Наши письма лежат на базе.
Мы молча пьем чай.
Осень.
На краю планшета
Маршрут тридцать седьмой, доказывающий очевидную пользу грибного супа и благородных поступков
Изрядно вымокшие, мы пришли в намеченную точку - в конце нашего маршрута, но Володи там не оказалось. Никто не ожидал такого поворота дела. Мы натаскали дров, запалили громадный костер, повесили сушить шмутки, а сами голые прыгали вокруг него, как туземцы острова Тасмании на ритуальном празднестве.
- Все хорошо, - заметил Певзнер, это он вспомнил о туземцах, - а кого есть будем?
- Капитана Кука, - быстро сообразил Жора, так как по комплекции для съедения скорей всего подходил он сам.
Мы спали вокруг костра. Если грелся левый бок, то правый нестерпимо мерз. Так всю ночь и вертелись, как шашлык на палочке.
Утром Володи не было. Отправились на поиски маршрутом, то есть работая в пути. По дороге собираем грибы и ягоды. Вареные грибы и чай с ягодами - наш рацион.
Сентябрь…
Нежное солнце бабьего лета совсем не вяжется с нашим настроением, с нашей тревогой и озабоченностью судьбой Володи.
К вечеру второго дня собираем совет. В рюкзаках, кроме камней, ничего нет. Курева тоже. Володя неизвестно где. Грибы и ягоды совсем не поднимают энтузиазма. Много не пройдешь, если в желудке грустно, а на душе - кисло.
- Я пойду на базу, - говорит Кривоносов.
Мы молчим.
Каждый представляет, что это такое. До базы двадцать восемь километров самым кратчайшим путем. Там Славе надо будет взять продуктов на четверых, хотя бы на два дня, и снова идти назад, почти не отдохнув. Пятьдесят с лишним километров отмахать по горам после двух дней тяжелой работы.
- Я пойду на базу. Вернусь к утру. Вы же выходите вот к этой стоянке, мы были там дней семь назад. Возможно, что-либо найдете. А может, и Володя там. Я выйду к этой стоянке утром, - говорит Слава.
Мы делим на троих его образцы, он берет пустой рюкзак и уходит. Восхищаться поступком Славы мы будем потом, а сейчас у нас нет даже желания разговаривать, и мы идем к давней стоянке молча, под грузом проб и неясных перспектив.
…На дневной стоянке собираем окурки, находим полсухаря. Я исследую реку и вижу кусок мяса (каюр держал мясо в реке, чтобы не испортилось). Мясо вымокшее и тухлое.
- Ребята! - Я торжествующе размахиваю куском лосятины.
- Ура-а… - уныло восклицает Жора. Благодушие не сходило с его круглого лица, даже когда он был голоден.
- Смотрите, жир совсем сохранился, если его обрезать, - он белый, значит, свежий!
- Свежий, - соглашается Певзнер. - Посмотрите, он совсем новый!
Варим суп из грибов и обрезков мяса и жира.
- Ничего, есть можно! - Мы глотаем с отвращением, не глядя друг на друга. Остатки выливаем Бичу. Бич не ест. Я уверен, что еще год после поля никто из нас не прикоснется к грибам.
После чая с ягодами предаемся воспоминаниям.
- Вот, недавно, перед полем, прелюбопытную книжицу довелось мне читать. Царского издания, дворянская книга, - говорит Жора, - Называется не помню как, но там о вкусной и здоровой пище. Несколько тысяч рецептов. И вот один из них формулируется примерно так: "Если у вас нет ничего под рукой, а вам надо кормить друзей, возьмите гуся, немного яблок, белого вина для подливы и нарежьте картофель тонкими ломтиками, не забывайте также про сливы и лимон". Если у вас ничего нет под рукой…
- У-у… гады! - рычит Певзнер. В нем просыпается классовое чутье.
…Всю ночь бодрствуем у костра.
Слава, как и обещал, пришел рано утром. Он как с неба свалился с огромнейшим рюкзаком.
- Спокойно, в порядке живой очереди. Сначала масло с чаем и печеньем и сахар. Потом будем готовить обед.
Чего только не принес Слава! Роскошней пира не было. Сгущенное молоко и тушенка, свежий хлеб и вермишель, масло, чай, сахар, папиросы "Север", сухая колбаса. То, что колбаса твердая, как камень, и плесневелая, роли не играет, все равно ее надо варить. И главный сюрприз - он принес палатку! А это лишних пять килограммов!
После обеда мы все наши образцы собираем в один мешок, привязываем его к дереву, чтобы видно было, и уходим искать Володю. Уходим в юго-восточный угол карты, на самый край планшета.
К вечеру за спиной четыре перевала, а Володи нет. Падает снег. Мы спешим разбить палатку. Кругом очень красиво. Высокие деревья, глубокая долина, крутые сопки и нежный, тихий, совсем новогодний снег, он падает откуда-то из темноты, неба не видно, снежинки тают в реке, тают и рядом с кострищем, не долетая до огня какое-то мгновение. Когда идет снег, геологам не до красивостей, они подсчитывают, какая часть планшета еще не закрыта и сколько еще шагать.
…Еще сутки прочь. Сегодня замыкаем кольцо, мы очень здорово проутюжили район, а завтра пойдем на базу, так как продукты ужо на исходе, да и до базы отсюда сорок километров. От снега обувь разбухла, хлюпает в сапогах вода, я скрепляю подметки тем же способом, каким деревенские мальчишки приторачивают коньки к валенкам - при помощи палочки и веревки. Слава Кривоносов надевает на носки ботинок мешочки для образцов и туго связывает все это веревкой. Но паши ухищрения пользы приносят мало.
- Садись! - командует Слава Певзнеру.
Тот устало валится на землю.
Кривоносов снимает с него ботинки, достает из рюкзака свои запасные шерстяные носки, надевает их на Певзнера, обматывает его ноги сверху полиэтиленовой пленкой из-под аммонита, потом натягивает на него ботинки. Теперь Певзнеру обеспечена цветущая жизнь, теперь он не промокнет и не простудится.
Жора вслух подсчитывает агентства мира, которые ну просто обязаны сообщить читателям о благородном поступке нашего Славы.
- Ассошиэйтед Пресс об этом передало бы так, - импровизирует Жора. - "В руках у капитана Рулли мелькнуло два кольта. Раздевайся! - рявкнул он Певзнеру. Испуганный Певзнер сел на землю и лихорадочно стянул с себя ботинки фирмы "СВГУ - СНАБ и К".
- Несчастный! - взревел капитан Рулли. - Что с тебя взять? - Он выстрелил два раза в воздух, достал роскошные носки и швырнул их Певзнеру. - Бери - и больше мне не попадайся!
Да, вы угадали, это был он, известный в прериях капитан Рулли Доброе Сердце".
- Франс Пресс сообщило бы так, - говорит Певзнер. - "Мсье Кривоносов, известный покоритель женских сердец, шел по заснеженной тундре с грузом ажурных носков для прекрасных дам Анадыря. В трудную минуту, когда его коллега по контрабанде Серж Певзнер обнаружил непорядок в туалете, а именно - прохудившиеся носки фирмы "Мама, бабушка и К", мсье Кривоносов выделил из неприкосновенных запасов прекрасную пару со стрелкой и черной пяткой и великодушно протянул их Сержу, ибо люди Кривоносова всегда должны появляться перед дамами в своем наилучшем виде. Таков девиз любимца наших читательниц, и он верен ему до конца".
Слава только улыбается.
Мы вышучиваем друг друга как можем, так нам веселей и легче идти. А про себя, наверное, каждый думает о неписаных законах братства, рожденного в пути. И еще о том, что составляет суть всего. Если ты не умеешь разжигать костер - не беда, научат, - если ты в институте по специальным геологическим дисциплинам хватал тройки - не беда, тут тебя научат, если ты не знаешь, что делать, когда останешься наедине с тундрой - это наука со временем тоже приложится. Но если ты плохой человек - тебе в геологии делать нечего. Вот и вся, очевидно, специфика нашей профессии.
А что касается приличествующих случаю подвигов, то Слава тут категоричен:
- Все это мура… рецензирует он виденное в кино и читанное о геологах. - "Шагай, геолог" и "крепись, геолог" - все это мура, хотя каждый из вас "солнцу и ветру брат"… Все так называемые "подвиги" от безалаберности, от того, что кто-то не сделал вовремя и правильно того, что должен был сделать, от несоблюдения техники безопасности, черт возьми! Иногда мелочь, скажем, промокшие спички, оборачивается ого-го чем! И никакой романтики я тут не вижу. А мелочей в нашей работе нет. И вообще, работать надо, а не совершать подвиги.
Самая высокая правда романтики - провести все поле без ЧП.
Слава отдает Жоре бинокль:
- Вон, смотри: в редколесье Мальчик. Это его тощая фигура. Значит, там на косе палатки и Володя.
Мы спускаемся вниз и через час стреляем. В ответ на выстрел слышим три выстрела из карабина. Володя здесь! Мы идем на выстрелы.
…У Володи обреченный вид. Он думает, что мы накинемся на него и начнем ругать. А мы знаем, что за это время он и так извелся.
- Ребята… - говорит Володя, - я вам ландорики приготовил.
Он снимает полотенце, и мы видим большую груду лепешек, здоровых лепешек, величиной со сковородку.
- Ребята… хорошие ландорики… по-пеледонски… ешьте… хорошие ландорики…
- Эх ты… ландорик! - с укоризной, но нежно говорит ему Слава.
Оказывается, от лошадей отбился Ганнибал. Володя искал его, потерял целый день, и весь распорядок движения был нарушен. Помня инструкцию, он разбил лагерь и больше не двигался с караваном, только жег сигнальные огни, но нам огни были не видны, мы бродили за очень высокими отметками.
Володя рассказывает все новости, которые произошли в мире за это время: у него "Спидола".
Боже, какое удивительное изобретение - спальный мешок! Лучше оленьего кукуля ничего еще человечество не придумало. В тепло! Спать, спать, спать…
Валемар и Венсеремос
Маршрут тридцать девятый, с которым полевой сезон еще не закончился
Мы в самом дальнем юго-западе нашей карты. Мы очень растягиваем наши маршруты. Мы хотим в оставшееся время сделать как можно больше.
Вчера мы вышли сюда, отправив каюра на базу, и сегодня ночуем без палатки. Володя Колобов должен поставить промежуточную подбазу в одном дне пути отсюда. Мы завершаем круг, и до основной базы будет не так уж далеко.
Опять валит снег, а работы осталось еще недели на две. Но это заботы завтрашнего дня, а сейчас пора подумать о ночлеге.
Мы в высоком лесу на берегу реки. Речная галька уже хорошо прогрета костром. Остальное не так сложно. Слава Кривоносов вырубает из чащи четыре жерди, каждую пару скрепляет в вершине буквой "л", на распорки кладется пятая жердь, соединяющая два "л" в вершине, остов шалаша готов. По бокам еще две жерди, чтобы удобней было делать стены из стланика и веток с широкими листьями. Пол шалаша мы тоже устилаем ветками. Потом забираемся в наше прекрасное жилье. Снизу достаточно пригревает, а вообще пока еще холодновато. Потом станет тепло, это мы знаем. Снег засыпает наш шалаш, ветер уже не проникает. Те, у кого более теплая одежда, лежат с краю, остальные в середине. Мы лежим, тесно прижавшись друг к другу, - Кривоносов, Певзнер, я и Старцев.
Мы только что поужинали - на всех котелок вермишели, круг сухой колбасы и чай без сахара. Больше ничего не осталось. Но если вермишель варить долго, она очень разваривается и ее получается много.
- Ну вот и все, - говорит утром Слава, водя по карте тупым карандашом. - Мы обработаем этот кусочек, вы пойдете сюда. Подбаза не понадобится, если не прохлаждаться, все можно успеть. Встречаемся на базе. Ну, а если не успеете или мы задержимся - вот тут лабаз…
Мы согласны с его планом. Мы готовы работать до одури, только бы вернуться из маршрута на базу. Мы не были на ней больше месяца. А там отдых, и тогда останется совсем немного. Мы прощаемся и расходимся по своим маршрутам: Кривоносов и Певзнер по водоразделу на северо-восток, мы со Старцевым на восток, потом на север, потом чуть-чуть на запад. У нас круг немного больше, мы вчера не успели из-за темноты полностью закончить маршрут.
Вечереет. Мы свое отработали. Мы сидим у костра и пьем несладкий чай. Удивительно, но есть совсем не хочется. Или оттого, что очень устали, или потому, что твердо знаем - сегодня будем на базе.
Я тщательно упаковываю бумажные пакетики с металлометрическими пробами, заворачиваю их в полиэтилен, чтобы - чего доброго! - не промокли.
- Советская металлогения достигла таких высот, - повторяет Жора излюбленную шутку своего институтского профессора, - что с них не видны отдельные месторождения.
Поднимаемся. Идем быстро. Я вспоминаю упряжных собак. Вот так же и они - полдня еле плетутся по глубокому снегу, но стоит им увидеть ярангу, откуда только силы берутся - несутся со всех ног!
- Посвети! - просит Жора.
При свете спички он смотрит на компас, выверяет его, идем мы по азимуту. Ночь.
Через час где-то за лесом мы видим ракету. Это нам сигналят с базы. Жора по компасу засекает, откуда взлетела ракета. Мы идем, продираясь сквозь кусты, одежда на нас трещит. Хлещет дождь. Мы вымокли, но нам жарко. Кажется, что из зарослей карликовой березки, из этих чертовых джунглей никогда не выбраться. И дождь уже не дождь, а бесконечный ливень. Я уже не уверен, правильно ли мы идем, но Жора уверяет, что выйдем из леса точно. Я ему верю: он здорово ходит по компасу.
- Пеледон, - вздыхает Жора. - Все.
Я не узнаю реки. От дождя и снега она вздулась, разлилась, и огонек нашей бани далеко-далеко на противоположном берегу. Слышны голоса ребят: ребята моются. Нам чертовски завидно. Кричать, чтобы готовили для нас резиновую лодку, - бесполезно.
- А не все ли равно, мы же и так вымокли до нитки!
Жора соглашается. Он снимает пистолет, сумку, берет мой карабин, поднимает все над головой. Я поднимаю прибор (рюкзак - черт с ним, камни не промокнут), и мы осторожно идем, беря курс на баню. Но течение сильное, нас потихоньку относит. На противоположный берег вылезаем по горло в воде. Уф!..
Встречают нас радостным гвалтом:
- Давайте в баньку, ребята!
- Ну нет! Одну мы уже приняли!
Нас ведут прямо на кухню. Приносят со склада сухую одежду. Мы тут же у стола переодеваемся. Наливают нам неимоверные порции. Тут и первое, и второе, и омлет из яичного порошка, и все виды консервов, и хлеб, и блины, чай и компот, - чего только душа пожелает!
Мы вглядываемся в лица друг друга. Мы очень долго не видели наших промывальщиков. Наконец-то мы все вместе.
- Вертолет был?
- Нет.
- Какие-нибудь новости есть?
- Утром Рожков был на связи. Ничего нового. Все партии уже перегоняют лошадей.
- А мы?
- Нам тоже придется. Ничего не поделаешь, время поджимает.
У ребят хорошее настроение. Никаких крупных ЧП. Поле заканчивается нормально. Все похудели, кроме толстяка Жоры. У всех, кроме Сережи Рожкова и Володи Гусева, роскошные бороды. Ну прямо пираты с острова Сокровищ!
Дорогие мои барбудос! Что я буду делать без вас, когда поле кончится? И неужели оно когда-нибудь кончится?
Тот, кто не испытал по-настоящему великой силы товарищества, никогда не был счастлив. И кажется, никогда мне не было так хорошо, как сейчас, в эту дождливую осеннюю ночь на берегу Большого Пеледона, рядом с товарищами, с которыми можно хоть сейчас шагать на край света и даже дальше.
Я знаю, что скоро все это я буду вспоминать. Будут в прошлом дни и ночи Большого Пеледона - и снег, и усталость, и голод, и пятый перевал, и безудержная радость встреч. Значит, надо запоминать эти дни и ночи. Ведь когда-то этого не будет. И я буду вспоминать запах ветра, звон комаров, цвет снега, и туман на перевале, и шум падающих с лиственниц мокрых снежных комьев, и тепло вечернего костра. Буду ли я все это так Же остро чувствовать потом, когда все это станет в прошлом?
Теперь я знаю, как рождается верность Северу. Наверное, у каждого северянина есть свой маленький "Пеледон".
Утром принимается решение - территорию, на которую приходится остаток карты, обрабатывать без лошадей. Значит, необходимо завезти туда продукты, устроить несколько лабазов. На трех лошадях в места будущей работы увозится все необходимое. Остальные три лошади развозят аммонит к сопке, которую будем подрывать, и на места шурфовочных работ. Всем этим делом занимаются промывальщики, они уже несколько дней на базе, а мы только вернулись. Видимся мы редко, вот почему я не пишу об их отряде.
Когда лошади все сделают, их отправят на конбазу. На перегон лошадей выделят троих.
А вдруг будет много желающих? Иду к Славе.
- Пойдут Афанасьич и Рожков, и… - Он неопределенно пожимает плечами.
- Слава, в воронежских очередях есть такой диалог: "Вы за ком?" - "Лично я - за нем".
- Намек понят, - отвечает Слава. - Но будет много груза, будет тяжело.
- Слава, я никогда в жизни не перегонял лошадей. Понимаешь, никогда!
- Точно так же ты никогда не был в Гренландии, - смеется Володя Гусев.
- …И в Гренландии не был, - повторяю механически, растерянно. Очевидно, у меня совершенно дурацкий вид.
- Хорошо, - наконец говорит Кривоносов, - собирайся. Выход послезавтра.
Радостный выскакиваю из палатки.
- Ребята, готовьте письма! (На пути нашего перегона будет село Ламутское, и там можно всю почту отправить.)
Володя Колобов заготавливает для кухни дрова. Он не спешит писать письма. Ему писать некому.
- Как же ты теперь будешь без своих лошадок, Володя?
- Фи, видишь, какая теперь у меня техника! - Он показывает на лом и лопату. - Прилетит начальство, посмотрит на мою работу, спросит: а кто это у вас такой самый главный ударник комтруда. Я скромно отвечу: я, Колобов моя фамилия, инженер-шурфовщик, ломограф! Начальство сразу в один голос: дать ему премию! Ну, а с премией я экстренно прошу вертолет, чтоб лететь в Анадырь. Там, мол, в магазинах уже очередь на меня заняли. Так что, если раньше нас придешь, занимай на меня очередь в магазине или столик в ресторане.
На том и порешили.
Володя Гусев склонился над картой. Теперь в спокойной обстановке камералки можно аккуратно тушью вписать названия на карту. Названия нашим ручьям. Они были раньше безымянными, мы их изучили детально, и за нами право присваивать им имя. Ручьи большие, как реки, до десяти - пятнадцати километров в длину, очень широкие, особенно в устье. Скольким ручьям, рекам и сопкам дал название за двадцать лет своего колымско-чукотского стажа Володя Гусев?! Так ведь можно и устать от этой работы!
Я смотрю на названия и вспоминаю наши ручьи. Право называть их Володя предоставил мне. Я ему за это очень благодарен. Места, которые ты назвал, как твои родные дети. Ты будешь думать о них и обязательно к ним вернешься.
Вот ручей Венсеремос. Он тяжело дался нашим промывальщикам. И нам тогда было очень несладко. Каюр Афанасьич заблудился и поставил палатки на девять километров южнее. И пришлось идти к нему маршрутом, удлинять день, когда подкашиваются ноги, и моросит дождь, и хмуро на душе. Это было 26 июля: в годовщину кубинской революции, и я назвал его Венсеремос - "мы победим" - с испанского.
Ручьи Кин и Ясенский. В честь очень хороших писателей. Мы в тот вечер долго сидели у костра, вспоминали "По ту сторону" Кина и его незаконченный роман "Журналисты", цитировали стихи Ясенского, вспоминали эпизоды из романов его и куски прозы, которые были как стихи.