Неизвестно почему, она уже знала, что не сможет спокойно прийти к жильцам и отдать деньги. Шутка не удалась, урока не вышло.
Утром она следила за Володей, пытаясь понять, что он чувствует, как переживает несчастье. Но Володя с удовольствием бегал по саду, опять растягивал свою пружину, и лицо у него становилось детским и розовым.
Днем жена стала укладывать вещи.
- Уезжаете? - безразличным голосом спросила Карповна. - Конечно, может, это и не мое дело… Но погода хорошая, тепло… Еще бы погостили?
- Надо ехать, - коротко прозвучало в ответ. В голосе девчонки не было ни злости, ни горечи. И даже не пожаловалась…
Примчался с вокзала Володя, бросил на стол билеты.
- В семь тридцать… А пока - махнем искупаться? В последний раз!
И они опять разворошили свои рюкзаки, отыскивая простыню и купальные шапочки, - и ушли на пляж.
Вещи оставили раскиданными, комнату не заперли. У них и мысли не возникло, что кто-то сможет прийти, взять… Карповна принесла деньги и засунула в кармашек рюкзака. Карман был без застежки, но Карповна не обратила на это внимания.
Купались жильцы долго; наверное, напоследок решили досыта наплескаться. Минуло пять часов, шесть - все не появлялись.
От дома до вокзала далеко, надо спуститься с горы и пройти через весь город. Не меньше часа понадобится. Карповна смотрела на ходики, потом выглядывала во двор. Что за люди… Теперь и на поезд опоздают, и билеты пропадут…
Начался дождь. Белые струи с шумом резали воздух, за их стеной скрылись горы, крыши домов, красные огоньки на радиомачте. А у мальчишки с девчонкой нет ни зонтика, ни плащей… Карповна и сердилась и жалела, какое-то смутное чувство было у нее на душе.
Наконец вынырнули у крыльца - согнутые, обнявшиеся, на головы наброшен пиджак, блестящий и черный от воды.
- Помочь собраться? - спросила Карповна.
- Нет, мы сами…
Наспех побросали в рюкзаки пожитки, не проверили даже - все ли на месте. И ушли ровно в половине седьмого. До отхода поезда оставался час, и Карповна так и не знала - опоздают или успеют в последнюю минуту? Ах, глупые, глупые… Она хотела сразу же убрать матрасы, поднялась наверх, но отчего-то присела на койку и долго сидела, слушая затихающий дождь.
Она представила себе: вот мальчишка с девчонкой идут к вокзалу, мокрые, уставшие, но по-прежнему беспечные, и поглядывают друг на дружку так, словно знают что-то важное и особенное…
Ничего они не знают. Ничего они не испытали в жизни; наверно, никакая беда еще не коснулась их. Они не дрожат над коркою хлеба, смотрят без подозрительности и не вздрагивают по ночам от скрипа дверей. Что ж, может, это и хорошо… И может, не надо сердиться на них?
Опять забренчала цикада за окном - "тюрли… тюрли…", будто милиционер продувал засорившийся свисток.
Дождь унялся, и в тишине стали явственны скрипы и шорохи старого дома.
Треснуло бревно над головой, дрожащий звон прокатился по чердаку и замер. Словно под чьей-то ногой, застонала половица. Тонкий пласт известки, белевшей в темноте, упал на кровать рядом с Карповной, и она не стряхнула его.
Драка
- Вы уж простите, ребята, что так получилось нескладно… Назвал к себе друзей, поговорить хотел, посидеть, а вместо этого устроил драку…
И самое смешное - не могу ответить, за что я его ударил. Вы же видели: ссоры никакой не было, тихо-мирно, оба трезвые. И вдруг - как говорится, в морду…
Перед ним не совестно. Перед вами неловко… Надо ведь как-то объяснить. А я не могу. Наверно, сам для себя еще не решил, в чем его вина. Знаю только, что поступил (правильно, и если бы снова повторилось - опять бы ударил.
Вы же знаете, вообще-то я драться не люблю. Хоть парень и здоровый, но злюсь редко и сдерживаться умею, - характер у меня такой… Вон Степа меня давно "тюленем" зовет… А тут не сдержался. Такая злость в душе поднялась, будто накатило на меня, ничего не соображаю…
Дай, Виктор Викторыч, закурить. Может, мы так сделаем - коль уж расстроился вечер, так плюнем, не станем обратно гостей звать. А вам троим я попробую рассказать всю эту историю, с самого начала. Может, тогда и сам для себя разберусь…
Рассказывать можно длинно, никто не помешает. Жена тоже обиделась, теперь долго не придет. Ну, да с ней-то я и потом объяснюсь. А вы послушайте…
Ну вот. Человек этот, Валька, - мой старый приятель, вроде как друг детства. В одной школе учились, а потом - в техникуме. Но главная-то наша дружба началась позднее, когда мы вместе поступили на завод. Было это - сейчас скажу - ровно двенадцать лет назад… Точно, двенадцать.
Из техникума нас тогда выгнали, со второго курса. У меня по математике была двойка, у него - еще и по английскому; да и дисциплина тоже… не очень. "Мотали" мы с лекций часто, то неделям не бывали в техникуме. Естественно, что попросили нас вообще убраться.
Я бы, правда, мог экзамен пересдать, если бы очень захотел. Но жилось тогда трудно, мать болела часто, денег не хватало. А стипендия двести рублей, какая от меня помощь…
В иные дни, чтобы денег домой принести, я свой хлеб продавал, Выкуплю по карточкам, да тут же в очереди и продам. А то папиросами на углу торговал. Раскроешь тачку "Беломора" и кричишь спекулянтским голосом:
- Рупь штука, рупь штука! Только здесь, только здесь!..
А самому совестно, глаза от людей отводишь.
Вот и задумался я: оставаться в техникуме или махнуть на завод? Валька меня убеждает:
- Брось думать, соглашайся! Ученики на заводе не меньше "пятисот" получают. А настоящие работяги - до двух тыщ! Не известно, получали бы мы столько, если бы техникум кончили…
Я спрашиваю:
- А что делать придется?
- Ну, - говорит, - там поглядим. Сунемся в хорошее местечко: на контроль или на сборку. Будешь лампы в приемники вставлять. Работенка не пыльная, в белом халате, при галстучке.
А я ведь тогда совершенно не представлял, какие бывают заводы, что там за труд. И чем стоит заниматься в жизни - тоже не знал. Ни одна профессия меня не привлекала, никаких особенных мечтаний не было… Все равно, где работать, только бы самостоятельным себя почувствовать. Я и согласился.
Не подумайте, что я сейчас жаловаться начну. Дескать, сбил меня дружок с правильного пути… Нет, не в нем дело. Никогда я не жалел, что поступил на завод. И то, что специальность взял первую попавшуюся, - опять-таки ничего не значит.
Вот часто говорят: надо со школьной скамьи мечтать о будущем своем деле. Мне кажется, чепуха это. Большинство людей, по-моему, случайно выбирают профессию. Не то чтобы уж совсем наобум, а так… подчиняясь случаю. Это все равно как в любви.
В кого большинство людей влюбляется? В тех, кто рядом оказался; в соседей, в сослуживцев, или там в земляков из того же района. Бывают, конечно, исключения, но это не в счет… Вот я, например, со своей женой в вечерней школе познакомился. И хоть жена мне говорит, что я единственный на всем свете, и я ей то же самое говорю, но по правде-то сказать - мы ведь случайно встретились… Поступи я в соседнюю школу, наверно, нашлась бы другая хорошая девушка, и опять я бы говорил, что она единственная… А уехал бы я отсюда, так оказалась бы моей женой сибирячка или алтайка. Верно ведь?
Но это я так, к слову. К тому, что главное не только в выборе…
Помню, как в первый день шел на завод. Выписали нам с Валькой временные пропуска, велели ждать мастера из цеха. А нам не терпится - поскорей в проходную, показали пропуска вахтеру и - на заводской двор.
Было осеннее утро, кругом темно, небо черное. И в этой тьме светятся окна корпусов- длинные такие, необычные. Слышен грохот, звон, какие-то тени мелькают за стеклами… Что там за жизнь?
Я гляжу, и от волнения руки вспотели. Представляется мне завод огромным кораблем. Знаете, у кораблей окна тоже во всю длину, цепочками… Труба угадывается над корпусами, с ее обреза ветер срывает искры. Дрожат окна, гудят машины, куда-то плывет корабль, на который нас с Валькой занесло…
Я говорю:
- Черт с ним, с мастером… Не будем ждать. Айда сами! Везде походим и посмотрим…
Валька испугался, упираться начал, но я его чуть не за шиворот поволок. Добежали мы до каких-то дверей и - лопали в цех.
Если вам сказать, что это был за цех, вы засмеетесь… Цех ширпотреба. Ложки там штамповали, всякую дребедень, кастрюльки давили. Мелочь, в общем.
А тогда мне показалось, что это и есть тяжелая индустрия… Как же: двухэтажный пресс вперед глазами, весь горячий, масляный, содрогается… Рабочий нажмет ладонью красный грибок - ахнет пресс, и выскакивает готовая кастрюля, еще дымок от нее курчавится.
У меня рот бубликом. Стою - не оторвусь… Валька масляные брызги стирает с пиджака, шепчет: "Пошли дальше!" - а я не слышу. В первый раз увидел, как вещи на свет рождаются!
Долго мы торчали в этом цеху, потом в следующий топали. А там еще интересней.
Вдоль всего цеха - приземистые станки. Они будто неподвижны, но это лишь кажется. Скорость у них такая, что глазом не уследишь. Деталь крутится бешено, а будто на месте стоит, и только мерцающий круг, словно у пропеллера…
Приткнулись мы к одному станку, глаза пялим. Работает за станком горбатенький старичок - в рукавицах, в зимней шапке. На лице - мотоциклетные очки-консервы. И он в этих очках похож на филина: этак сердито зыркает глазищами.
Станок не гремит, а журчит, словно хороший автомобиль на полном ходу. Вертится стальная деталь, и с нее - шеями, змеями! - соскальзывает раскаленная докрасна стружка. Старик железным крючком подхватывает этих змей и кладет себе под ноги. Они еще корежатся, клубятся, а потом остывают и становятся синими.
Валька меня в бок пихает: "Жуть!.." И вправду - страшно. Взовьется огненное кольцо, вот-вот хлестанет по воздуху… А старик выбросит руку, поймает крючком - и к ногам.
У меня от страха уши торят, сердце колотится. А сам все поближе подхожу. Знаете, такое мальчишеское чувство - не поддамся, не испугаюсь!
Старик повернул ко мне глазища, они в красных отблесках, как светофоры:
- Прочь, прочь!
А я еще на шаг ближе. Смотрю на него и улыбаюсь по-дурацки.
- Прочь, говорят!!
А я еще ближе. Взмахнул старик крючком, зацепил меня за ватник. Ка-ак дернет! Покатился я по масляному полу, как на роликах.
В это время станок зарокотал, и вместо длинной стружки фукнули раскаленные брызги, словно фонтан. Останься я на месте- окатило бы горячим дождиком…
- Ты что, - старик говорит, - дурак, или сроду так?
- А чего?
- Куда же ты лезешь, оглобля?
Снял свои очки, и глаза под ними оказались черные, малюсенькие, квадратные какие-то. Как сапожные гвоздики.
- Вы чего обзываетесь? - Валька подскочил. - Кто вам дал право?!
Очень любил Валька во всякие ссоры вмешиваться, - хлебом не корми… Но старик ругаться не стал. Взял нас крепенько за локти, отвел от станка.
- Вон, - говорит, - двери. Шагайте. И чтоб ноги вашей не было, я вам не мальчик - права со мной качать…
Целый час Валька не мог успокоиться, - крыл старика, слюной брызгал. А мне не очень обидно было, - понимаю, что сам сглупил.
Побродили мы еще по цехам, а потом догнал нас мастер. И тогда выяснилось, что на сборку или в лабораторию нам не попасть, рабочие там не нужны, а требуются ученики в заготовительный цех.
- Револьверщиками пойдете работать?
Мы с Валькой переглянулись. Револьверщики!.. Одно название чего стоит! Вдруг на самом деле - не кастрюльки, а оружие будем делать…
Ох, дураки были… Я всю дорогу, пока следом за мастером шел, представлял себе, как буду в револьверном стволе дырки сверлить. Просверлю, потом - нарезку сделаю; говорят, что в оружейных стволах всегда нарезки… Ну да - мы же вместе читали об этом в книгах: "два неполных оборота, слева вверх направо"… А после - патрон в ствол, прицеливайся и пробуй, метко ли револьвер бьет. Наверно, есть где-нибудь в нижнем этаже тир, где оружие испытывают! Вот и будем бабахать…
Мастер провел нас по какой-то лестнице, распахнул двери:
- Вот где наши револьверщики работают!
Мы глядим - а это знакомый цех с приземистыми станками, и неподалеку от нас - горбатый старик в мотоциклетных очках. Обернулся и ждет…
Я не очень долго рассказываю? Дай, Виктор, еще папиросу и спички - вон, на столе…
Я и сам не думал, что все эти события так здорово запомнились. Ведь в первые дни работы я словно во сне ходил. Ничего толком не соображал, путаница какая-то в башке… А оказывается - все помню.
И сейчас приятно эти мелочи перебирать. Черт-те знает, отчего. Наверно, тогда не успел перечувствовать, и только теперь ощущаю, как это было важно…
Вы не улыбайтесь… Я вот рассказываю, а сам волнуюсь, будто снова впервые подошел к станку…
Старик, с которым мы доругались, стал нашим учителем. Звали его - Шаронов Петр Капитоныч. Валька по своей привычке отчество переиначил, прозвал старика Капитанычем. Было в этом прозвище что-то уважительное, я подхватил, - так и пошло по цеху: Капитаныч, Капитаныч…
Мы очень боялись, что старик вспомнит нашу ссору. Но он и виду не подал, поздоровался как с незнакомыми. Показал наши станки, объяснил, что станем делать. И только в конце дня сказал:
- Не обижайтесь, что давеча выгнал… Не знал, что вы новенькие. Но больше не дурить, иначе дам по мозгам. Работа вещь серьезная.
И точно - у Капитаныча нельзя было придуривать. Лишнюю папиросу не закуришь, от станка нельзя отлучиться. Сейчас же наставит светофоры:
- Куда?! Я что приказал?
И крючком помашет в воздухе.
Валька терпел-терпел, а потом взвился: "Ну его к собачьей матери, что за жизнь… В гальюн сбегать нельзя?. За этим я на завод устраивался?!"
Валька вообще не терпел, когда над ним командовали. Помню, в техникуме собрался я вступать в комсомол. Все ребята из нашей группы уже заявления подали, одни мы с Валькой чего-то ждем. Я говорю:
- Ну, давай…
Валька так умненько усмехнулся и говорит:
- Начальства над тобой мало, да? Хочешь, чтоб на каждом собрании прорабатывали? Сейчас для меня Дуська Соломатина- просто Дуська, могу ее на лестнице зажать… А вступлю - будет начальством, отчитывайся перед ней!
Я было - спорить, Валька смеется.
- Вот, - говорит, - мы завтра смотаться с лекций решили. Ты подумал, как тебя после этого принимать будут?
И верно: жили мы в то время так, что чем меньше начальства, тем спокойней… Было за что нас прорабатывать.
Вот и на заводе, когда попали мы в крепкие руки Капитаныча, Валька взбунтовался. Начал искать другое место.
Трудно ему приходилось за станком.
Был он тощий, маленький и весь какой-то развинченный, - на ходу ноги подламывались. И когда работал, то казалось, что висит на рычагах и болтается, как тряпочный…
Впрочем; беда его не в этом была. Дело проще обстояло.
Валькина мать работала в галантерейном ларьке при банях. В то время на банный билетик выдавали по кусочку мыла. Вы, наверно, помните… Кое-кто эти кусочки брал, а кое-кто и без них обходился, оставлял продавцу. Ну, и к вечеру накапливалось килограмма два, три. А это капитал, если на рынок вынести…
Короче говоря, Валька жил припеваючи. Конечно, и он бы от заработка не отказался, но если было трудно, - он мог плюнуть и без этого прожить…
Как раз освободилось место в инструментальной кладовой, Валька уговорил начальство и перевелся туда. Хоть оклад и маленький, но работа нежаркая: принимай жестяные марочки, вешай на гвоздик, а вместо них выдавай резцы. Тихо, спокойно, и начальства нет…
А я остался при Капитаныче. Старик меня за полмесяца обучил ремеслу, и стал я прилично зарабатывать.
Да, ведь я еще не объяснил - что такое револьверщик. Это вроде токаря, только станок у меня полуавтоматический. Резцов несколько штук, и они - как обойма в револьвере. Любопытные станки…
Ну, а тот, на котором я работал, - вовсе диковинный был. Немецкого производства, марки "Болей" - трофейный, что ли.
Тогда завод еще только восстанавливался, не хватало энергии, материалов, того-другого… Станки собирали отовсюду, какие попадутся. Откопали где-то и моего "Болея".
Я про него должен подробней рассказать, - вы поймете, зачем. Скверная история связана с ним…
Небольшой такой станочек, аккуратный, рычажки с эбонитовыми шариками, везде таблички, стрелочки. Очень привлекательно! А если по существу разобраться, так подлая штука. По всем правилам капиталистического производства рассчитан: чтобы из рабочего всю силу выкачать.
Встанешь на этот "Болей" и чувствуешь: связали тебя. Не только руки-ноги заняты, но и живот. Перед станком такая железная дуга, чуть пониже пояса. Влезаешь в нее и животом двигаешь справа налево…
Со стороны посмотреть - не работает человек, а дергается в судорогах. Туда-сюда, слева направо, прямо - танец живота.
В последние годы у нас заграничных станков почти не встретишь. Наши автоматы стоят: удобные, умные, работать с ними одно удовольствие. Гляжу я сейчас на них, думаю - эх, эти бы станочки да десять лет назад получить…
А тогда я об этом не мечтал. Мне что, здоровый как лошадь. Встану на этот "Болей", возьму темп- только стружка лупит во все стороны да детали сыплются в поддон… Протанцую до обеда, глядишь - норму выжал.
Придет Капитаныч, примется детали измерять. А у меня ухмылка до ушей, держусь гордо.
- Радуешься?
- Не плакать же!
- Ну, ну… Животом рекорды бьешь? Чем силу тратить, лучше бы резцы заправил. Опять режешь тупыми…
Ворчит Капитаныч, а я внимания не обращаю. Завидно, думаю, старому козлу. Погоди, я еще тебя обгоню!..
Прошло месяца два, и верно - обогнал я Капитаныча. Получили мы одинаковый заказ, стали работать.
Капитаныч, как всегда, аккуратненько снимает стружку своим крючком, складывает в кучку. А я пру животом, стружка визжит, брызжет куда попало… Мне укладывать некогда, - если разок и обожжет, так не беда! Только скорей, только скорей!.. Руки себе поцарапал, пот ручьями течет, глаза щиплет, а я - знай нахлестываю… Валька зачем-то к моему станку подошел, я его матюгом: не мешай!..
К вечеру измотался вконец, но выжал три нормы. У Капитаныча и двух нету… Ну, думаю, как-то ты сейчас ко мне подойдешь?
Подошел Капитаныч, посчитал детали, потом поднял на меня глазки гвоздики:
- Сколько?
- Три, - говорю, - нормочки, как одна копейка…
- Я не про то. Сколько резцов сжег?
- Да немного…
- А все-таки?
- Ну, пять…
- Дорого, - говорит, - твои рекорды обходятся. Ну, а если бы Валька тебя не снабжал, что бы ты тогда делал?
"Вот черт, - думаю, - догадался и про Вальку… Не дай бог, начальству скажет, что я инструмент порчу. Каюк тогда моим достижениям!"
- Совестно? - спрашивает.
- Еще чего!
- Знать, плохо я тебя учил… Повернулся и пошел - медленно так, задумчиво, еще больше горбатясь. А мне и совестно стало, но я башкой помотал: "А, чихать!.. Все равно моя победа!"
После смены у нас "молнии" на воротах вывешивали, - сообщали о лучших показателях дня. И когда я уходил, уже висела "молния" с моей фамилией. Во-от такими буквами было написано, что я - герой… Разумеется, не стал я думать о Капитаныче.
А на следующий день он пришел к моему станку, сунул мне в руки свои очки, рукавицы, крючок.