, вся притаилась. И не было у нее ясности, не было в ней радости.
Пришла Валентина шумная, оживленная. Откуда-то дозналась она о том, что произошло. Схватила Марию за плечи, закружила по комнате.
- Ну, я так и знала! Иначе и быть не могло!.. Когда вы съезжаетесь вместе? Не тяни ты только, Мурка!
Мария вырвалась из ее рук и исподлобья, почти неприязненно поглядела на нее.
- Не знаю... Может быть, ничего и не будет.
- Мурка! - покачала головою подруга. - Мурка, не мудри! Парень-то какой! Прямо на-ять! Ты и не смей дурачиться! Ведь любишь его! Это по всему видно! Из вас замечательная пара выйдет. Не успеете оглянуться, как второго Вовку дождетесь, а то девчушку курносенькую!
- Не будет! Не будет этого! - испуганно крикнула Мария.
- Ах, и волынщица ты! - оборвала ее Валентина. - Сама не знаешь, что тебе надо. Ты подумала бы о Вовке, если о себе не заботишься. Солодух для Вовки будет прекрасным отцом!
- Отцом! - вспылила Мария, глядя на Валентину в упор. - Вовка будет ему чужим! Вовка станет для него лишним. Я это чувствую, я это понимаю... Ты думаешь, что я уже совсем такая бестолковая! Нет. У меня чутье есть. Я мать. Он с Вовкой кровью не связан. А это - огромное, кровь, родная кровь...
- Ерунда! Сказки прабабушек! Ребенок становится родным не потому, что я его родила, а потому, как я его воспитываю! Много ли у нас было кровно-родного с нашими родителями? Вспомни! Мне вот дороже отца те люди, которые меня человеком сделали. Вот так и с Вовкой твоим будет. Какой ему Николай отец, если он отмахнулся от него, если он от него ушел? Никакой. А Солодух может стать настоящим родным человеком для парнишки.
Упрямо наклонив голову, Мария возразила:
- Вовка может совсем обойтись без отца. Я его сама воспитаю. Сама, собственными силами.
- Не сумеешь. Тебя еще самую надо воспитывать, куда тебе браться!.. Да и не в этом дело, Мурка! Что ты представляешься? Ведь ты Солодуха любишь, а это главное. И еще самое главное - он тебя любит. И, наконец, третье: он и Вовку твоего любит. Ты это учти! Это редко бывает. Мужчины чужих ребятишек не обожают. Ревнуют они через них...
- Вот, вот! - подняла голову Мария.
- Чего "вот"?
- Вот это самое: сейчас он, может быть, Вовку и любит, а пройдет время, вспомнит о том, что он ему чужой...
- Зачем же он это вспоминать будет? Вовсе это ему ни к чему. Он, наоборот, чем дальше, тем больше к парнишке привязываться станет.
- Не знаю... И что ты вяжешься ко мне с этим, Валентина? Откуда ты взяла, что я Александра Евгеньевича люблю? С какой это стати?
Валентина рассмеялась:
- Ну, теперь ты меня не проведешь! Я по всему вижу. У тебя это в глазах светится.
- Ничего подобного! - смущенно попыталась отпереться Мария, но подруга поглядывала на нее лукаво и недоверчиво.
- Не отпирайся! Все равно не скроешь. Скоро уж не я одна начну это замечать. А это будет смешно, если ты станешь мудрить, вертеться да очки всем втирать. Лучше прямо и открыто: люблю, мол, и никаких!
Валентина говорила, поучала, но Мария хранила молчание. Она снова замкнулась в себе, снова внутренно как-то затихла и притаилась. Подруга заметила это и остановилась. Гримаска досады тронула ее губы, взгляд стал слегка неприязненным.
- Не хочешь разговаривать? Как знаешь.
Мария встрепенулась.
- Ты обиделась? Не обижайся, Валя. Мне не сладко. Вот и все. Нехорошо мне, и твои слова меня мучают. Вот я плакать хочу... До слез мучась! Я запуталась! Совсем запуталась. То мне кажется, что люблю Александра Евгеньевича и что все может быть таким простым и легким, а то и сомневаюсь... боязнь на меня нападает, страх. И никак не могу до правды до настоящей дойти. И Вовка мне дорог, о Вовке я болею. Все у меня мешается. И как мне быть, не знаю.
У Марии на глазах поблескивали слезы. Она сдерживала их, но они рвались наружу. |
- Ты не томи себя, Мурка, сомнениями, не будь нерешительной! - участливо наклонилась над ней Валентина, снова наливаясь нежностью и жалостью к подруге. - Решено. И все!
- Не могу... Трудно мне...
15.
Ничего не было решено. Ничего не было определенного. Солодух должен был притти, и ему надо было дать прямой и ясный ответ. И ответ этот должен был прозвучать положительно. "Нет" - не принимал Александр Евгеньевич. "Нет" тяжко было вымолвить и Марии. Но и "да" не шло из сердца.
И в это-то время, когда Мария не могла найти ответа для самой себя, пришел снова Николай. Он появился запросто, как свой человек, как родной, как имеющий какие-то права. Он принес что-то для Вовки и, непринужденно поздоровавшись с Марией, прямо подошел к кроватке ребенка, который пускал слюни и мирно и благодушно гульгулькал.
- Бодрствуешь, шпанец! - наклонился он над ним. - Разговоры разговариваешь? Молодчага!
Мария смотрела на Николая широко раскрытыми глазами. Негодование душило ее и лишило языка. Нужно было бы встать и гневно крикнуть этому человеку, чтоб он уходил, чтоб он не смел ласкать ребенка, ее ребенка. Нужно было бы дать почувствовать ему, что он не смеет целовать Вовку. А вот сил для этого нехватало.
Николай что-то почувствовал, что-то сам понял.
- Маруся, - сказал он, отрываясь от Вовки, - ты брось дуться на меня. Честное слово, брось! Это глупо. Даже если ты и разлюбила меня, то это ведь не основание для того, чтобы я не мог приласкать своего сына...
- Он не твой!.. - наконец, крикнула Мария.
- Не мой? - нахмурился Николай. - Значит, действительно...
- Он только мой! Мой, и я тебе его не отдам!
- А, вот в чем дело! - облегченно усмехнулся Николай. - А я, было, думал... Ну, так вот, раз я его отец, то у меня все права на то, чтобы видеться с ним, следить за его ростом, за воспитанием. Вообще, не воображай, что ты в праве запретить мне участвовать в его воспитании. Парнишка такой ловкий! Он мне нравится. Знаешь, я даже уже теперь нахожу в нем какое-то сходство с собою. Вот тут, возле глаз что-то такое мое... Ты можешь относиться ко мне, как хочешь, но в мои отношения с Вовкой, пожалуйста, не мешайся. Будь благоразумной.
Мария дышала тяжело и собиралась сказать что-то резкое и гневное. Николай остановил ее жестом и вдруг внушительно и почти с угрозой добавил:
- Да, будь благоразумной. Ты забываешь, что при нужде можно призвать на помощь закон. И он будет на моей стороне.
- Закон?! - не понимая, но предчувствуя какую-то беду, переспросила Мария. - Какой закон?
- Советский закон. Который охраняет права отца. Не только материнские права. Если ты себе представляешь, что, заведя нового мужа, ты оставишь у себя моего ребенка и чужой человек станет возиться с ним, то жестоко ошибаешься. Я тебе это прямо говорю. И не думай! Я теперь от ребенка не отступлюсь. У меня уже с женой договорено. Не сможешь ты его по-настоящему, нормально воспитывать, так я сам этим займусь. Но я пока и не требую, чтобы ты мне отдала Вовку. Вовсе нет. Пускай он у тебя живет, а я стану приходить, когда мне захочется или когда это нужно будет. Поняла?
Очевидно, Мария не понимала. Она смотрела на Николая с испуганным изумлением. Широкий, сверкающий взгляд ее немного смутил Николая. Он попробовал ласково улыбнуться, но улыбка его не дошла до Марии. Мария сорвалась с места, кинулась к кроватке, заслонила ее собою и, раскинув руки, задыхаясь от гнева, от обиды, от муки, закричала:
- Не отдам! Не отдам! Не отдам!..
Николай перепугался.
- Что ты, что ты, Маруся? Успокойся! Ну, какая ты дикая! Успокойся, говорю!
За перегородкой прошелестели сдержанные голоса. Кто-то прислушивался там к тому, что происходило у Марии. Николай опасливо оглянулся на перегородку и понизил голос:
- Не делай скандала. Там все слышно. Перестань!
Замолчав, Мария не отходила от кроватки и попрежнему заслоняла ее собою. И попрежнему глаза ее сверкали гневно и испуганно.
- Ух, как у тебя нервы перекручены, - деланно бодрым тоном продолжал Николай. - Разве можно так! Ты распускаешь себя, Маруся. Ни к чему это все. Вовку я твоего у тебя не отнимаю. Говорю только, что я со своей стороны не отступлюсь от него. Что же это на самом деле! Ведь я отец! Он мне дорог. И ты не права, отшибая меня от него. Не права!
Руки Марии упали и вяло протянулись вдоль тела. Синенькая жилка забилась на ее виске. Губы сжались. В себе замкнула Мария свое негодование. В себе. Она перевела дух и тихо сказала:
- Уходи. Уходи, мне тяжело с тобою.
- Если тебе неприятно, я уйду, - охотно согласился Николай, украдкой взглядывая на перегородку. - Но ты успокойся и примирись с тем, что я буду наведываться к Вовке.
Он ушел. Мария долго стояла посреди комнаты. Стояла и думала горькие думы свои. Наконец, она вздохнула. Горькая усмешка покривила ее губы.
- Отец... - с болью прошептала она и тяжело вздохнула.
16.
За перегородкой все слышно было. За перегородкой с жадностью впитывали в себя каждый звук, каждое слово. И по двору потекли новые разговоры.
- У Никоновых квартирантка-то, прости господи, какие дела завела! Двух мужиков к себе приваживает да все ребеночка не может разделить меж ними!
- Срам какой! До чего нонче девушки доходят!
- Дали им волю безобразничать, разврат завели!.. А еще студентка, в ниверситете обучается!
- Там этому-то вот, видать, только и обучают! Не иначе! Добру разве теперешние учителя учат?!
Двор снова ожил, жадно ухватив клочок чужой живой жизни.
Скамейки у ворот, ступеньки лестниц, тротуары заполнены соседками, которые по-своему переживают то, что доносится к ним из флигеля Никоновых.
Уже свежеют в предосенней поре вечера, уже перепадают унылые, надоедливые дожди. Но на дворе и за воротами по вечерам попрежнему собираются женщины и толкуют об уличном, о мелких и неизбежных явлениях скупой и однообразной жизни. И между ними, между житейски хитрыми и бывалыми женщинами вертятся ребятишки, которые имеют свою долю в толках, в сплетнях, в разговорах своих матерей. Шустрые девчонки подхватывают слухи, переносят их от скамейки к скамейке, повторяют мысли взрослых. Лукавые глазенки сверкают нездоровой жадностью, недетским любопытством.
- Он ее учит! - докладывают они матерям. - Он ходит к ней для занятиев. А другой, тот ругаться приходит.
- Ребеночка отымать хочет!
- А она плачет. Как маленькая!
У ребятишек взрослое мешается с детским, с неомрачимым и светлым. Ребятишек отравил воздух этого двора. Они живут тем, чем живут старшие. А старшие наполнены неприязнью ко всему новому. Старшие шипят и негодуют. И если раньше ребятишки, подученные взрослыми, улюлюкали и гнались за проходящими мимо пионерами, то теперь в те редкие часы, когда Мария проходит по двору, из-за углов звонкие голоса кричат ей что-нибудь обидное, бранное.
И в эти дни Мария вдруг услыхала озорной звонкий выкрик:
- У-у! Бесстыдная! С двумя живет! С двумя мужчинами!
- Шлю-уха!