- Ты пойми, папа, мы просто вынуждены пользоваться тем, что ты нам даешь! В эвакуации, когда было трудно, мы с Костей работали в совхозе, а деньги отдавали маме. А теперь зачем? Ведь нам же хватает!
- А если вы белоручками, барчуками станете? Без всякой закалки в жизни? В случае чего, когда понадобится, на что вы будете годиться? Вот я, например… - И Балуев взволнованно, в который уже раз, рассказывал о своем тяжелом детстве.
- Но ведь все это в прошлом! - возражала Елена. - Почему ты боишься будущего и воображаешь, будто может повториться что–нибудь подобное? Нам эти опасности не угрожают, трудно совсем другое.
- Что же именно?
- Главное для нас - это стать людьми высокой духовной культуры.
- Ах, ах, как красиво сказано! - сердился Балуев. - Книжками жизнь не делают.
Костя сказал солидно:
- На мраморных стенах Дельфийского храма в Древней Греции была высечена на камне надпись: "Человек - мера вещей". Понял? Человек!
- Ага, - обрадовался Балуев, - на стенах здания, говоришь? Вот! - И торжествующе заявил: - Сначала человек его построил, здание, и только тогда стал мерой вещи, им созданной. Это правильно, согласен с твоими греками. Без дела ни человек, ни его культура существовать не могут. Начало всему - деяние.
Увидев на столе у сына книгу модного западного литератора, Балуев сказал пренебрежительно:
- Не люблю я этих искателей улик низкого в человеке. Какие–то собиратели нечистот.
- Но ведь капитализм и порождает мерзость!
- Он порождает себе могильщиков, вот что главное.
- Автор не марксист, и даже наоборот, но он талантлив и по–своему правдив.
- Вроде слепого музыканта, значит. Любой мотив в тоску перекладывает. Кто–то из них сказал, что "искусство - высшая форма ремесла". А по–моему, искусство - высшая форма человеческого самосознания. А если так, все низкое в человеке ему чуждо.
- Значит, идиллии сочинять?
- Врать искусство не может. Если врет, оно уже не искусство. Но когда они объявляют, что "обречены на одиночное заключение в собственной шкуре", я этому не верю. Индивидуализм - штука злая, агрессивная, а вовсе не пассивная. Мир индивидуализма жаден, жесток и так же баснословно живуч, как сорняк. О нем нужно писать с ненавистью, а не с жалостью, так, как о нем наши беспартийные классики всегда писали, - тоже марксистами не были, но человеческое в человеке уважали.
- Но ведь у нас тоже есть плохие люди!
- Правильно! И всегда будут. Но зачем к ним сочувствие вызывать?
- Что ж, уничтожать как класс?
- Уничтожать как класс, только не людей, а причины, порождающие плохое в людях. Если у человека отсутствует правильное понятие о труде, нет любви к труду, - плохое идет прежде всего от этого: и неуважение к другому человеку, и стяжательство, и вместо ума - хитрость.
- Значит, по–твоему, о человеке можно судить в основном по тому, как он работает?
- А как же иначе! В нашем обществе это самая точная мерка морали, нравственности и чего хочешь. Дело простое, ты пойми. Все мы хотим жить лучше, чтобы материальные условия соответствовали нашим потребностям. И какой бы у тебя "талант" к личному благоустройству ни был, самостоятельно, если ты не жулик, без общегосударственного действия, жизнь себе не улучшишь. Все мы друг от друга взаимно зависимы, взаимно заинтересованы. Все идет от общего к частному, от частного к общему. Вот мы, газовики, дадим стране на одном только сырье и топливе сто двадцать миллиардов экономии. А это цена всей жилплощади, которая вступит в строй за семилетие. Значит, от меня, Балуева, кроме всего прочего, зависит, получат или не получат дополнительно несколько тысяч квартир совсем незнакомые мне люди. Вот, значит, какая у нас карусель. И это каждый должен сердцем понимать и беречь каждого человека, для себя беречь, потому что все на всех работают и все во всех заинтересованы. А отсюда мораль: от нравственности каждого человека зависит мое материальное, жизненное благополучие. Так, значит, дерись за каждого человека, как за свое личное счастье! Вот про это бы писать надо. За такие книжки мы, хозяйственники, да и все прочие, литераторам в ноги бы кланялись. А то - плохой человек! Если он сам по себе плохой, это не так уж важно. Важно, что от него другим плохо. Вот про это надо яростно писать, беспощадно! - Балуев положил руку на плечо сына. - Вы на меня с Лялькой не обижайтесь, когда я вас шпыняю. Очень охота мне, чтобы вы коммунистическими людьми стали. И не хочу я для вас легкой жизни, чтобы не размякли в ней, не обездушились. А вместе с тем чувствую: зря иногда паникую. Что значит легкая жизнь? Нет у нас легкой жизни. Я так считаю: время - штука материальная. И все весомее оно от созданий рук человеческих. И сейчас, смотри, как красиво жить на свете! Вот–вот уже оно в руках, это время коммунизма, и в каждом человеке хоть чуточку, да светит оно. Вся задача в том, чтобы во всех оно побольше светилось.
Бывает ли так, что советский человек, да еще член партии, начинает вдруг мечтать о накоплении личного денежного капитала? А это случилось с Павлом Гавриловичем Балуевым.
В каком бы планетарном количестве сейчас страна ни выдавала метры жилой площади, все–таки ее еще не хватает для быстрой и полной организации всеобщего семейного счастья, ибо каждая семья в соответствии с законами природы постоянно находится под угрозой нашествия со стороны.
Двухкомнатная квартира Балуевых тоже подверглась оккупации. Дочь вышла замуж и привела в дом застенчивого, скромного юношу в очках. Спустя некоторое время юноша, краснея, объявил:
- Извините, но скоро нас, кажется, будет трое.
Со стороны сына тоже нависла подобная угроза. Он предупредил родителей:
- У меня с Люсей чисто товарищеские отношения, я ценю ее за математические способности. Без нее давно нахватал бы троек.
Павел Гаврилович сказал жене пророческим тоном:
- Скоро нас из дома окончательно вышибут.
- Павел, ну зачем так грубо?
- Пожалуйста, могу выразиться интеллигентнее. Старое должно уступать место молодому, прекрасному и искать себе убежище на кухне.
- Почему же обязательно на кухне? Я тебе буду ставить в коридоре раскладушку и оставлять дверь на цепочке, полуоткрытой, чтобы поступал свежий воздух.
- Спасибо! - сказал Павел Гаврилович. - Спасибо за заботу! Свежий воздух для меня - главное, мне там, на стройке, его не хватает.
В конце концов Балуев вступил в члены жилищного кооператива, и поэтому ему понадобился капитал: денежная премия за досрочное сооружение водного перехода была бы сейчас очень кстати. Приезжая домой, Павел Гаврилович все чаще становился раздражительным. Истосковавшись по жене, он не находил дома покоя и уюта. Он чувствовал себя как командировочный, которого приютили друзья, умеющие деликатно мириться с теми неудобствами, которые им причиняет гость. Он стал ссориться с женой и нередко уезжал к себе на стройку с болью в сердце. Особенно часто он испытывал чувство одиночества после того, как жена, обиженная его ироническими рассуждениями, сдержанно прощалась с ним.
Вообще я убежден, что классики имели перед современными писателями баснословное преимущество в материале для драматических коллизий, ибо в досоветские времена денежные отношения лежали в основе всех человеческих отношений. Пользуясь этим обстоятельством, классики могли успешно создавать душераздирающие столкновения и вызывать чувство глубокого сострадания к нуждающимся. В нашем обществе деньги утратили свое былое величие. Даже наоборот, сосредоточение чрезмерного количества денег в руках какой–нибудь личности может вызвать утрату общественного доверия и уважения к ней. Поэтому не знаю, смогу ли я вызвать чувство сострадания и сочувствия к П. Г. Балуеву, когда он в силу житейских обстоятельств стал остро нуждаться в капитале. Хотя, конечно, есть у нас немало граждан, которым близки и понятны его трудности. Но из одних трудностей трагедийную коллизию не соорудишь: для этого необходимы злодеи и жертвы…
Обычно гражданские подвиги, проникнутые духом высокой сознательности и самоотверженности, совершаются в атмосфере напряженной, героической борьбы и являются выражением красивых, пленительных черт человеческого характера.
Но очень странно стал вести себя Павел Гаврилович после множества своих путешествий по заболоченной пади.
В обычае строителей всегда поносить проектировщиков. И как бы ни был удачен проект, хорошим тоном считается бранить его, чтобы взбодрить коллектив и в самом процессе работ найти лучшее решение.
И вдруг вопреки сложившейся традиции Павел Гаврилович стал безудержно восхвалять проект с обходом. Но делал он это весьма своеобразно.
- Вот, - говорил Павел Гаврилович, - учили меня, будто прямая есть кратчайшее расстояние между двумя точками. Конечно, у меня незаконченное высшее, многого не знаю, но в этом факте был убежден твердо. А что оказалось? Оказалось, что я человек узкий, не широкий. - Он хитро щурил глаза на собеседника и произносил восхищенно: - Какую щедрую заботу о нас, строителях, проектировщики проявили! Просто пролетарское им спасибо! - И с подозрительным простодушием объявлял: - Славные ребята, добрые! Подумаешь, действительно, что такое лишние четыре километра труб? Две тысячи тонн стали ради того, чтобы мы в сырости ноги не промачивали, не простужались. - Вздыхал завистливо: - Видите, они, проектанты, не только люди с инженерным образованием, но и с медицинским тоже!
- Вы что, полагаете, не надо обхода?
Павел Гаврилович мечтательно глядел в небо:
- Я так полагаю, металл нам сейчас девать некуда, если на Луну его швыряют. Вот что я думаю.
- Павел Гаврилович, вы не виляйте, скажите прямо. Про обход как считаете?
- На тонны, - уклонился Павел Гаврилович, - а еще точнее, на погонные метры трубы. - Похлопал собеседника ободряюще по плечу, пообещал: - А премию мы сорвем за досрочное выполнение. Тут полная моя гарантия. Не грунт - волшебная сказка!
- А если через болото?
- Премию, возможно, утопим. И технику в грязь окунем, но она штука могучая, выдюжит. - Произносил сурово: - загонять людей самостоятельно в трясину не хочу. Конечно, если ты, допустим, вдруг на партийном собрании на меня навалишься, что ж, я - коммунист, воля большинства, согласно Уставу. Я с партией всегда заодно.
- Что–то ты крутишь, Павел Гаврилович!
- А у тебя что, своего ума нет? Понимай, раскручивай, - сердился Балуев. И завершал уже официальным тоном: - Проект утвержден, мое дело ясное: руководствуйся проектом - и все.
Но таких разговоров Павлу Гавриловичу было мало. Он будто случайно, ненароком привел своих соратников на линию телеграфной передачи, где рабочие–связисты меняли на телеграфных столбах рельсовые опоры на бетонные. Объяснил:
- Чем больше страна металла дает, тем больше его требуется на всякие серьезные сооружения. - И добавил иронически: - Американцы на спутниках экономят, они у них легковесные, а наши что ни бросят - полторы тонны. Сколько нашего металла в космосе валяется! Подсчитай. Цифра! - Потом обвел взглядом строительную площадку, сказал: - Вот наш обходик - две тысячи тонн стали. А нам разрешили ради гигиены труда, чтобы в болото не залезать, эти две тысячи тонн в обход засадить.
- Зачем же так делать, Павел Гаврилович?
- А разве это я? Проектировщики.
- А вы не соглашайтесь с проектом.
- Да ведь они не для меня, для вас же старались, вы и возражайте!
- А вы нас поддержите?
- Нет, озарен глупостью свыше меры, для меня проект - документ священный и неприкосновенный.
- Значит, понятно, Павел Гаврилович!
- Ну и ладно, а то я доверчивый, думаю про каждого, что у него голова есть и он сам ею думает.
Почему Павел Гаврилович решил разжечь у своих строителей этот дух непокорного самостоятельного мышления, я бы даже сказал, до весьма опасного для него самого накала, понять, конечно, можно. Но он мог применить и другие методы, более для него удобные и даже выгодные. Скажем, обратиться в соответствующие инстанции и во имя экономии столь ценных труб отказаться от обхода. Если б предложение приняли, то ему наверняка полагалась бы большая премия за экономию металла. А если бы даже не приняли, все равно высоко оценили бы патриотический порыв. Зачем же он поступал столь нецелесообразно, невыгодно для себя, принося в жертву свой авторитет хозяйственника? Может быть, без этой жертвы можно было обойтись?
Обследуя хлипкое болото с вымершей растительностью, не однажды увязая в нем по пояс, Павел Гаврилович пришел к твердому убеждению, что развернуть работы здесь можно, но при одном условии - если рабочие сами взвесят все трудности и сами захотят их преодолеть. Поэтому он на всех собраниях равнодушно, отвратительно спокойным, ровным голосом перечислял только трудности, с которыми придется столкнуться, доводя людей до высокой степени раздражения против себя, Балуева. И ловко скрывал ликование, когда его доводы страстно опровергались, хотя при этом ему приходилось выслушивать обидные и несправедливые слова, сказанные сгоряча.
В общем, по настоянию коллектива, а не Балуева проектные организации вынуждены были согласиться на отказ от обхода, сопроводив свое согласие оговоркой, что вся вина за возможные неприятности возлагается на начальника участка подводно–технических работ товарища Балуева. В чем он, товарищ Балуев, и расписался в уголке нового, исправленного проекта.
После всего этого Павел Гаврилович сказал старшине водолазной станции Бубнову:
- Ты размер ноги моей помнишь? Пошли на склад за резиновыми сапогами, свои я уже истоптал на болоте вдрызг. И ты тоже надень. Погуляем там на сон грядущий, посоветуемся.
10
Огромное гниющее болото цвета плесени, сырой дым тумана. Солнце сквозь влажную мглу - как сальное пятно. От огражденных земляными валами отстойных водоемов химических заводов воняет пронзительно остро, до слез.
Вязкая, словно жидкий битум, трясина разит своим собственным химическим зловонием. Выброшенные паводком стволы деревьев раскисли в торфяной кислоте. Ноги проваливаются сквозь рыхлую древесину.
Ковыляя в трясине, Балуев машинально, по привычке поносил проектировщиков:
- Тоже самодержцы! Стратеги конторского двухтумбового стола! Подсунули идеальную прямую. Их бы сюда, в эту помойку! Провидцы бумажные!
Огромный, тяжеловесный, могучего сложения, Бубнов, обладатель девически тонкого голоса, сказал робко:
- Павел Гаврилович, это же ваша инициатива.
Балуев, сердясь на то, что Бубнов сказал правду, осведомился ехидно:
- Что–то ты толстеешь, Сережа, с чего бы это?
- Не знаю, - жалобно проблеял Бубнов. - Дал клятву: ни жирного, ни мучного, ни сладкого, - а организм у меня все равно самостоятельно прет во все стороны.
- Ладно. Тут он тебя послушается. Растрясай жир.
- Надо полагать, не мне одному достанется, - уточнил Бубнов и весело добавил: - Зато совесть будет у всех чистая по линии трубы.
Пробираясь по набухшим водой, гнилым кочкам, Балуев балансировал руками, нацеливаясь, приседал для прыжка и прыгал с лихим возгласом, выбивая ногами фонтаны жирной грязи. Усохшее с годами, узкое облупленное кожаное пальто принимало на себя шлепки грязи, а ноги в резиновых сапогах хлюпали, как поршни насоса.
Нелегко ему давалась миссия отважного землепроходца. Уже несколько раз тяжело проваливался в трясину. Лицо осунулось, покрылось мелким, нездоровым потом, сперло дыхание. Он расстегнул пальто, затем пуговицу на воротнике рубашки, оттянул галстук - все равно было душно и нехорошо.
Но, тщеславно и молодцевато стараясь скрыть свое состояние, он безостановочно говорил, прыгая с кочки на кочку. От этих скачков слова его обрели определенный ритм, и он, будто повинуясь этому ритму, упорно продолжал прыгать по войлочным шарам кочек, стараясь не оборачиваться, чтобы Бубнов не видел его изможденного, усталого лица, не видел, как тяжело дается ему это путешествие.
- Сергей Петрович, ты как теперь - не пьешь? - спросил он Бубнова.
- Шампанское только.
- О супруге скучаешь?
- А что ж, я на ней добровольно женился, - уклончиво сказал Бубнов.
- Кончим здесь, будем через Обь и Иртыш водные переходы класть. Тоже речки солидные.
- Наше дело такое. Всё разные климаты.
- Здоровье не беспокоит?
- Я к нему не присматриваюсь, на это врачи есть.
- Не удалось мне поспать на лаврах, - грустно сказал Балуев. - Залез в болото, а вот как вылезу…
- А это вы правильно ребят раздразнили по линии трудности, - оживился Бубнов. - Только ишаку надо зеленые очки надевать, чтобы он солому жевал, а думал - сено. - Остановился, чиркнул спичку и, держа ее между ладонями сложенными ковшиком, нагнулся и прикурил, с наслаждением вдыхая дым. Продолжал: - Я, конечно, в науке несведущий, но для себя полагаю: особо сильно наш народ раздразнился от спутников, ракет и портрета Луны. Разгорячили народ до невозможности. Во время войны "катюшей" себя показывали, а кто другого рода войск, он хуже, что ли? Каждый на свое место представлен и по силе возможности показать себя может.
- А вот Петухов на пенсию уходить хочет.
- Это он от злости грозит. Полотенец стальных ему не выписали. На тросах трубу подымать - прогиба боится. А уходить ему нельзя: помрет сразу же от тихой жизни. Он сам себе здесь пружину закручивает. Заводной мужик, яростный! Тоже вчера весь день по болоту лазил, примеривался. Но он тощий, легкий, как птица, его трясина держит. Не так, как нас с вами. Солидному человеку здесь вязко. А техники–ребята уширенные траки налаживают, соображают. Ну и лежневку рубят, все как положено.
- Остров наш помнишь?
- А как же, тепло жили, душевно!
- Досталось там!
- Так ведь как сказать! По водолазной части в океане работать свободнее и видимость лучше. Вот речушку мы недавно проходили, обидели ее названием - Мόча. Милая речушка, а дно у ней, сами понимаете, завалено лесом. Намаялись, пока очистили. Тоже попотели под водой. А ничего, прошли. Нам не привыкать под водой лесорубами быть.
Вышли на бугор, присели, стали переобуваться, вылили из сапог ржавую воду.
В серебряной туманной мгле простиралась беспредельная равнина.
Сюда, на эту исконную, древнюю, кроткую русскую землю, давшую начало народу русскому, на эти русые хлебные нивы и голубые поля льна, совсем недавно вышагала стальными мачтами электромагистраль. На белых длинных гроздьях изоляторов протянулись тяжелые обвислые провода. А вот и другие стальные башни радиорелейной связи, и у подножия каждой белые новые домики с окнами, таинственно озаренными пронзительным голубым светом.
Рассекая белые березовые рощи и красные сосновые боры, укладывается массивными плитами бетона самая длинная в мире трансконтинентальная автомагистраль. К линии высоковольтной передачи присосались новые электрограды, бездымные производители электростали и всевозможных изощреннейших из нее изделий.
А вот еще более новые, поспешно поставленные меж деревень корпуса химических заводов. Их кишечники, затейливо скрученные из труб высокопородистой стали, омываются воздухом.
Квадратными раструбами дымит огромная ТЭЦ, стоящая посредине равнины. Из своих топок она навалила целую гору шлака.