- Получается, следовательно, нужен флот первейший в мире. И конечно, не только по количеству, а и по качеству. Мы должны строить его не только быстро, но и прочно. Умеем строить прочно? Умеем. Павел Иванович не даст соврать… Двадцать три года плавает он на своей "Чайке". Велика ли посудинка… пяти тысяч тонн водоизмещения нет. Невелика, а в скольких штормах побывала, в скольких океанах - и в Атлантическом, и в Тихом, и в Индийском. О морях уж молчу. И вот спрашивается, может Павел Иванович пожаловаться на "Чайку"?
Соловьев развел руками: какие, мол, жалобы!
- Сами видите, что человек говорит: не может. - Илья Матвеевич вполне был удовлетворен этим жестом. - А еще спрашивается: кто строил "Чайку"? Мы, товарищи, строили ее, мы. Первенец нашего завода. Долго, конечно, строили, месяцев тридцать. Но ведь четверть века с той поры прошло. И мы, и техника переменились. Громадины за такой срок теперь строим. И все равно это для нас нестерпимо долгие сроки. Будем-ка сокращать их, как партия требует. Но не за счет качества, снова говорю. Помните, после войны к нам в гости на завод приезжали из американского профсоюза судостроителей? Кто-то - запамятовал… вроде Александр Александрович Басманов - спросил их: правда ли, что на верфях "Кайзера и компании" транспорты типа "Либерти" за шесть недель строятся? Что американец ответил? Правда, говорит, есть такое дело. Но мы, говорит, плыть через океан предпочли на судне с более длительным сроком постройки. Попрочней которое. Вот вам и обратная сторона медали! Нам такая медаль не подходит!
Илья Матвеевич стукнул при этих словах кулаком по железному поручню. Примерно то же сделал Соловьев, и оба одновременно покинули ораторское место.
Когда они вновь протиснулись в толпу клепальщиков, сборщиков, автогенщиков, такелажников, слесарей, аплодисменты еще гремели в цехе. Потный Соловьев обмахивался фуражкой. У него был такой вид, будто не Илья Матвеевич, а он сам произнес речь о большом флоте страны. И это было недалеко от истины, потому что старый моряк мысленно повторял ее за Ильей Матвеевичем слово в слово.
Митинг окончился. Рабочие расходились группами, одни по Морскому проспекту - к воротам, другие - в цехи. Загудел гудок на вечернюю смену, грохнул в корпусном цехе молот, засвистел паровозик, завизжала пила на лесном складе.
И в заводских шумах, и в тишине поселков люди весь вечер обсуждали новость, привезенную директором из Москвы.
ГЛАВА ШЕСТАЯ
1
Только в середине августа кончилось время дождей, обычных для этих мест в первую половину лета; на Ладе установились дни без ветров, без туч - без перемен.
Корабельных дел мастера проводили свободные часы и воскресенья на рыбалках - рыба в эту пору клевала вовсю, - в лесах, где появилось много грибов и ягод, на своих огородах, в последний раз окучивая капусту и собирая огурцы. Агафья Карповна варила варенье из черной смородины, солила рыжики и сушила, нанизывая на нитку, боровики, полные корзины которых ей приносили то Костя с Дуняшкой, то сам Илья Матвеевич. Нитки с грибами висели по всему двору: и на стенах дровяника, и на крыльце, и на веревках для белья. В супы Агафьи Карповны с необыкновенным упорством стала проникать ненавистная всей семье фасоль, и, когда ее выбрасывали ложками, Агафья Карповна изображала на лице изумление: "Ах, батюшки! Как же она в кастрюлю-то попала?"
В эту пору стало известно о том, что Алексей собирается жениться. Он сам сказал об этом Агафье Карповне, та передала Илье Матвеевичу и Дуняшке; Илья Матвеевич, в свою очередь, сообщил о предстоящих переменах в семье Александру Александровичу, а Дуняшка прибежала с новостью к Тоне.
Тоня едва дождалась Алексея.
- Алеша, это правда? - спросила она, встретив его на крыльце.
- Что, смотря, имеется в виду?
- Ты поженишься с Катюшкой?
- А тебе какая забота?
- Эх, Алеша, Алеша…
Ничего иного Тоня сказать не могла. Разве выскажешь словами чувство горечи, какое вызвала в ней никому, по ее мнению, не нужная Алексеева выдумка жениться. Не он, нет, не Алеша это придумал. Все устроила, конечно, она, Катюшка, противная, хитрая. Тоня пойдет к Катюшке, пойдет, скажет толстой дуре, что дур в их семье не любят, что она будет лишней, что никто ее не ждет и пусть лучше сидит дома.
Но никуда Тоня не пошла, и события развивались своим чередом. Агафья Карповна бродила по комнатам и сокрушалась: раздвинуть стены дома было невозможно, а не раздвинув их, невозможно найти хоть какой-нибудь угол для будущих молодоженов, - вот-то разрослась семья!
Виктору с Лидой нужны их две комнаты? Нужны. Костю с Дуняшкой не потеснишь? Не потеснишь: во второй комнате нет отдельного хода, и к тому же такая она крохотная, только новорожденному в ней квартировать. Тоньку тоже не тронешь. Да и им, Агафье Карповне с Ильей Матвеевичем, где-то надо жить; уйти из старой своей спальни, будь даже такая возможность, Илья не согласится, хоть земля трясись от землетрясения. А в столовой, где, соседствуя с дедом, спит Алексей?.. Деда в дровяной сарай или на чердак не отправишь. Вот и гадай тут!
- Может, и верно, переселиться нам, Илюша, за реку? - сказала Агафья Карповна Илье Матвеевичу. - Новую-то квартиру давно ведь сулят.
- Не о том думаешь, Агаша, - ответил Илья Матвеевич. - Не о квартирах, о человеке думать надо. Про невесту говорю. Как у них с Алексеем дела-то? Прочно? На то ты и мать, чтобы разобраться.
- А чего мне разбираться! Катя - девушка скромная, умная. Дочка учительницы. Маргарита Степановна всех наших ребят учила.
- Опять не про то говоришь! Сам знаю и Катерину, и ее мамашу. Ну, а Алексей, Алексей?
- Ты его отец, ты и гляди.
- Тьфу тебя, Агафья! Крутишь вокруг да около!
- Не пойму, чего от меня хочешь.
- Полного знания обстоятельств, вот чего. Мне в эти дела вникать времени нету. Ты вникай. Серьезно ли у них, обоюдно, согласно? Или так - кружение головы? Пойдет разлад в семье…
- Вот и надо в общей квартире жить, а не делиться. Чтоб разладов не было.
- Не спасенье, - сказал Илья Матвеевич. - На такую роту, как у нас, не квартира - целый этаж понадобится. Только с места тронься - полный развал произойдет. Кто на первом этаже жить будет, а кто на пятом. А еще, гляди, и в разных домах.
- Советуй тогда сам. Дело не шуточное.
- Не шуточное, - значит, и говорить о нем по-серьезному надо. Я считаю так: пусть он один туда, за реку, переселяется. Стребуем квартиру - стахановец, все такое! Дадут!
- Родное дитя из дома гоним…
Всегда твердый, непреклонный, Илья Матвеевич не нашел тут что ответить, не возразил. Сидели оба, поглядывали друг на друга. Тридцать с лишним лет радовались они тому, как растут вширь Журбины, ревниво держали возле себя своих детей.
- Такая штука жизнь, Агаша. - Илья Матвеевич заговорил нарочито грубо, чтобы не поддаваться сердечным чувствам. - Дело родителей - вырастить ребят, поставить их на путь, а ходить по этому пути - пускай сами ходят. Трудно иначе, да и неправильно. Остановится жизнь, если ребята до старости за родительские штаны-юбки держаться будут.
- Не то, Илья, говоришь. Кто держится? Витя? Антоша? Костя?
- Не то, ну и ладно! - Илья Матвеевич сам знал, что высказывания его неубедительны, и рассердился.
Отцовская мысль об отдельной квартире дошла до Алексея. У него не возникло сомнений и колебаний, как у родителей. Алексею важно было устроить свою жизнь, а где это будет - под родительской ли кровлей, под иной - не все ли равно в конце-то концов. Под иной - еще и лучше. Стремления детей и родителей расходятся. Родители готовы на что угодно, лишь бы дети всегда оставались с ними, а дети всегда рвутся в самостоятельный полет. В семье Журбиных сложилась традиция не покидать родительского крова: под ним хватало места всем и никто никого не принуждал поступать против воли. По этой нерушимой традиции и Алексей, пожалуй, не стал бы раздумывать об уходе из семьи. С милой, как известно, рай и в шалаше, и если в доме не было свободных комнат, то еще были кладовушки и чуланчики, которые после небольших переустройств шалаш-то, во всяком случае, вполне бы заменили.
Нет, сам Алексей не помышлял об отдельной квартире. Эту мысль высказал отец, а высказанная, она запала и в голову Алексея. На квартиру он не надеялся, хотя бы комнату дали, и то хорошо. С чего только начинать хлопоты? Алексей решил посоветоваться с дядей Васей. Как член завкома, дядя Вася такие дела должен знать.
- Возможности есть, - сказал Василий Матвеевич. - Два новых дома заселяем. Видал, напротив клуба? Что ж, подавай заявление, мотивируй просьбу. Если достоин - дадим, не достоин - не дадим. Арифметика простая. А ты как думал? Каждому жениху - квартирка на блюдечке? Жених, понятно, в социалистическом обществе - фигура достойная. Порядочного жениха у нас уважают. Но именно порядочного. Кроме загсовской бумажки, товарищ жених, будь любезен еще и трудовые показатели на стол положить. А ты, Алешка, сказать прямо, за последнее время показателями не сверкаешь. Жениховство тебя сбило с толку или что? Разговор даже был, не снять ли твою личность с доски Почета?
- Не понимаю, чего вы так взъелись, дядя Вася, - ответил Алексей.
- Как - чего! Привыкли к тому, что у Журбина-младшего выработка всегда не меньше двухсот. А тут глядим: и сто восемьдесят, и сто сорок…
- Поставьте компрессорную на ремонт. На таком давлении она мой молоток не обеспечивает.
- Алешка, кто тебя учил клепке?
- Вы, дядя Вася. Что из этого?
- А я учил тебя хныкать?
- Никто и не хнычет.
- Ну захнычешь еще, погоди! - Василий Матвеевич расстегнул пуговку тугого воротничка. - Куда ты подашься, когда клепку сваркой заменят?
Задумались оба. Вот жизнь пошла, - не только методы труда, целые профессии отмирают или до того меняются, даже не угадаешь, что это такое. Кузнец в корпусной - разве он кузнец? Помнил Василий Матвеевич прежних кузнецов: грудь - наковальня, руки - клещи, рванет молотом - стены дрожат. А теперь? Человек как человек, телосложения обыкновенного, при галстуке. Дай ему кувалду в руки, он и знать не будет, что с ней, с дурой, делать. Кузнец стал машинистом при паровом или гидравлическом молоте. Со всеми профессиями это случилось. Все меньше и меньше они нуждаются в физической силе рабочего и все большего требуют от него ума.
- Да, Алешка, хочешь не хочешь, сойдем мы с тобой, клепальщики, на нет.
- Не сойдем.
- Дурень! Говоришь сам не знаешь что. Можешь ты, например, представить себе, каким будет наш завод лет этак через пяток-десяток?
- Чего мне представлять! Все и так понятно. Удивительного ничего нет.
- Тебя удивишь! Ты привык к новой технике, другой и видеть не видывал. А я видывал. Не то что пневматическим - вручную мы клепали, когда молодые были. Вручную корпусный металл гнули, вручную сверловка, чеканка производились - все вручную. Куда техника ни прыгай вперед, тебе нипочем, - так, дескать, и надо. А мы, старики, через ее движение видим весь наш ход развития…
Не до таких теоретических рассуждений было Алексею. Его волновала мысль - не рано ли он сказал матери о своей женитьбе, не поспешил ли. С Катей о женитьбе они еще даже и не говорили. Гулять она с ним гуляет, вечера с ним проводит, а начни намекать на свои чувства, делает вид, будто бы ничего не поняла. Хитрит, что ли, как все девчонки? Надо, надо, пора объяснить ей все. Вот надо, а не скажешь, - до чего же это трудно. Ладно, получит он комнату, непременно пойдет и скажет. Непременно. Главное теперь - поспешить с заявлением, попросить комнату.
Прочитав его заявление, председатель завкома Горбунов сказал:
- У тебя, друже, вид не жениховский, а вроде ты диссертацию писать собрался. Неподступный вид. От такого типа и невеста сбежит. В общем, где надо, согласуем, приходи в четверг на завком.
В четверг на завкоме Алексея долго, но деликатно журили за снижение выработки, расспрашивали - в чем же дело, почему начал ни с того ни с сего отставать? Может быть, помощь нужна, говори, примем меры, окажем и помощь.
- Какая, товарищи, помощь! - Иван Степанович взял со стола заявление Алексея. - Тут все сказано - человек женится. Я из-за такого события, помнится, чуть было дипломный проект не завалил. Журбин пока ничего не завалил, маленько сдал в темпах. Обеспечим ему бытовые условия - нагонит, поправится. Правда, Журбин?
Алексей ответил не сразу. Он сидел потупясь, комкал в руках капитанскую фуражку, светлый его чуб свисал на лоб, на глаза. "Черт с ними, - думал Алексей зло. - Не дадут, и не надо. Не пропадем". Ему даже хотелось, чтобы отказали в просьбе. Тогда он устроит все по-своему, не будучи никому и ничем обязан. Подумаешь, комнатенку выделить, и то какое разбирательство затеяли! А потом, случись что, попрекать начнут: мы о тебе заботились, шли навстречу, а ты… и так далее.
Он поднял голову, посмотрел на Ивана Степановича, который, улыбаясь, ждал от него ответа, сказал твердо:
- Я не за комнаты работаю, товарищ директор.
Иван Степанович только руками развел:
- Журбинский характерец!
- Погоди, погоди… - заговорил Горбунов. - А за что же ты, приятель, работаешь? Комнат тебе не надо, зарплату, поди, тоже можете не платить, так, что ли? Широкая натура! Да мы для того, чтобы тебе сегодня комнату дать, революцию делали, с винтовкой в обнимку на голой земле спали. А ты… Отмахнулся! Барин!
- Я не барин. Я рабочий. - Алексей поднялся, шагнул к двери. - Не то что за комнаты - за целые города работаю и хвалиться этим через тридцать лет ни перед кем не стану.
- Молод указания делать! - крикнул Горбунов. Но Алексей не слышал, он уже был на лестнице.
Кати в этот вечер на условленном месте не оказалось. Алексей напрасно прождал в потемках часа полтора и пошел к ее дому. В окнах горел свет. Может быть, Катя захворала? Вчера она вела себя как-то странно. Отвечала невпопад, оглядывалась по сторонам, будто кого-то или чего-то ждала. Ему показалось, что ее знобило.
Конечно, Катя больна. Надо ее навестить, увидеть, посидеть возле Катиной постели.
Он поднялся на второй этаж, позвонил. Дверь отворила Маргарита Степановна.
- Катя дома? - спросил Алексей.
- Катя? - Взгляд у Маргариты Степановны был удивленный. - Как дома? Разве вы с ней не пошли в театр?
- В театр? - Теперь удивился уже Алексей. - В какой театр?
- Значит, она мне солгала, - Алеша, - заговорила Маргарита Степановна. - Она сказала, что идет с тобой на спектакль. Как же так!
Алексей вышел на улицу. Надо было бы присесть, отдохнуть, ноги едва носили его. Но он не присел, а все ходил и ходил вдоль тротуара перед подъездом. Он решил дождаться Катю, когда бы и откуда бы она ни вернулась.
Не дождался. Домой пришел в первом часу ночи, мрачный, встревоженный, ожесточенный. Провалялся на постели до шести, встал вместе с дедом и, не позавтракав, отправился на завод.
- Ты чего в такую рань? - удивился вахтер, дядя Коля Горохов. - Рекорд ставить хочешь?
Алексей молча кивнул головой. Своим вопросом дядя Коля напомнил ему одно мартовское утро, когда бригада собралась на корабле вот так же рано, все подготовила на полные восемь часов бесперебойной работы и к вечеру преподнесла выработку, от которой ахнули и самые бывалые клепальщики: вместо ста восьмидесяти заклепок - тысячу с лишним. Пятьсот пятьдесят процентов нормы.
Нет, не то было настроение у Алексея, чтобы ставить новые рекорды. Он поднялся на палубу. В тишине и безлюдье палуба гудела под ногами; поскрипывали у причалов баржи с углем. Звуки, ясные, отчетливые, далеко разносились над водой. Каркнула ворона. Она сидела на вершине башенного крана и, широко разевая клюв, выгибая спину, орала на Алексея. Алексей нагнулся, чтобы подобрать гайку, но ворона не стала дожидаться, когда этот парень запустит в нее железиной, и улетела. Алексей швырнул гайку в воду, распугав уклеек.
Ему было тоскливо и зябко, и он пожалел, что пришел на завод, - лучше бы Катю встречал на мосту. Как он не подумал об этом раньше? Теперь поздно. Вон уже тетка Наталья в широком комбинезоне взбирается по железным лесенкам на кран - что медведь. Вон хлопнула дверца машины - вышел главный конструктор Корней Павлович. А там, под липами, и отец с Александром Александровичем шагают, останавливаются, тычут друг другу в грудь пальцами.
- Алеха! Здоро́во! - По трапу подымался Володька Петухов. - Ты что тут один кукуешь? Стариковской бессонницей страдать стал? А я минуток пятьсот сорок отхватил. Никак не могу проснуться, понимаешь. Будильник не обеспечивает. Хочу приспособить ходики. Чтобы гиря опускалась на кнопку электрического звонка. Будет звону, а?
Володьке можно было только завидовать, такой он нес в себе заряд бодрости, здоровья, энергии. Вместе с ним Алексей проходил бригадное ученичество, вместе с ним пришел на стапеля, вместе они осваивали клепальное дело. Но вначале Володька отставал от Алексея, а теперь стал нажимать; теперь иной раз и Алексей отстает от Володьки, который тоже реконструировал свой молоток и перестроил бригаду.
- Договорчик-то оформим? - Володька подмигнул, вытащил из кармана яблоко и, ловко разломив его, подал половину Алексею.
- Не хочу, - отстранил яблоко Алексей. - Незрелое…
- Страдаешь? - Володька снова подмигнул. - В женатики, говорят, собрался.
- Кто говорит?
- Да все.
Зашипел, захрипел, медленно вступая в силу, гудок, и, когда он забасил в полный голос, Алексей и Володька разошлись по своим местам. Алексей работал ровно, как всегда, но не было в его движениях той свободы, которая поразила однажды Зину, не было органической слитности рук и молотка. Алексей почти не думал о том, что он делает, все заслоняла Катя, и к обеду бригада едва выполнила четырехчасовую норму.
Алексей побежал в чертежную. Катя сидела в опустевшей комнате у окна и рассеянно отщипывала кусочки от бутербродов, разложенных на газете.
- Катюша!
Она вздрогнула.
- Напугал! Разве так можно?
- Катюша, почему ты не пришла?
Катя принялась завертывать бутерброды и, не глядя на Алексея, ответила:
- Заболела Нина Бабочкина, моя школьная подруга. Она теперь на другом конце города, на Северном шоссе живет. Родители на курорт уехали. Одна лежит. Прислала записку, я и поехала.
- А твоя мамаша сказала: ты в театре.
- В каком театре?
- В обыкновенном, да еще и со мной.
- А… это я ей так сказала, чтобы не беспокоилась.
Наконец-то разъяснился этот проклятый вопрос с театром.
- Значит, сегодня встретимся, обо всем поговорим?
- Нет, Алеша. - Катя продолжала возиться со свертком. - И сегодня придется к Нине съездить. У нее ангина, все горло распухло. Температура тридцать девять.
- Вместе поедем.
- Что ты, что ты, Алеша! Еще заразишься. Лучше мы встретимся завтра. Сразу после работы. Хочешь?
- Ладно, - согласился Алексей. - Только разговор у нас будет очень важный.
- Хорошо. - Катя потупилась.
Алексей выскочил на улицу и сразу столкнулся с Горбуновым.
- Зайди к заместителю директора по хозчасти, - сказал Горбунов, - получишь ордер.
- Комнату дали?
- Дали.
- Ну спасибо, Петрович! - Алексей схватил руку Горбунова, сжал ее изо всех сил. - Вовек не забуду.