Женя могла представить себе все его улицы, пестрые крыши с кривыми антеннами, похожими на удочки, пыльные сады, водокачку, поля за рекой… Как будто ничего не забылось, но какое это все далёкое, давнишнее!
И даже Леша, милый человек, и тот словно потускнел немножко, хотя Женя совсем не желала этого.
Леше вообще не везло. Видно, такая уж была у него злая судьба…
Он учился вместе с Женей, только был на год моложе. Ходил всегда такой сердитый, словно ему только что оспу привили, - брови нахмурены, руки в карманах, и чуть что - лез в драку.
В седьмом классе выпилил из медного пятака колечко и молча сунул Жене. Это был знак, почти объяснение. Женя три дня бегала сама не своя, не знала: принять или отказаться? Потом взяла.
После этого Леша имел право провожать ее домой, сидеть рядом с нею на школьных вечерах. Но вся беда заключалась в том, что Леша был на голову ниже ростом, и поэтому на людях к ней не подходил. А провожал домой только в зимнее время, когда было совсем темно.
Все-таки Женя хранила колечко - не дорог подарок, дорога любовь… Но Леше не везло. Все выпускники из Жениного класса уговорились ехать на стройку в Сибирь. Леша тоже хотел поехать, собрался бросить школу - не позволили.
И колечко Женя не уберегла. Перед самым отъездом умывалась в саду, сняла колечко и положила на лавку. Пришла соседская пестрая телушка и слизнула его…
Уезжали из Низенска, конечно, ясным днем, и Леша даже не мог подойти к ней на вокзале, чтобы попрощаться. Так и стоял в стороне, сверлил глазами молоденького инструктора из райкома, который, произнося речь, обращался почему-то к одной Жене…
Длинна до Сибири дорога! Качаясь, проносился поезд сквозь березовые рощи, вылетал нa солнечные поля, крутилась далекая земля в окнах… Раньше Женя никуда не выезжала из Нивенска, все ей было в диковинку. Но Лешу не забывала, - и с дороги, и потом, когда прибыли на место, каждый день отправляла письма, рассказывала о житье-бытье.
Добровольцев послали строить линию электропередачи. Она протянулась на пятьсот верст, и палаточный городок, раскинутый строителями, совсем затерялся в тайге, - до ближайшего райцентра за сутки не дойдешь.
Женя ничего не скрывала, выкладывала все переживания. Леша умный, он поймет… Писала, что никак не может привыкнуть к новому месту; другие ребята помаленьку обживались, осваивались, а она ходила первые дни как прибитая. Перед глазами все еще мелькала дорога, и Жене казалось, что ее пронесло по этой дороге какой-то шальной силой, словно льдину в половодье, так, что и не успела оглянуться.
Наверно, от этого она так боялась растерять свои старые привычки. В школе она повязывала волосы ленточкой - между прочем, это нравилось Леше, - и теперь, как бы ни уставала, делала такую же прическу. Ленточка выцвела, обтрепалась, но Женя все равно стирала ее через день и закатывала в бумажку, чтобы за ночь выгладилась.
Все подруги давно научились носить портянки, а Женя по-прежнему надевала чулки, хотя они ужасно протирались в резиновых сапогах и приходилось штопку накладывать на штопку.
Она жаловалась, что не может привыкнуть к шумной столовке, тряским грузовикам, развозившим строителей на пикеты, к таежным болотам, злоедучему гнусу, от которого разносило носы и щеки…
Девчонки стали неузнаваемы. Даже лучшая подруга Идка Лепехина, которая в школе была такой же тихоней, как Женя, совсем переменилась. Ходила теперь в шароварах, как солдат, ругалась отчаянно, за один присест могла съесть кирпич хлеба и банку сгущенного молока.
А Женя чувствовала, что остается прежней, - даже смотрела вокруг удивленно. Когда неслышно входила в палатку в своем чистеньком ватнике, с розовой лентой на волосах, казалась среди подруг чужой и нездешней.
Леша отвечал, что как раз это и хорошо, пусть Женя только надеется, не забывает; будущей осенью он тоже приедет на стройку, и все опять пойдет, как в Нивенске… И Женя надеялась. Она совсем не хотела забывать Лешу. И не виновата, что случилось иначе.
Миновало короткое лето, осенние дожди надымили в тайге, прибили гнус. Хрустнули первые морозцы. Потом замело снегами, засыпало тайгу…
В это время и появился на участке человек, про которого Женя ничего не писала домой.
Дрова начали прогорать. В трубе затихла тяга, и стало слышно, как с мокрого брезента падают капли. Потом снаружи донесся шорох, свист, низкий гул, - это под ветром волновалась тайга.
Женя пошевелилась, разминая затекшую ногу, затем встала и полезла наверх. Надо принести поленьев, - мальчишки затопить-то затопили, а дрова оставили где-то наверху.
В разгоряченное лицо плеснуло холодом. Мороз к ночи завертывал все сильней. Опустив за собой брезент, Женя распрямилась.
Звездное небо стыло над черной тайгой. Не было видно, как раскачиваются ветви, - деревья казались неподвижными, и от этого особенно грозно звучал их глухой шум.
Прозрачная, ледяная луна висела над головой. Ее свет был чист и далек, он словно не достигал земли. И было страшно подумать, что если с тобой что-нибудь случится в эту ночь - будешь ли утопать в снегу, заблудишься, начнешь замерзать, - эти деревья останутся по-прежнему неподвижны, и так же спокойно будет сиять ледяная луна…
Женя вздрогнула и, притопывая ногами в сырых валенках, побежала вокруг пикета. Где же мальчишки бросили дрова? На снегу пусто, отчего-то нет щепок и опилок… Она торопливо осмотрела площадку, сунулась даже под края брезента, щупая руками…
Дров не было.
Наверно, мальчишки просто забыли их заготовить.
От растерянности Женя присела на снег, не замечая коченеющих пальцев. Что же это такое? Ведь все пропало… В палаточный городок сбегать не успеешь: туда и обратно восемь километров, да пока поднимешь ребят… Бетон замерзнет. Здесь, на просеке, валяются под снегом стволы сосен и кедров, но у Жени под рукой ни пилы, ни топора…
Она не знала, что делать, и когда совсем, отчаялась - на дороге, за деревьями, вдруг возник и запрыгал теплый лучик карманного фонаря. Чьи-то шаги приближались, уверенно хрупая по снегу.
Женя обернулась и не сразу поняла, кто это.
Серега был одет в полушубок, воротник которого торчал выше головы, и высокие валенки. Но грудь у него была нараспашку, руки без варежек, и казалось, что Серега влез в полушубок нагишом.
Он осветил Женю фонариком и, с удовольствием глядя, как она жмурится, сказал словно сквозь дым:
- Ну, которые тут без меня скучают?
От неловкости и смущения Женя даже
отвернуться не смогла, так и сидела на снегу с глупым лицом.
- И не радуется! - удивился Серега. - Вот жук-букашка… Стать смирно, когда с начальством разговариваешь!
Он щелкнул фонариком, луч погас, у Жени в глазах на какой-то момент стало совсем темно.
- Веди греться! - приказал Серега. - Меня в тепле держать положено.
Они влезли в котлован, Серега развалился перед печкой, со смаком закурил. Нос у него блаженно сморщился:
- Люблю, когда ташкент…
Женя хотела и не решалась спросить - почему он оказался на пикете? Начальство послало его, или случайно завернул, или… нарочно?
Серега поймал ее вопрошающий взгляд и объяснил простодушно:
- Танцы, понимаешь, сегодня отменили… Я было - к девкам в палатку, а они пол моют. Выгнали меня: ступай, говорят, к Женьке в котлован, она первый раз дежурит, и ей одной скушно… Вот я и пришел. Делать-то все равно нечего.
У Жени со щек сбежал румянец, глаза погрустнели. Хоть она и знала, что вряд ли Серега пойдет на пикет только для того, чтобы ее увидеть, но все-таки надеялась на другой ответ. А Серега бухнул, как всегда, не подумав, и даже не попытался скрыть, что ему все равно, куда идти.
Впрочем, пускай… Как бы там ни было, а Серега пришел, он, конечно, не откажется помочь, позовет ребят, и они достанут дрова. Все обойдется. Только пускай сначала побудет в тепле, поговорит с ней чуточку.
- Лезь поближе, - сказал Серега. - Разрешаю садиться.
Он обнял Женю за плечи, и она не сбросила руку, лишь улыбнулась ему испуганно.
Серега приехал на стройку прямо из армии. Вернее - не приехал, а попал случайно: по пути домой задержался на участке, загостил у знакомых ребят, да так и остался. Он был шофером, и его приняли сразу.
Через неделю он стал своим человеком, завел дружбу не только с ребятами, но и с девчонками. Заявлялся вечером в женскую палатку, с порога кричал:
- Девки, смирна!.. - и лез обниматься.
Девчонки пищали, били его подушками, дергали за рыжий чуб, - светопреставление начиналось в палатке…
Не то чтобы Сереге хотелось лапаться, не то чтобы среди всех он себе выбирал зазнобу, - нет. Просто характер был у него легкий, дурашливый, и нравились ему вот такие шуточки. И девчата понимали это и на Серегу не обижались.
Толстая Идка Лепехина держала себя с мужским полом сурово, только тронь - могла кулаком свистнуть… А при Сереге расплывалась: "Миленький, родименький!"- сама его тискала, как младенца. В голову не приходило - принимать Серегу всерьез.
На работу девчонки сами старались попасть вместе с ним. И скучно не будет, и помочь Серега всегда готов. Только попроси- хоть целую смену за тебя отработает.
Машину он водил лихо. По страшной таежной дороге, где, казалось, и ползком-то не проберешься, кружил как черт, только сосны, жужжа, проносились впритирку к бортам…
Но сначала Женя не замечала его. Глядела, как на пустое место, пока не столкнулась на танцах.
По вечерам в красном уголке строителей- самой большой палатке - подметали пол и растапливали круглую печь, сделанную из железной бочки. Серега садился возле нее с аккордеоном на коленях. Упрашивать его не надо было: играл подряд хоть до рассвета, от удовольствия тряс головой.
Танцевал он с кем попадется. Раза два приглашал Женю, - не спрашивая, не ожидая согласия, хватал и тащил на середину.
Женя запиналась от неловкости, у нее щипало глаза, она не слышала ни музыки, ни того, что он говорил, и только чувствовала, что когда кружились возле печки, то становилось жарко, а в другом углу обдавало холодом..
- Смирна! - кричал Серега после танца. - Объявляю благодарность.
Девчонки, подружки Жени, прибегали на танцы в нейлоновых кофточках без рукавов и лакированных туфлях. В красном уголке температура была еще терпимой, но когда потом начинались провожания и разговоры под луной, то девчоночья любовь испытывалась на смертельной стуже. От сердечных объяснений где-нибудь у сугроба девчонка не краснела, как полагается в таких случаях, а делалась густо-синей и так стучала зубами, что щеки тряслись.
Однажды Серега решил проводить Женю. Всех девчонок уже разобрали, даже Идку Лепехину взял под ручку какой-то хмурый монтажник, смахивавший на дятла; Серега повертел головой и кивнул Жене:
- Ну, пошли, что ли?
Она стала отказываться. Серега слушал пораженный, потом сказал:
- Взыскание наложу!
Он не понимал, зачем надо отказываться.
В тот вечер было особенно студено, Женя скоро замерзла, а Серега все водил ее вокруг палаток и рассказывал байки. Она знала их почти наизусть - и про то,
как Серегина машина завязла в болоте и ее вытаскивали четыре трактора, которые после сами завязли; и про то, что на соседнем участке Серега видел ручного медведя, помогающего строителям раскатывать провода, и про то, как Серега заснул за баранкой, а машина сама привезла его в деревню… Эти байки Серега выкладывал всем подряд, но каждый раз - с таким увлечением, что жалко было оборвать.
Потом Серега заметил, что Женя совсем закоченела, скинул с себя зеленый военный бушлат:
- Чего ж ты молчишь? Надевай…
Он остался в гимнастерке, но продолжал кружить между сугробов и рассказывать, и только заикался от холода.
- Целоваться не будешь? - спросил он, когда Женя наконец не вытерпела и собралась восвояси. - Нет? Ну и бог с тобой, сиди голодная…
Уже войдя в палатку. Женя вспомнила, что не вернула зеленый бушлат. Серега так и отправился домой в гимнастерке, - просто не обратил внимания…
Она усмехнулась: вот шалапутный! - и отчего-то долго вспоминала выражение его лица; оно было какое-то изменчивое, ускользало… А уже засыпая, вдруг пожалела, что Серега так легко отказался от мысли ее поцеловать.
Затем она стала все чаше приглядываться к нему; заметила в нем и хорошее и плохое. Они странно переплетались между собой, и невозможно было точно определить, что же за человек Серега.
Он был добрый, - мог отдать последние деньги, сапоги, шапку, потом забывал об этом и носил неизвестно чью одежду. Но был он и злым, - иногда так шутил, что насмерть обижал человека. И как будто не сознавал этого, смотрел на всех невинными глазами… Был честным, но мог и соврать. Не для выгоды, а просто так, ни с того ни с сего. Даже выглядел он по-разному, то вдруг покажется красивым, а то - безобразным; никогда не встречала Женя таких странных людей…
Она не задумывалась, как относится к Сереге. Только почему-то ни словом не обмолвилась про него, когда писала домой. Колючий Серега будто не укладывался в эти гладкие, обычные письма, - а может, она сама не хотела, чтоб уложился.
Все стало понятным лишь недавно.
Женя работала на трассе; в этот день строителям солоно пришлось: попался очень трудный пикет на крутом склоне горы.
К нему надо было спустить машины с жидким бетоном. Два самосвала попробовали съехать вниз - и не смогли, сорвались. Шоферы едва успели выпрыгнуть; переворачиваясь, круша деревца и кустарник, машины прогрохотали с откоса.
Третий шофер отказался ехать. А ждать было нельзя, - бетон в кузове застывал.
Тут среди рабочих появился Серега. Никто его не просил ехать, он сам взобрался на откос и сел за баранку чужой машины.
- Куда ты, шалавый!.. - закричал шофер. - Ведь башку напрочь…
Серега засвистел беспечно и дал газ. На лице у него не отражалось ни страха, ни волнения, - обычная дурашливая улыбочка. Он словно не понимал, насколько это опасно.
Легко, будто пританцовывая, машина пошла вниз. Она так накренилась, что бетонное тесто выплескивалось через борт. Еще секунда - и опрокинется совсем…
У котлована все замерли. Женя зажмурила глаза, сердце у нее будто зажали в кулак, - не вздохнуть… А когда открыла глаза, все было кончено. Самосвал стоял на краю котлована, мальчишки сгружали бетон. Серега не обращал на них внимания и с топотом гонялся за Идкой Лепехиной, отнимая у нее булку.
Не помня себя, на ослабевших ногах Женя пошла к нему, чтобы схватить за рукав, сказать - разве так можно!.. Не смей больше, никогда не смей!..
И вдруг испугалась, потому что впервые осознала, как дорог и близок он сделался ей.
Сейчас она сидела с ним рядом, и это была такая радость - слышать его дыхание, видеть лицо, освещенное теплым, красным светом, чувствовать его руку… Она забыла обо всем и ничего больше не желала - только бы эти минуты не кончились сразу…
Серега тоже улыбнулся ей, подмигнул, потом глаза у него стали круглые и внимательные.
Неизвестно, что промелькнуло в его голове, но Серегина рука вдруг отвердела и надавила Жене на плечи. Он быстро наклонился, обдавая запахом табака, - сдавил, стиснул…
Женя не успела отодвинуться, она не сразу сообразила. А когда поняла и рванулась, - Серега уже опрокинул ее на брошенный возле печки полушубок. Видя, что она не дается, он забормотал что-то и опять подмигнул.
И то, что все это было сделано так легко, просто - будто Серега потянулся выпить ковшик воды, - было самым ужасным и невозможным. Женя задохнулась от одной этой мысли, и забилась, закорчилась, отталкивая его руки.
Она уже слабела, и чувствовала - сейчас все оборвется, больше нет сил, нет возможности… И вдруг, при взблеске догорающего пламени, близко над собой увидела лицо Сереги.
Опять это был новый Серега, не такой, как прежде: перекошенный рот, стиснутые зубы, в глазах что-то жесткое и вместе с тем - виноватое, умоляющее…
И, увидев это, она поняла, что Серега сам не верит, что сможет с ней совладать.
Он тоже понял, что она заметила это, и навалился сильней, выламывая ей руки.
Но было уже поздно. На какой-то миг Женя ощутила себя сильней, и теперь ничто не заставило бы ее уступить… Она словно закаменела, не чувствовала боли, страха, - Серега наконец не выдержали отпустил руки.
Оттолкнув его, она вскочила. Мысли мутились, черные полосы рябили перед глазами, "дрянь… дрянь… дрянь!." - выговаривала она бессвязно..
- Ну чего ты? - утирая потный лоб, изумился Серега. - Укусил я тебя, что ли?
Вероятно, он на самом деле не понимал, из-за чего она так возмущается. Он был немного сконфужен, растерян, но смотрел открыто, не отводя глаз…
- Какой же ты… какой… - Женю всю колотило, губы не слушались.
Серега невольно отодвинулся, подобрал под себя ноги.
- Взыскание наложу! - сказал он испуганно.
Женя шагнула к нему, наступила на что-то мягкое, хрустящее, - полушубок. Поддала его валенком:
- Сейчас же… сейчас вон! Чтоб ни минуты!.. А то - не знаю что сделаю!..
Серега послушно встал, и, путаясь, не попадая в рукава, начал одеваться. От нетерпения Женя подпихивала его кулачком в спину:
- Да скорей же!!
Он торопливо начал оправдываться, говорить, что не хотел ничего плохого, что все получилось нечаянно; Женя слушала эти слова, они казались ей гнусными, лживыми, - и хотя она сознавала, что других слов у Сереги нет и не может быть, злилась еще сильней.
- Вон!
Серега обалдело оглянулся и полез из котлована.
Сидя возле темной, остывающей печки, Женя поплакала. Теперь уже не от обиды и злости, а просто потому, что возникла внутри какая-то пустота, и не хотелось думать и что-то делать.
Она опять услышала, как срываются с брезента капли; были они сейчас редкими, неторопливыми, Женя для чего-то считала их и боялась, что они совсем перестанут падать. Словно в тот миг, когда все замрет, и должно что-то случиться.
Прислушиваясь, она ловила знакомый звук… но капля медлила… и все длилась, длилась тягучая тишина… и когда уже захлестывала и казалась невозможной, рождался почти неслышный щелчок. Женя облегченно вздыхала.
Потом она поняла, что считает капли для того, чтобы не думать о Сереге. Происшедшее было слишком неожиданным, оно словно оглушило ее, и теперь следовало переждать, прийти в себя, перед тем как снова о нем вспоминать.
Она насильно заставила себя размышлять о другом. Вот она опять осталась одна в котловане, на глухой просеке, вдали от жилья и людей. Ей никто не поможет. Как быть?
Но эти мысли, еще недавно пугавшие ее, теперь стали безразличны. Ну и что, если печка погаснет? У Жени хватит веских причин, чтобы оправдаться перед начальством.
И она стала подбирать оправдания. На просеке глубокий снег, темнота, разве проберешься? Да и где найдешь эти поваленные деревья, их давно замело. А если и найдешь, то не руками же ломать ветки, даже перочинного ножика нет. Кто сможет упрекнуть ее, если она не пойдет за дровами?