Я развернул "Красную звезду", но читать не хотелось, да и вряд ли я смог бы сосредоточиться на чтении. Невольно стал рассматривать комнату. Здесь все было скромно, чисто и уютно, без намека на роскошь: диван-кровать в парусиновом чехле, круглый стол под льняной скатертью, полумягкие стулья, большой, во всю стену, книжный шкаф. Сквозь стекло виднелись корешки книг. Сочинения В. И. Ленина, К. Маркса, "Политэкономия", тома Горького, Гоголя, Чехова, военные журналы… На небольшом письменном столе у окна лежали общая тетрадь, учебник по самолетовождению и "Педагогическая поэма" А. Макаренко. Шелковая голубая тесемка, служившая закладкой, говорила о том, что книгу только начали читать. Мальчик, перехватив мой взгляд, подошел к письменному столу и, глядя на книгу, серьезно сказал:
- Это папа читает. Для детей не интересно. - Как бы желая убедить меня, дополнил: - Про то, как надо воспитывать невоспитанных ребят. А я и Лена - воспитанные.
- Я не мог сдержать улыбку:
- А тебя как зовут?
- Вова.
- Молодец, Вова. Значит, слушаешься папу и маму?
- Слушаюсь.
- И любишь книжки читать?
- Я еще не умею. Мне читает папа. Про Конька-горбунка, про ковер-самолет. - Мальчик вдруг сосредоточил взгляд на моем нагрудном знаке и подошел ко мне. - А ты летчик? - спросил он.
- Да, летчик.
- И папа мой летчик. - В его голосе было столько гордости. - Истребитель! Ты видел его самолет?
- Видел.
- И я. Правда, папа здорово летает?
- Правда.
- Я тоже, когда вырасту, буду летчиком. Вначале солдатом, а потом летчиком.
- А зачем же солдатом? - удивился я.
Мальчик задумался.
- Чтоб быть таким сильным, как папа, - наконец сказал он.
- А кем ты будешь? - повернулся я к притихшей, но внимательно наблюдавшей за мной девочке.
- Учительницей, - ответил за сестру Вова. - Она уже в школу ходит, во второй класс.
- А учишься как? - Я хотел, чтобы она не смущалась.
- Хорошо, - ответила Лена. В глазах ее загорелись маленькие огоньки: видно, ей нравилось говорить о школе.
- На пятерки, - опять дополнил ответ сестры Вова. - А я, когда пойду в школу, буду учиться на шестерки, - вполне серьезно заверил он.
- А шестерок совсем и нет, - рассмеялась довольная Лена.
- Есть, - не сдавался Вова, - папа говорил. - Я понял, что отец для него - непререкаемый авторитет. - Это только вам, девчонкам, таких отметок не ставят.
- Папа пошутил.
- А где же мама? - спросил я, желая выручить Вову из неудобного положения.
- В больнице, - ответил Вова. - Поехала мне братика покупать.
- А если братиков не будет?
- Тогда сестричку. Мы все равно будем ее любить.
В это время дверь открылась, вошел Синицын. Глянув на нас, он понял, что между нами идет оживленная беседа, и улыбнулся:
- Познакомились?
- Познакомились, - ответил я. - У вас сын прямо-таки герой. Летчиком, говорит, буду и учиться хочет на шестерки. Хороший мальчик. На мать очень похож.
- И вовсе не на маму, - запротестовал Вова. - Это у Лены губы мамины, а я весь - вылитый папа.
- Ладно, ладно. - Отец обнял его и похлопал по плечу, как взрослого. Ты почему все же не помыл руки? Ведь в умывальнике есть вода.
- Так ее ж Ленка нагрела, - снова горячо возразил Вова, - посуду мыть.
- Ну и что же?
- Как что? Ты сам говорил, что горячей и теплой водой умываться нельзя: вредно для здоровья.
- Ах да, я совсем забыл, - сделал Синицын серьезное лицо. - Ну хорошо, теперь я принес холодной воды. Леночка, иди ему помоги.
Вова и Лена убежали на кухню.
- Да, Леночка, - крикнул отец вслед, - включи, пожалуйста, плитку и поставь чайник, мы с дядей чайку попьем.
- Хорошо, - ответила Лена.
Из этих разговоров мне ясно представилась жизнь Синицына. Я бы хотел жить так, как Синицын, хотел, чтобы у меня были такие же смышленые и послушные дети, чтобы они любили меня…
- Как Лаптев?
Лицо Синицына стало серьезным.
- Плохо. Доктор сказал, что не летать ему больше.
- Да, - Синицын вздохнул, - так-то оно, брат. Летное дело не прощает ни малейшего отступления от требований "Наставления по производству полетов". Каждая фраза тут написана кровью. Вот почему с тобой разговаривали так строго.
- Я это понял.
- Вот и хорошо. А как насчет гражданки? Слыхал, демобилизоваться хочешь?
- Нет. Я буду летать!
- Правильно решил. Умел сорваться, умей и выкарабкаться. На ошибках учатся. Главное - не повторять их…
В гостиницу я возвращался под вечер, думая о Мельникове и Синицыне. Оказывается, не всегда под суровой внешностью кроется злая душа.
Я вошел в гостиницу и направился к дежурной за ключом. Открыл дверь и встал как вкопанный. Столько за эти дни было пережито, что, казалось, ничто меня не удивит. А тут новая неожиданность - в комнате дежурной сидела Инна.
Она быстро встала и подошла ко мне.
- Мне Дуся позвонила, - сказала она.
Я понемногу пришел в себя. Взял ключ и пригласил ее в комнату. Кровать у меня была не убрана, книги разбросаны по столу, на тумбочке и на окне лежали газеты. Мне стало стыдно за беспорядок.
- Ты извини, - невнятно пробормотал я и поспешил заправить кровать.
Инна принялась складывать в стопку книги.
- Не надо, я сам все сделаю.
Она подошла ко мне, провела ладонями по моему лицу и улыбнулась. На сердце у меня сразу полегчало.
- Хорошо, что ты приехала. - Я обнял ее. - Оставайся у меня.
Она подняла на меня улыбающиеся глаза, теплые и ласковые. Покачала головой.
- Послушай, Инна, я вполне серьезно. Мы должны быть вместе навсегда!
Лукавые огоньки в ее глазах погасли. Инна задумчиво посмотрела на меня и доверчиво прижалась к моей груди.
Глава четвертая
ТУМАН
Кругом, вверху и внизу, блещут звезды. Большие, как электрические лампочки. Истребитель будто застыл в каком-то громадном звездном шаре. Лишь стрелки приборов говорят о его стремительном полете.
Внизу подо мной облака, плотные и черные, как океан, и звезды отражаются в них, словно в зеркале, Я возвращаюсь на свой аэродром после перехвата учебной цели. Изредка с командного пункта поступают команды штурмана наведения. Он отлично меня видит - радиолокационная станция на КП теперь новая, работает превосходно. Невольно приходит в голову пословица: "Гром не грянет, мужик не перекрестится". Гром прогремел.
Командиром полка у нас теперь полковник Щипков - немолодой, высокий и сутулый. Глаза умные, проницательные. Он уже проводил предполетную подготовку, полеты и разбирал их. В вопросах тактики, аэродинамики и техники разбирается отлично. От него не ускользнет ни малейшая ошибка. При перехватах "противника" некоторые летчики из третьей эскадрильи действовали по старинке. Щипков, просматривая фотопленки, обнаружил, что они атаковали шаблонно, огонь вели с дальней дистанции.
- Вы учитесь не фотографировать, а уничтожать противника, - отчитывал он провинившихся летчиков. - Почему вы атаковали только с задней полусферы, на попутных курсах? Легче так? А в бою тоже будете выбирать положение?.. Современное оружие позволяет бить врага под любым углом, и надо учиться этому…
Синицын наш - заместитель командира полка, а командиром эскадрильи стал капитан Дятлов. Теперь все на своих местах. И учение пошло интереснее. Только нет с нами Юрки. Месяц назад он уехал в Москву. Провожали его почти все летчики третьей эскадрильи; разумеется, и мы с Геннадием. С нами были Инна и Дуся. Юрка шутил, смеялся, а в светло-серых глазах его была тоска, глубокая и неизгладимая. Он думает устроиться на завод и учиться в юридическом институте. Не представляю себе, каким Юрка будет судьей или прокурором…
- Двадцать первый, увеличьте скорость и высоту полета, аэродром закрыт туманом.
Такие явления здесь не редкость. Коварный океан часто устраивает нам испытания.
- Двадцать первый, как у вас с топливом? - запрашивает через несколько минут Синицын. Сегодня он особенно озабочен.
Я смотрю на топливомер. Стрелка недалеко от нуля. Поблизости есть аэродромы, но они восточнее нашего, и туман закрыл их раньше.
- На пределе, - докладываю я.
- Внимательно следите за высотой, - советует Синицын. Голос его спокоен и властен. - Строго выполняйте наши команды.
Значит, туман опередил меня.
- Займите эшелон шестьсот… Разворот на девяносто влево. Снижайтесь до четырехсот… Выполняйте третий…
Третий разворот. Начинается самое трудное. Аэродрома не видно. Надо точно выйти в створ посадочных знаков, правильно рассчитать и выдержать линию снижения, не потерять преждевременно скорость и высоту. Кругом сопки. Туман окутал их и запрятал, как море подводные рифы. Малейшая ошибка - и поминай как звали. Но думать об этом некогда. Все внимание - приборам.
Четвертый разворот. Отсюда обычно хорошо видны два ряда посадочных огней. А сегодня кругом чернота, будто земля залита тушью. В кабине тускло мерцают приборы. Высота триста метров. В последний раз мигнули звезды и исчезли в непроглядной пелене тумана. Я держу стрелки радиокомпаса и гирополукомпаса на нуле - точно по посадочной полосе. Высота уменьшается метр за метром.
- Двадцать первый, идете левее, - сообщает руководитель посадки.
"Что-то он ошибается, - смотрю я на стрелки. - Приборы не обманывают".
В этот момент пелена оборвалась, внизу, в мощных лучах прожектора, я увидел полосу. Но доворачивать поздно. Энергично увеличиваю обороты двигателя, беру ручку на себя. Истребитель с ревом снова врезается в пелену.
"В чем дело? - пытаюсь я понять свою ошибку. - Все сделано правильно, приборы показывали…"
- Проверьте ГПК по компасу, - советует Синицын.
Точно! Перед третьим разворотом я не сличил показания ГПК с компасом, расхождение в пять градусов. Команды руководителя посадки были правильными.
Повторяю заход. От напряжения по лицу льет пот.
Зазвенел звонок ближайшей приводной радиостанции. И ни одного огонька!
- Идете правильно, - как бы поняв мое беспокойство, подсказал руководитель посадки.
Стрелка высотомера отсчитывает последние метры. Как они дороги в этот момент летчику!
Расплывчатый свет врывается в кабину. Передо мной посадочная полоса. Убираю обороты двигателя. Колеса будто прилипают к бетонке и, шурша, катятся вдоль огней.
Земля. Как она мила и как бывает порой беспощадна!
С аэродрома мы идем втроем: я, Геннадий и Дятлов. Теперь мы живем в одном доме: мне дали отдельную комнату. Инна переехала ко мне, она перешла работать в районную больницу.
Еще издали вижу свет в окне, Инна поджидает меня. Придется отругать: два часа ночи, а ей рано вставать на работу. И так вот всегда. Но на душе у меня тепло и радостно.
- Твоя опять не спит, - кивает на окно Дятлов. - Так и не расписался с ней?
- Нет.
Мы действительно все еще не расписались: никак не выберем свободного времени. То Инна занята, то я.
- Романтики, - ворчит Дятлов беззлобно. - Все хотят по-новому. Вроде и своя и чужая, - острит он. - Вот я ей завтра скажу, что ты специально перед командировкой не расписываешься, холостяком хочешь там слыть.
- А скоро поедем? - спрашивает Геннадий.
- Пятого августа.
- Через пять дней? Вот здорово! - Геннадий обрадовался, как мальчишка, уезжающий в пионерский лагерь.
- Только жен своих и… девушек, - он искоса глянул на меня, предупредите, чтобы не носились с этой новостью по соседям.
Квартира наша на третьем этаже. Я через ступеньку шагаю по лестнице. Чем ближе к дому, тем быстрее несут меня ноги. И так всегда, как бы я ни устал.
Инна открывает дверь, когда я делаю последний поворот на лестнице, и с улыбкой смотрит на меня. В коридоре она прижимает свои теплые ладони к моим щекам.
- Устал? На улице туман. Тебе трудно было?
Она уже знает, когда мне бывает нелегко.
ВОЗВРАЩЕНИЕ
Истребители летели плотным правым пеленгом. Длиннотелые, с короткими крыльями, они больше походили на ракеты, отлитые из серебра. На их гладкой поверхности играли ослепительные солнечные блики. Я с восхищением смотрел на самолеты, будто видел их впервые, хотя знакомство с этой новой машиной произошло три месяца назад. Мы изучали ее конструкцию, учились управлять ею и теперь возвращаемся на свой аэродром. Вот это настоящая машина! Могучая, грозная, стремительная. Словно стальная стрела, пущенная гигантской рукой в небо.
Мы летели на огромной высоте. Сопки проносились под нами, как волны за кормой быстроходного катера. На душе было радостно. То ли от сознания своей человеческой силы, то ли от предстоящей встречи с Инной. Три месяца я не был в Вулканске, истосковался по ней. Мы прожили вместе больше двух месяцев, но я никак не мог привыкнуть к мысли, что она моя жена. Да и она вряд ли это чувствовала. Мы так и не расписались с ней. Перед отъездом в командировку собрались было пойти в загс, но Инну вызвали к больному. Вернулась она поздно…
- Успеем, - сказала она. - Все равно это ничего не изменит.
Действительно, если она разлюбит меня, ее не удержит ничто. Не смог же удержать Олег. А с ним ее связывало многое - Москва, институт травматологии, блестящие перспективы. Правда, она говорила, что с Олегом у нее произошла ошибка, что чувства уважения и благодарности он принял за любовь. Но не ошиблась ли и она в чувствах ко мне? От таких мыслей у меня холодело в груди. Я отгонял их, старался думать о другом, но они возвращались снова. Да, я мало знаю Инну, не могу понять ее до конца. Она все еще остается для меня загадкой. Может быть, это и влечет меня к ней человек всегда стремится к неразгаданному.
У Геннадия все просто: он любит Дусю, верит ей, и ничто его не волнует. Дуся регулярно, каждую неделю, посылала ему письма. Я почти уверен, что в каждом письме она говорила о том, что скучает и ждет его не дождется. Иннины письма были короткими и сдержанными, будто она берегла свою ласку. Я тоже много ей не писал: жив, здоров, дела идут неплохо. А вот Геннадий… Он часами просиживал за своими посланиями. Лишь однажды, получив письмо, он прочитал его и нахмурился.
- Что-нибудь случилось? - спросил я.
- Та, - махнул рукой Геннадий. - Дуся в самодеятельность записалась. И, помолчав, сказал примирительно: - Хай поет.
- Конечно, хай, - решил подтрунить я над ним. - Человек - как птица: поет либо от радости, либо от тоски.
Геннадий холодно посмотрел на меня.
- Деревенськи девушки далеки от высоких материй и любят намертво, - сказал он твердо.
Да! Геннадий был уверен в Дусе…
Больше на эту тему мы разговор не заводили.
Внизу мелкие гряды сопок сменились более крупными и величественными, кое-где на их вершинах уже лежал снег. Мы приближались к Вулканску. Я начинал испытывать нетерпение. Если бы разрешили включить форсаж, я бы сделал это.
Истребитель Дятлова качнул крыльями: пора снижаться.
Сопки заметно росли. Теперь уже никак нельзя было принять их за волны. Некоторые, наиболее приметные, я узнавал. Здесь мы летали не раз.
А вот и Нижнереченск. Белые игрушечные кубики домов вытянулись рядами вдоль реки. Милый, родной город!
Я хотел отыскать улицу, на которой жила Инна. Но где там! Под нами был уже Вулканск. Мы пронеслись над нашим поселком на малой высоте звеньями, крыло в крыло. Представляю себе, как зазвенели стекла в домах, как кинулись к окнам жены и дети.
Пока мы делали круг над аэродромом, садились, заруливали на стоянку и сдавали техникам машины, у проходной собралась толпа.
День был тихий, безоблачный. Стояло позднее бабье лето. Солнце, хотя и перевалило за полдень, почти не грело. Кое-где в низинах виднелась изморозь, по ночам уже изрядно подмораживало.
Мы молча шли втроем: Дятлов, Геннадий и я. Не доходя до проходной, сквозь решетку ворот увидели, как от толпы отделились Дуся и жена Дятлова с трехлетним мальчиком. Инну я пока не видел. Сердце у меня зачастило. Быстро прошли проходную. Дуся обхватила Геннадия за шею и громко поцеловала. Дятловы встретились более сдержанно: улыбнулись друг другу. Иван взял сына на руки, чмокнул его в розовую пухлую щечку и прижал к себе. Я взглядом окинул женщин. Инны среди них не было.
- Инну Васильевну, по-видимому, вызвали к больному, - сказала жена Дятлова. - Она ждала вас.
"Мою Инну называют по имени и отчеству. Значит, уважают ее", - с гордостью подумал я.
Мы миновали толпу и вышли на дорогу. Дуся, обеими руками уцепившись за руку Геннадия, увлекла его вперед. Она прижалась головой к его плечу и о чем-то весело рассказывала. Дятлов нес на руках сына и разговаривал то с ним, то с женою. Я шел рядом, но чувствовал себя лишним. Отстать тоже было неловко.
Геннадий, видимо, вспомнил обо мне и остановился.
- Ты чего отстал? - крикнул он. - Или к начальству поближе?
Я догнал их. Дуся подхватила меня под руку.
- Да ты не расстраивайся, - с веселой улыбкой сказала она, - никуда твоя Инна не денется. Работа, что же ты хотел!
Дуся шла между нами, бодрая и веселая. Только теперь я обратил внимание на ее новое, цвета морской волны, демисезонное пальто с нежной отделкой из норки; на голове - зеленая, с коричневой лентой, Шляпка. Вместо длинных волос у Дуси теперь короткая прическа. А давно ли она приехала в Вулканск в темно-синем пальто, сшитом без всякого вкуса, в тупоносых черных валенках, покрытая серым пуховым платком, тихая и застенчивая. А теперь рядом со мной шла изящно одетая женщина.
- Ты знаешь, - повернулась она ко мне, - мы сегодня в честь вашего прилета даем концерт. А потом танцы. Приходите с Инной. А то я знаю вас, мужиков, наскучались там…
Нет, Дуся изменилась только внешне.
Едва я переступил порог комнаты, как на меня дохнуло теплом и уютом, знакомым запахом "Красной розы". Эти духи любит Инна, и я к ним привык, как к чему-то родному. Все мои сомнения и терзания улетучились вмиг. На столе в хрустальной вазе стояли живые цветы, огромный букет георгинов, а около него лежала записка. Крупными буквами Инна написала:
"Срочно вызвали к больному. Скоро вернусь, Инна".
Я ходил по комнате, трогая руками каждую вещицу, словно не был дома век. На туалетном столике рядом стояли два небольших портрета, Иннин и мой. Когда она успела их заказать?!
У соседей заиграла радиола.
Смотри, пилот, какое небо хмурое.
Огнем сверкает темной тучи край.
Суровый день грозит дождем и бурею.
Не улетай, родной, не улетай!..
Это у Александра Романова, моего однокашника. К нему жена приехала незадолго до нашей командировки. Нелегко было ей одной. Нигде не работает, знакомых завести не успела. А когда человек не занят делом, одиночество переносить особенно тяжело. Это я прочувствовал на гауптвахте. Да, трудная жизнь у наших жен, не зря мы зовем их боевыми подругами. Не каждая выносит такую долю. Как чувствует себя Инна, какое у нее настроение? Нижнереченск все же город, там большая больница, операции. А что здесь? Прослушивание сердца и легких, измерение температуры и выписка рецептов. Не раскаивается ли она?