Нет, кажется, все в порядке. Сильный рывок. Хлопок. Легкое покачивание на ветру. Прыгнул благополучно и самодовольно вспомнил слова генерала Свободы: опустишься в Чехословакию, как ангел с неба. Но на этом и кончается ангельский полет. Начинается серия глупейших, дьявольских приключений. Где-то уже у земли, когда я изготовился к тому, чтобы по инструкции спружинить у земли и повалиться на бок, падение внезапно прерывается. Я повис, беспомощно болтая в воздухе ногами. От резкого рывка заплечный мешок срывается и летит куда-то вниз вместе с фотоаппаратом. Что такое? Когда испуг проходит, начинаю понимать, что парашют накрыл верхушку какого-то дерева, а я беспомощно болтаюсь на неизвестной мне высоте и не могу ничего разглядеть из-за тумана. Дерево пружинит, тихо раскачивает меня, и воображение, разумеется, рисует внизу обрыв, пропасть, скалы, горный поток.
А главное, ведь ничего не сделаешь. Даже штурмовой нож, который я не сунул за голенище, как это сделали перед прыжком другие, оторвался от пояса и исчез.
Однако сколько же можно вот так висеть? Наверное, где-то уже взвились зеленые ракеты и командир, опытный десантник, уже собирает своих людей. Тут приходит на ум: зажигалка. Комический фильм продолжает крутиться. Дрожащей рукой я достаю из кармана зажигалку и начинаю пережигать стропы. Одну за другой. Ох, и крепки же эти тоненькие веревочки, всего две осталось. а держат. Вот тлеют последние. Зажмуриваюсь, поджимаюсь в комок и… Когда перегорела последняя стропа и я освободился от парашюта, большого толчка не последовало. Оказывается, я болтался над самой землей. И опять не повезло: хотя под ногами был сырой мягкий мох, ухитрился-таки поскользнуться и как-то не то вывихнуть, не то растянуть ногу. Словом, понял: ползти еще смогу, а идти - нет. Встать на ноги невозможно.
А между тем начало светать. Первые солнечные лучи скользнули по верхушкам зеленых, красивых гор; набрякшая в тумане листва сочно зазеленела, и я увидел горную лесосеку, штабеля свежесрубленных и уже обтесанных бревен. Шалаш. И у шалаша человек.
Вот тут-то я убедился, сколь правы были генерал Свобода и люди из его корпуса в оптимистических предсказаниях. Первый увиденный мною словак оказался другом, да каким еще другом!
Подойдя ко мне, он спросил по-словацки:
- Кто си? Руски? Ё?.. Ты си достойник? Откуду си? З неба? Ё?
Я убедился, что действительно понял каждое его слово, а он понял мои ответы.
Это был невысокий, коренастый, жилистый человек лет шестидесяти. Лесоруб. В эту ночь он спал в шалаше на лесосеке, слышал, как в небе кружился ваш самолет, видел зеленые ракеты, видел, как я опускался и застрял на дереве. Он подобрал мои пожитки, а потом без особых, разговоров посадил меня "на кошла" и понес по извилистой дорожке куда-то вниз. Я доверился этому человеку, от которого так вкусно пахло сосновой смолой, хлебом, крепким мужицким потом, так доверился, что даже и не стал уточнять, куда, собственно, он меня несет.
А он принес в живописную деревеньку, расположившуюся по крутым склонам лесистого распадка вдоль говорливой горной речушки. Деревня называлась Балажа. Но в дом он меня не понес, а ссадил возле большого сарая, где сушились бруски древесины, помог забраться по лестнице на антресоль, притащил вязанку свежей соломы. Через некоторое время принес еды и криночку какого-то напитка, по его уверениям, обладавшего целебным свойством. Лесорубы лечат этим напитком все недуги: и простуды, и ревматизм, и такие вот, как у меня, нелепые травмы.
Это был горячий сливовый самогон, наполовину разбавленный топленым бараньим салом - и выпивка и закуска одновременно. Не знаю уж, от этого ли универсального средства или от черной вонючей мази, которой приглашенная ко, мне старуха ведунья смазала мою ногу, но боль ослабла и даже опухоль вроде бы стала меньше. Потом мой спаситель, как все его называли, старчку Милан, неведомо какими путями связался с нашими десантниками из другой группы, высадившейся раньше нас, добыл для меня фельдшера, а через день на какой-то желтой бричке, похожей на ту, на какой ездил Чичиков, меня отвезли в штаб десантников.
При расставании с деревней Балажей произошел эпизод, который мне никогда не забыть. Я уже поднимаюсь, хожу с палочкой, но узкий офицерский сапог не лезет на поврежденную ногу. И вот перед отъездом старчку Милан принес вместо моих щегольских, с бутылочными голенищами и совершенно негодных для партизанского бытия сапог свои, широченные, просторные, с подошвой толщиной с палец. Это были праздничные его сапоги. Перед тем как мне их дать, старчку Милан стер с них рукавом пыль.
Несколько дней, проведенных мной на чердаке древосушилки, беседы со старчку Миланом, со старухой ведуньей, с какими-то парнями, которые, как говорил Милан, не сегодня-завтра уходят в партизаны, укрепили во мне чувство, что мы действительно в очень дружественной стране, что тут с волнением следят за передвижением войск Первого Украинского фронта, слушают наши передачи, со дня на день ждут Красную Армию, которая освободит их от ненавистных гитлеровцев.
Встреча с земляком
Готовясь к полету, я хотя по-репортерски бегло, однако все-таки изучил обстановку, создавшуюся в Словакии. Но для меня совершенной неожиданностью оказалось, что в горной стране этой, в ее разных концах, и особенно в Средних Татрах, действует уже несколько партизанских отрядов, и не только словацких, но интернациональных, а в иных из них сражаются и русские, и украинцы, и французы, и бельгийцы, и поляки, и англичане, даже американцы (среди них один негр) и даже немцы-антифашисты. Большинство из них попали сюда в горы, бежав из концентрационных лагерей, с принудительных работ, так что каждый имеет с Гитлером помимо общественных и свои личные счеты.
Большой радостью было для меня, что среди них оказался мой старый друг и полный тезка подполковник Борис Николаевич Николаев, наш тверяк, с которым мы дружили еще на Калининском фронте. Что он тут делает, я, разумеется, не уточнял. Но он, как всегда, незаметно и тихо делал здесь какие-то свои, по-видимому, важные и таинственные дела. Два земляка обнялись, расцеловались, и он, отлично изучивший обстановку, рассказал мне, что где-то тут, в Западной Словакии, руководит интернациональным отрядом еще один наш земляк, по фамилии Горелкин, парень с Пролетарки, с фабрики, на которой и я начинал свой трудовой путь.
- Как он сюда попал?
- Не видел я его и точно не знаю. Кажется, бежал откуда-то из лагерей военнопленных не то в Албании, не то в Югославии. Не записывай, это неточно, но отряд у него боевой. Тут два таких отряда - его и еще один, на обувном комбинате фабриканта Бати в Бативанах. Второй чисто словацкий, весь из рабочих, и руководит им механик, некий Троян, Они так и зовут себя: "Хлопцы с Бативана".
Рассказал он мне о том, что по просьбе Компартии Чехословакии сюда, на помощь местным партизанам, через фронт переброшены небольшие группы обстрелянных ребят из России, с Украины, Белоруссии, что группы эти обрастают местными людьми, как снежный ком, сорвавшийся с вершины горы в оттепельную погоду. Из двух-трех десятков человек вырастают чуть ли не полки я бригады.
- Вот тут, где мы с тобой находимся, расположена бригада имени Сталина. Ею руководит Алексей Егоров. Я с ним контактуюсь. Вообще-то он не военный. У него было человек семьсот, а сейчас почти три тысячи. Видишь, как воюет. - Высокий, худой, обычно бледный, Николаев загорел, завел пышные рыжие усы и вообще выглядел матерым партизаном. Карие разнокалиберные глаза - один поменьше, другой побольше - смотрят весело, задорно.
- А как ты сюда попал?
- Да так же, как и ты, с неба. Я уж тут побольше месяца. Ты держись за бригаду Сталина, С ними не пропадешь. И еще тут есть, один интересный человек, Алексей Никитич Осмолов, тоже полковник. Он тут заправляет партизанским штабом. Умнейший человек, и опыту дай бог. В партизанских краях под Ленинградом, а потом в псковских лесах делами вертел. Только его здесь сейчас нет, он в Банской-Бистрице на реке Грон. Сейчас там, так сказать, партизанская столица. Тебе надо туда ехать.
- А на чем?
- Ну, сейчас для нас это не вопрос. Все дороги в этой краю в руках повстанцев, а машину организуем.
Ну что ж, разумеется, надо посетить столицу.
- А как со связью? Как мне материалы передавать?
- В Бистрице, как и полагается столице, работает радиостанция. Даже две, но как твои сочинения переправлять в Москву, уж и не знаю. Ну, ничего. Обмозгуем. Помогу. Мне тут все люди знакомы.
В столице восстания
Банска-Бистрица - на редкость красивый город, лежащий в долине горной реки, обрамленной по горизонту мягким зигзагом лесистого хребта. Это промышленный и культурный центр Средней Словакии, невдалеке от которого расположен большой фешенебельный курорт Слияч, славящийся своими целебными водами. Совсем еще недавно этот край жил тихой, размеренной жизнью. Сейчас все тут ходит ходуном, как в прифронтовом городе. Браво печатая шаг, проходят колонны словацких солдат. Стаями идут партизаны в живописных одеждах, увешанные разнообразным, порой самым невероятным оружием. Там и тут прямо во дворах работают бюро волонтеров, возле которых теснятся и юные пареньки, и пожилые дядьки. Мобилизовав их, им тут же выдают обмундирование, и они переодеваются, зайдя в чей-нибудь двор. Интендантские солдаты гонят по улицам коров. Туда и сюда носятся мотоциклисты. Стены домов, заборы, афишные столбы шелушатся от воззваний и объявлений; ветер гонит по красивым улицам обрывки газет.
И каково же было мое удивление, когда, зайдя в партизанское велительство, как красиво называется по-словацки штаб, я встретил на его пороге… Сергея Крушинского.
- Хотели мне вставить фитилек? - сказал он, ядовито улыбаясь, еще до того, как мы обнялись и расцеловались. - Не вышло и не выйдет этого. Запомните это, Бе Эн.
- Вы как, тоже с неба?
- Тоже. Но другим, менее романтическим, но куда более разумным путем. На самолете, но с посадкой на аэродроме Три дуба. Ага, не слыхали еще про этот аэродром! Есть тут такой, туда сейчас наши летчики боеприпасы, медикаменты и продовольствие для повстанцев таскают… Вот так-то, друг мой, - И ревниво спросил: - А вы что-нибудь уже передавали в "Правду?"
- А как тут передашь?
- А я передал. Как? Не делаю из этого секрета. На тех же самолетах с обратным рейсом. Пойдемте-ка мы в бар, выпьем пивка, посидим, помиркуем, как говорят на Украине.
- Пивка? Где? - За время пребывания на нашем бурно наступающем фронте я, честно говоря, как-то и забыл, что есть такой напиток и что кроме нашей столовой военторга существуют такие заведения, как бар.
- Пиво пьют здесь в барах, дорогой мой коллега, - поучительно сказал Крушинский. - И пива здесь сколько угодно. И отличное пиво. Кстати, у вас есть местные деньги? Нет? Ну вот, видите, что значит торопливо и втайне от друзей собираться. А у меня есть, я в финансовой части наменял. Пойдемте-ка, Бе Эн, так уж и быть, буду вас угощать и кормить.
И мы действительно зашли в бар, где нам, двум советским офицерам, было уделено исключительное внимание. Тотчас же припорхнула миловидная девица, мгновенно поставила перед нами на чистую, пахнущую свежестью салфетку две толстые, матовые от измороси кружки. Тут я почувствовал, что совершил не только прыжок из одной страны в другую, но перешагнул из горнила войны, из разрушенных, истощенных оккупацией городов Польши, где голодные жители считают куски, на этакий спокойный, залитый солнцем остров, лежащий пока в стороне от больших военных бед и тягот.
Кружку за кружкой пили мы отличное, выдержанное пиво, заедали настоящими сосисками и обменивались повестями. Выяснилось, что, вылетая сюда, мы, в общем, лишь приблизительно представляли себе всю сложность подготовки к словацкому народному восстанию. Нам даже казалось, что разгорелось оно стихийно, как степной пожар от искры, вылетевшей из трубы проходящего мимо паровоза.
Разгорелось и на глазах продолжает разрастаться, охватывая все новые и новые города Средней Словакии. На борьбу с оккупантами поднимаются заводы, железнодорожные узлы, села и даже глухие горные деревушки, вроде приютившей меня Балажи, куда и газеты-то приходят на третий день.
Эпицентром восстания является Словацкий национальный совет. В нем очень разные люди, представители разных партий, отличающихся и по своей классовой сущности, и по убеждениям. Но душой этого Совета является коммунистическая партия. Отсюда, из этого промышленного города Погронья, всеми средствами связи в другие города распространяются призывы, и не только призывы, но распоряжения Национального совета, противопоставившего себя фашиствующему правительству Тиссо, Тука и Махи.
С помощью Бориса Николаева мне уже удалось познакомиться с одним из руководителей этого Совета, может быть, самым важным членом его Каролом Шмидтке, старым боевым словацким коммунистом. Высокий, худой, с темным от усталости лицом, он походил бы, пожалуй, на какого-то святого со старинной русской иконы. Такой же высокий у него лоб и так же старательно прочерченные поперек этого лба глубокие морщины. Походил, если бы не большие очки, ибо русские великомученики очков, как известно, не носили. В беседе, которую мы вели с Каролом Шмидтке глубокой ночью в маленькой комнатушке, где он обитал, он рассказал мне о сложностях восстания.
- Стихия? Нет, ни в коем случае. Я вообще не верю в стихийные возмущения, даже в природе. Все они причинны. У нас организация. Только организация. Словацкий национальный совет сплотил все население: рабочих, крестьян, интеллигенцию, мелкую, среднюю, да, и среднюю, буржуазию и военных. Сплотил вокруг идеи неизбежного восстания. А искрой, от которой восстание загорелось, были победы Красной Армии. И то, что Чехословацкий корпус уже подошел к родной границе. Вы же знаете, в корпусе словаки и чехи. Словаки и чехи, бьющие нацистов.
Я занимал единственный в комнатушке стул, а Шмидтке сидел на кровати. Сидел, ссутулившись, положив руки на колени, словно молотобоец, отдыхающий после тяжелой смены.
- Сейчас все восторгаются Красной Армией. Все захвачены первыми успехами восстания. Все кричат "ура". "Ура" и "наздар", конечно. Но не думайте, что все эти силы едины. Нет! Мы были бы плохими марксистами, если бы так думали. В стране существует идея, рожденная тиссовским, по существу фашистским режимом. Идея отъединения Словакии от Чехии и Моравии и создания самостоятельного словацкого государства, что с помощью Гитлера и было осуществлено. Есть концепция чешской буржуазии о единой чехословацкой нации, о подавлении словацкой самобытности и самостоятельности. С нею носится Бенеш в Лондоне. Есть даже идея о присоединении Словакии к Советскому Союзу в качестве одной из республик. Да, да, и такая идея есть.
Но, по мнению компартии, ни то, ни другое, ни третье для нас не годится. Для нас идеал - братство народов, живущих под одной крышей. Пример - ваша страна, где народы живут в одной семье, не теряя, однако, ни своей самобытности, ни своей культуры, ни своих традиций. Живут в одной семье как равноправные дети. Только так, только это…
Этот высокий, худой, усталый человек говорил не громко, но задорно, будто с кем-то полемизировал с трибуны перед лицом большой аудитории.
Воспользовавшись тем, что он так разговорился, я походатайствовал о том, чтобы разрешили передавать корреспонденции в "Правду" и в "Комсомольскую правду" через радиостанцию Банской-Бистрицы открытым текстом.
- Что ж, передавайте, я там скажу товарищам. Пусть мир знает, что мы делаем тут в наших Татрах. Пусть другие угнетенные Гитлером народы берут пример с нашей маленькой горной страны, - устало сказал он, но предупредил: - Только ни фамилий, ни места действия: Икс, Игрек, Зет. Иначе будете помогать вашим врагам. Наши передачи немцы записывают.
Прощаясь, учтиво проводил меня до двери.
- Пишите, передавайте, но соблюдайте наше джентльменское соглашение. Ну да не вас учить, вы человек военный и в таких больших чинах. - И уже в дверях сказал: - Советую вам повидаться и поговорить с товарищем Яном Швермой. Он тут представитель Центрального Комитета Компартии Чехословакии. Прилетел по заданию Готвальда. Умнейший и обаятельный человек. Вот только болен. С легкими у него - кашляет, плюется кровью.
"Маленькая" "Правда" и другие
Живу я теперь в "гостевом доме", разместившемся в помещении какого-то гимназического интерната на большой площади у старинного собора, так что добрый ангел, изображенный в гербе города, осеняет и меня своими гусиными крыльями. Утром я просыпаюсь от боя старинных часов на колокольне и очень даже современных криков мальчишек-газетчиков:
- "Час"… "Правда"… "Уток"… "Нове слово"… "Народни новины"… "Боевник"… - И опять, снова, особенно напористо и голосисто: "Правда", "Правда".
Газет выходит много. Они маленькие, как наши многотиражки. Газеты разных партий, направлений, взглядов. Сейчас, когда это единственное в своем, роде восстание против Гитлера, гитлеризма и доморощенного фашизма поднимается в свой зенит, большинство партий, в том чиссле и весьма реакционные, стараются по возможности заявить о себе в восстании и выпускают свои газеты.
У Сергея Крушинского поразительные способности к славянским языкам. На Украине легко говорил по-украински, в Польше довольно свободно объяснялся с пани Ядзей и даже ухитрялся конструировать для нее старомодные шляхетские комплименты. Здесь мы утром покупаем все газетки, он быстро просматривает их, умея при этом выколупать самые интересные новости. А новости падают как град. В общем-то хорошие новости. Успешные бои идут не только в Средней Словакии. Партизаны опрокидывают под откос один за другим воинские эшелоны гитлеровцев. На пути врага летят в воздух железнодорожные мосты, ощущается новый прилив волонтеров в повстанческую армию, теперь уже из деревень и горных сел.
Но разумеется, с особым интересом читаем мы "Правду", орган Коммунистической партии Словакии, "маленькую" "Правду", как называет ее редактор, в отличие от "Правды" большой, которую представляю я. Когда удается вырвать время, а у нас его мало, ибо наряду с корреспондентскими мы выполняем здесь и офицерские обязанности, редактор этой "маленькой" "Правды", жизнерадостный словак, выпускающий свою газету с двумя сотрудниками, питает нас свежими новостями. Его многочисленные, если можно так выразиться, партизанкоры не оставляют его без интересных новостей. Почта у него большая, и нам, двум московским корреспондентам, пребывающим очень далеко от своих редакций, находящихся на улице Правды, 24, очень полезно беседовать с этим жизнерадостным человеком.
Мы с ним ведем политические и даже, я бы сказал, философские разговоры, пытаясь осмыслить все то необыкновенное, что происходит вокруг нас.