Спрятав шлюпку в скалах, Сигге бегом помчался к дому старого Лундэ. "Как-то там меня встретят? - думалось ему по пути. - Где Ригмур? Не крутит ли с кем?"
В 'домике, стоявшем на скалистом берегу фиорда, окно едва светилось. Хаугли легонько постучал в дверь. Огонек в окне стал ярче. Затем скрипнула дверь в сенях, и женский голос спросил: "Бист ту ду, Зигмунд?" Последнего слова Сигге не расслышал, ему показалось, что произнесено его имя. И он ответил: "Я, Риг-мур". Дверь распахнулась…
Ригмур, видимо приняв его за привидение, вскрикнула и отступила в кухню. Ее всю оплеснуло желтым цветом. Внучка Лундэ была в длинной, почти прозрачной ночной рубашке, с распущенными волосами, слегка прихваченными ленточкой на затылке. Она ждала кого-то другого. "Ты замужем?" - спросил он ее. "Нет, мы дожидались тебя, - дрожащим голосом ответила она. - Ты забыл про нас, не прислал ни одного письма. Зачем ты пришел?" - "Я принес долг старому Лундэ". - "Дедушка не хотел, чтобы немцы высаживались. Он взял ружье. Они убили дедушку за это. Лейтенант поселился у нас. Мне одной было страшно… И не хватило сил. Я не могла так долго сопротивляться", - созналась она.
Перед Хаугли стояла уже не прежняя скромная и тоненькая девочка Ригмур, а чужая ему женщина с полными обнаженными руками и гладкой шеей. Брови ее были выщипаны и подчернены, а рот пылал на бледном лице. "Где наши парни?" - спросил Сигге. "Они прячутся у лесных озер, за третьим фиордом", - ответила она. "Прощай, Ригмур", - сказал он и захлопнул дверь, чтобы больше не смотреть на нее.
Сигге отыскал в сарае остро наточенный гарпун старого Лундэ и уселся в тень. Ночь была лунной. Хаугли заметил лейтенанта издали. Пьяный немец шел, не разбирая тропинки, покачиваясь и спотыкаясь. Он даже пробовал свистеть. Сигге сделал шаг навстречу и преградил ему путь. Лейтенант хотел выхватить пистолет, но не успел: гарпун пробил его грудь насквозь.
Хаугли сначала один скрывался в лесах, потом набрел на небольшую артель рыбаков, В ней были его односельчане, они прятались от немцев. Парни оказались славными и стали друзьями ему на всю жизнь…
- А остальное, я думаю, не стоит переводить, - сказал Ула Ростад, поднимаясь. - Я эти затеи норвежцев не одобряю.
Уловив в конце рассказа Хаугли слово "комьюнист", я спросил:
- Вы сделались партизаном и вступили в партию коммунистов?
- Да, да. Уважаемому Уле Ростаду это не нравится.
- Не обращайте внимания на его болтовню, - сказал старик, небрежно махнув рукой. - Норвежские коммунисты такие же несерьезные люди, как и Сигге Эйт. Среди них одна голытьба - тресковики да селедочники, они в складчину покупают сети и моторки. Им, видите ли, не надо ни бога, ни богатства. С подобными мыслями не станешь солидным хозяином.
Я с сочувствием отнесся к молодому норвежцу и поговорил со старшим механиком Трушко. Тому нужен был кочегар, так как два штатных укачивались на небольшой волне.
Оставив Хаугли на "Пингвине", мы с боцманом, прихватив с собой старшего механика, отправились к замполиту.
К Михаилу Демьяновичу Куренкову можно было попасть в любое время. Его двойная каюта, находившаяся рядом со столовой базы, почти никогда не запиралась. И в этот раз дверь ее была раскрыта настежь, а в общей части толпился народ, было накурено.
Увидев нас, Михаил Демьянович словно обрадовался:
- А-а, пингвиновцы! Заходите, заходите. Давненько вас не видывал.
- Нам бы надо поговорить по секрету, - поздоровавшись, сказал боцман. - Дело неотложное.
- Ну что ж, я думаю, товарищи не обидятся, если мы попросим оставить нас одних?
Никто из базовцев возражать не стал. Когда каюта опустела, Михаил Демьянович пригласил нас сесть за стол и выложил папиросы:
- Закуривайте.
Я не раз присматривался к этому внешне простецкому и даже неказистому человеку. Михаилу Демьяновичу уже перевалило за пятьдесят, но на вид ему и сорока не дашь. Он невысок, очень худ и сутул, как бывают сутулы слесари, проработавшие за верстаком много лет. Лицо его слегка прострочила оспа, но это только сделало его своеобразным. А застенчивая белозубая улыбка и теплота, светившаяся в глазах, сразу же располагали к нему.
Больше двадцати лет Куренков слесарил на верфи. В партию вступил в год смерти Ленина. Во время войны пошел с ополченцами защищать Ленинград. Был комиссаром батальона и полка. Войну закончил замполитом командира дивизии. Кто его знал в окопах, говорили, что он умел и с бойцом душевно поговорить, и табачком поделиться.
Но вот кончилась война. Куда денешь человека с полковничьими погонами, но без военного образования? Учиться уже поздно. Секретарь обкома, бывший член Военного Совета, порекомендовал Михаила Демьяновича на китобойную флотилию.
До этого Михаил Демьянович видел море только в кино да на картинках, поэтому он несколько настороженно вел себя с теми, кто много плавал, и стеснялся употреблять морскую терминологию, чтобы не показаться смешным. Но замполит не прочь был побалагурить и шутки не боялся. О своей худобе он говорил:
- Меня мать в засуху родила, поэтому я такой жилистый. И море, наверное, не размочит, не потолстею. Зато от болезней заколдован… и качка не берет.
Узнав, что нас привело к нему, Михаил Демьянович задумался и вслух стал рассуждать:
- Как же нам взять его с собой? Пассажиром? Не допустят. Кочегаром? Валюты на такие должности не имеем. А помочь надо, я вас понимаю. Кто это сделает, если мы, коммунисты, не сумеем? Да еще в стране, где плантаторы готовы нас линчевать. Пойду к капитан-директору, авось он что-нибудь придумает. Вы здесь посидите, я быстро.
Михаил Демьянович ушел.
Нашего капитан-директора - Ивана Владимировича Дроздова - на флотилии за глаза звали "тресковиком". Треска была его слабостью. Сам он питался ею ежедневно и всех убеждал: "Тресочки не поешь - не поработаешь". Поэтому флотилия сверх нормы запаслась треской, и мы видели ее на столе чаще, чем желали бы.
Иван Владимирович вырос в среде знаменитых моряков-поморов. Его прадед, дед и отец были капитанами дальнего плавания, они отличались крутыми характерами. Переняв от родичей-мореходов мастерство и знания, Иван Владимирович также не уступал им и во властности: распоряжения его были категоричны, он не терпел возражений, все решал единолично. Если он надумает помочь, то у Сигге Эйта будет работа.
Михаил Демьянович вернулся от капитан-директора разочарованный.
- Плохо наше дело, - сказал он. - Иван Владимирович руками замахал и спрашивает: "Ты что - хочешь меня под монастырь подвести? Кто мне позволит валюту на кочегара тратить? Нам ее отпустили только на приглашенных китобоев". Я ему говорю: "Он денег не просит, готов работать за проезд". Тут старик меня и подцепил: "Во-первых, говорит, моряки по морю не ездят, а ходят на судах. Во-вторых, не могу бесплатно чужим трудом пользоваться. Сами же меня прижмете. И в-третьих, не имею права пассажиров на борт брать. Но если тебе так хочется этому чудаку помочь, то берусь переговорить с вице-председателем Норвежского союза гарпунеров. Авось они его в свою артель возьмут, тогда все можно, будет по закону оформить". В общем, решение зависит от желаний Раура Сенерсена.
- Старикан откажет, - заверил я. - Эти аристократы китобойного дела с пренебрежением к. коммунистам относятся. Мы по разговорам своего Улы Ростада знаем. Пропадет хороший парень.
- Паниковать прежде времени не резон, - возразил замполит. - И меня не стоит агитировать. Я полностью на вашей стороне и надежды не теряю. Прежде ваш Сигге сам хлопотал, а теперь за него слово замолвит капитан-директор советской флотилии. Это другое. Норвежцы задумаются: стоит ли отказывать Дроздову? Так что пока не огорчайте гостя. Ужином покормите, на ночлег оставьте… А тем временем авось все и разрешится.
Мы так и сделали. Угостили Сигге Хаугли хорошим ужином, пригласили посмотреть кинокомедию "Волга-Волга", а потом уложили спать в кубрике.
* * *
На другой день у нас появился инспектор по политработе, Семен Иосифович Стайнов. На флотилии его не любили. Он всегда ходил с загадочным видом, словно знал нечто такое, что другим недоступно. Юмора инспектор не понимал и всякую шутку встречал укоряющим взглядом: "Разве можно балагурить в такое серьезное время?" Стайнов был лишь помощником замполита Куренкова, но держался с таким видом, точно один отвечал за всю политическую работу. Говорил он с апломбом и для большей важности отрастил усы и не выпускал изо рта трубки.
Мы, пингвиновцы, представлялись ему распустившимися мальчишками, которых беспрестанно надо поучать и одергивать.
Пройдя в каюту капитана, Стайнов вызвал к себе кочегара Мазина. Тот без промедления явился и почтительно вытянулся перед инспектором. Стайнов, строго посмотрев на него, пригласил сесть и спросил:
- Почему вы проситесь на "Салют"?
- Сильно укачивает. Слабею, все нутро выворачивает.
- Ай-ай-ай! Моряком зовется, качки испугался! Не годится, товарищ Мазин, - укорил Стайнов. При этом в голосе его чувствовалась снисходительность большого начальника. - Все ведь укачиваются, но терпят, берут себя в руки и работают, не малодушничают.
- На "Салюте" меньше качает, - попробовал отбиться кочегар. - А на китобойце - прямо жизни нет, помираю. Хоть вешайся. Говорят, что в Антарктике еще хуже будет: даже те, кто терпит качку, с ног валятся. Переведите хоть на мытье танков… очень прошу.
- Неправильно рассуждаете, товарищ Мазин. Что же получится, если мы всех укачивающихся начнем переводить на флагман? Кто же на китобойцах плавать будет? - спросил инспектор и, приметив, что кочегар не находит ответа, заключил: - Видно, плохо у вас политико-воспитательная работа поставлена. Что значит: "Жизни не рад"?
- А то, что худо бывает… никакого терпежа. Вот постояли бы вы у форсунок в качку.
- Каждый на своем посту, товарищ Мазин. Всем нелегко, но одни не падают духом, по-бдлыневистски преодолевают, а другие… И вам не пристало слабину показывать, советую подтянуться. К чему упаднические настроения? Что они нам дадут? Одно уныние. Советский человек смотрит на жизнь бодро, не теряясь перед трудностями…
Стайнов поучал столь ходульными фразами, что слушать его было утомительно, а от готовой мудрости делалось муторно.
- Может, к доктору меня пошлете? - робко попросил кочегар.
- К какому доктору? Завтра все выходят в море, а вы по докторам ходить будете? - поразился Стайнов. - Что-то я не понимаю таких моряков. В труде одолевают качку, товарищ Мазин. Согласно научной точке зрения, основную роль в укачивании играет вестибулярный аппарат человека, расположенный в височной кости… Все это инспектор говорил, чтобы показать свою образованность. Он любил поучать, но редко помогал людям. Он служил "идее", нисколько не заботясь о китобоях, служил так, чтобы меньше рисковать и всегда оставаться непогрешимым.
Кочегар понял, что ему только морочат голову и что перевода на флагман не будет, поэтому, сделав страдальческое лицо, скорбно спросил:
- А если я помру?
- От этого никто не помирал, - заверил его Стайнов.
- Тогда что ж… прошу прощения. Дозвольте выйти?
- Идите. И больше с такими просьбами не обращайтесь.
- Есть не обращаться.
Когда кочегар покинул каюту, инспектор вызвал к себе парторга и принялся отчитывать его за неумение пресекать упаднические настроения в команде.
- Учитесь разговаривать с народом, товарищ парторг, - сказал он боцману. - Вы зря не присутствовали при моем разговоре с Мазиным. Поговорил я с ним по душам - и результат налицо: прощения запросил. Значит, есть в нем сознательность, только пробудить требуется… подход найти.
- Это конечно, - уныло согласился боцман. - Но лучше бы списать его на флагман. Мука нам с ним: в качку чурбаном лежит, другие за него лишнюю вахту отстаивают. Мы говорили капитан-директору…
- Да, кстати! - спохватился Стайнов. - Хорошо, что напомнили. Позовите-ка тех, кто ходил к замполиту, и капитана.
Боцман выполнил приказание: Сыретинский и Трушко явились без промедления.
Инспектор, прикрыв плотней двери, сказал приглушенным голосом:
- Я не одобряю вашу затею с норвежцем. И Куренкову высказал свою позицию. Вы его на безрассудные поступки подбиваете. Он же в. морских делах не очень… Нехорошо такого человека подводить и капитан-директора вовлекать. Потом пожалеете. На кой шут вам сдался этот Хаугли, когда свои штатные кочегары есть? Я побеседовал с вашим. Мазиным. Человек он трудный, но переломить настроение можно. Уверяю, теперь он без хныканья будет стоять вахту. Значит, надобность брать кочегара со стороны отпадает.
- Ну как же так - отпадает? Мы норвежцу пообещали, в кубрике приютили. А теперь придем и попросим убираться. Хорошо ли это будет? - возразил старший механик.
- А что же тут такого? Как появился, так и уйдет, не фон-барон.
- В том то и дело, что не фон-барон, а наш брат пролетарий попал в беду. Если мы откажемся, кто ему поможет?
- Вам, как я вижу, покрасоваться хочется, - заметил Стайнов. - Еще неизвестно, какой он коммунист.
- Как неизвестно? Известно, - вмешался в разговор боцман. - Я сегодня живой перед вами только потому, что Хаугли помог нашей разведке в северной Норвегии. В дни войны он сражался против фашистов. И коммунист верный, раз за общее дело добровольно жизнью рисковал. Такими людьми не бросаются.
- Ну, как хотите, - обозлился инспектор. - Мое дело предупредить. Не прислушиваетесь - пеняйте на себя. Вместе с замполитом отвечать будете.
Когда Стайнов ушел, Сыретинский забеспокоился.
- Навешает он теперь на нас собак! Втравили вы меня, в это дело. Может ты, Гурий Никитич, переговоришь с норвежцем? - спросил он у старшего механика. - Придумай что-нибудь: курс, мол, изменился, не пойдем мимо Южной Георгии.
- Врать и труса праздновать не буду, - наотрез отказался Трушко. - Может, скажем норвежцу прямо, что смелых людей и коммунистов на судне не осталось? - с вызовом спросил он.
- Зачем же так обострять? - обиделся Сыретинский. - Я ищу выхода из создавшегося положения, советуюсь с вами, а вы норовите меня оскорбить и своевольничаете.
- Йак же своевольничаем? Все согласовано с замполитом. А если на попятную пойдем, Куренков возмутится. Он не любит, когда согласованное отменяется. Не знаю, легче ли вам будет.
- В общем, попали между двух огней. Предчувствовал, что эта затея горбом нам вылезет, - заключил Сыретинский.
- Но вы же не один, партийная группа поддержит, - заверил Демчук. - Хотите, я опрошу коммунистов?
- Нет уж, довольно, - воспротивился Сыретинский. - Не будем лишних людей вовлекать. Болельщиков больше, чем нужно. Пусть будет так, как согласовано с замполитом.
* * *
После обеда к нам пришел Михаил Демьянович. Он шутил с вахтенными, но по глазам заметно было, что замполит невесел. Поздоровавшись с Демчуком, Куренков сказал:
- Заглянул на "Пингвин", чтобы получше с вашим Хаугли познакомиться.
- А его у нас нет, - ответил парторг. - Почему-то и обедать не пришел, хотя я самолично приглашал. Видно, не надеется на нас, работу ищет.
- Что же ты так плохо обнадеживал?
- Позориться не хотел. Крутим мы с ним;
- Как крутим? Капитан-директор по моей просьбе разговаривал. Но, оказывается, их вице-председатель не уполномочен правила Союза гарпунеров нарушать. "Хаугли не может предъявить диплома. Он самозванец". Хороши соотечественники!
- Да и у нас кое-кто не лучше выглядит, - вставил я. - Приходил ваш ортодокс Стайнов. Предупреждал и угрожал. Он, наверное, и капитан-директору наговорил.
- Возможно. Для этого я и пришел. Авось вместе что придумаем.
Но придумывать нам ничего не пришлось. Все вдруг решилось само собой. Не успели мы пройти в кают-компанию, как вахтенный доложил, что Хаугли просит разрешения прийти попрощаться.
- Зови его сюда, - предложил Куренков.
Норвежец появился в кают-компании, раскрасневшийся и смущенный. Он, видимо, очень спешил, потому, что не сел на предложенный стул.
- Что случилось, Сигге? - поинтересовался Демчук.
- Все вэри вэлл, - ответил норвежец. - Прошу прощения за беспокойство. Ит из офли кайнд ов ю{Вы страшно добры (а н г л.).}. Я встретил Эба Балфора, он правая рука Джона Сэрби. У них ту шип… два старых китобойца задержались в доке. Меня берут на "Джеффрис" капитан-гарпунером. Условия - файн, я лучшего не ждал. К вам прибежал сказать благодарность.
- Но мы ничего не сумели для тебя сделать, - возразил боцман.
- О нет, вы замечательно сделали. Я только прошу не иметь сравнение по Ула Ростад на весь норжка народ. Он гастли фибс - жуткий вранье. Ула Ростад на Библии хи майд эн оусд…{Он дал клятву (англ.). } не выдавать секрет гарпунерского Союза. Его слова - обман. Им нужно много монит. Старый Ула не должен учить рашен. Старики не желают конкуренции. Понимает?
- Поняли, Сигге, файн поняли, - заверил его Куренков. - Значит, весь норвежский народ не похож на Ростада?
- Hay, нау, чельд возми! Мы лучший друг… сейлор комрад!.
- Ну что ж, тогда желаем тебе счастливого плавания. Гуд лак!
И Куренков, хотя мало был знаком с Хаугли, крепко обнял его.