- Почему же? - усмехнулся Котовский. - Вы же сами видели, сколько сегодня было пациентов… Я очень прошу вас, дорогой Влас Власович, простить мне всю эту… комедию. Не сердитесь, что доставил вам несколько неприятных минут и так вас напугал. Но ведь вы сами убедились, что дело было чрезвычайно важное. Я, дорогой Влас Власович, действительно сочувствую забастовщикам. Да и вы, надеюсь, не за папу римского…
- Доктор! - снова воскликнул Влас Власович со всей экспансивностью, на какую был способен в свои пятьдесят лет. - Доктор! Хотя собственно вы и не доктор… Но ведь это же был сам Мишка Япончик?
- Да, это был именно он.
Влас Власович даже за голову схватился.
- Боже мой! Как вы решились? Это же гроза! Но он вас боится. Значит, вы еще больше гроза, вы…
- Ураган? - подсказал Григорий Иванович. - Самум? Всемирный потоп?
- Вы все шутите… - неодобрительно покачал головой старый фельдшер. - А у меня даже поджилки трясутся…
Котовский подошел к шкафчику с лекарствами и инструментами, отпер собственным ключиком свое отделение и вынул бутылку со спиртом и две посудинки, какими ставят банки.
- Выпьем, Влас Власович, чтоб у вас поджилки не тряслись.
Влас Власович охотно принял посудинку из рук Григория Ивановича и с удовольствием чокнулся. Спирт был не разведенный, он обжигал горло. Но они опрокинули, и оба даже не поморщились. Влас Власович только одобрительно крякнул.
Котовский тоже удовлетворенно вздохнул и лукаво подмигнул старому фельдшеру:
- Счастье еще, Влас Власович, что вам не пришлось ставить ему клизму. Горячее было б тогда дельце. Не знаю, вышли бы мы с вами отсюда живыми…
Влас Власович прижал руки к груди и даже поднялся на цыпочки.
- Доктор, - сказал он, - хотя вы и не доктор, а я только старый инвалид, но если вам и в самом деле понадобится когда-нибудь старый инвалид, который только и умеет, что ставить банки да класть компрессы, вы можете на меня рассчитывать!
- Вот это слово мужчины! - похвалил Григорий Иванович. - В таком случае давайте еще по одной.
Они выпили еще по одной, и Котовский сказал:
- Один большевик - и, надо вам сказать, большевик настоящий, - один из крупнейших одесских большевиков, сегодня пожурил меня, что я вас, Влас Власович, до сих пор не распропагандировал. Он ругал меня за вас, Влас Власович. Как это так, говорит, своего напарника и не распропагандировать? Нам, говорит, каждый человек дорог…
- За меня? - перепугался Влас Власович. - Я - дорог?
- За вас! Вы - дороги. И выходит, что я уже на ходу исправил свою ошибку. Итак - распропагандировал я вас, Влас Власович, или не распропагандировал? А? Будем вместе бороться за восстановление советской власти?
Влас Власович снова прижал руки к груди и поднялся на цыпочки.
- Доктор!.. Хотя вы и не доктор…
Тон у него был торжественный, словно он собирался произнести высокую клятву. Но вдруг его точно пронзило.
- Доктор! - крикнул он. - Я знаю, кто вы, доктор! Вы - сам Котовский!..
- Спокойно, Влас Власович! - мягко остановил его Григорий Иванович. - Вы мне перестаете нравиться. Вы что-то чересчур уж догадливы. Давайте договоримся: я этого не слышал, вы этого не говорили, вам это даже и в голову не приходило. Согласны?
- Так точно! - даже вытянулся старый фельдшер, совсем так, как вытягивался он на параде перед генералом Драгомировым после окончания школы ротных фельдшеров в Киеве, тридцать лет назад.
Как раз в эту минуту зазвенел звонок на парадном.
Влас Власович заковылял вниз - открывать.
8
- Доктор! - испуганно прошептал Влас Власович с порога. - Что за напасть такая? Опять пациент!
Вошел Ласточкин.
Они радостно поздоровались.
- Ну, как дела, Григорий Иванович, или, простите, доктор Скоропостижный?
- Спасибо, Иван Федорович! О ваших и не спрашиваю: события говорят сами за себя. Одесса еще не знала такой стачки! - Котовский улыбнулся. - Забастовала даже костюмерная оперного театра. Когда мне сегодня понадобилось превратиться из доктора Скоропостижного в помещика Золотарева, я не мог этого сделать…
Ласточкин захохотал.
- Логично, Григорий Иванович! Забастовка идет против всех помещиков, даже… липовых!
- Но отчего вы так поздно, Иван Федорович? - забеспокоился Котовский. - Уже девятый час, ночь, осадное положение, рискованно это для вас…
Ласточкин беспечно отмахнулся:
- Бог не выдаст, свинья не съест, Григорий Иванович!
Котовский засмеялся.
- Да и дело у меня к вам срочное. Где уж там откладывать!
Они сели друг против друга в кресла перед столом, и Котовский шутя надел свои огромные черные докторские очки.
- Ну-с? На что жалуетесь? Сердце? Печень? Желудок?
- Сердце! - серьезно отвечал Ласточкин. - Сердце у меня не на месте, Григорий Иванович! Боюсь, не подстроили бы какой-нибудь пакости меньшевики. В Центропрофе через совет так называемых "социалистических" партий заправляют фактически они. Непременно сделают какую-нибудь подлость со стачкой - спровоцируют, предадут! Не могут они, чтобы не спровоцировать и не предать. Такова уж меньшевистская натура. Уже и приметы есть.
- А именно?
- Да вот настойчиво распространяют басню, что Антанта, дескать, идет сюда только для того, чтобы… ликвидировать немецкое влияние. Ссылаются при этом на авторитетное заявление… консула Энно. А для трудового народа что такое "немецкое влияние"? Расстрелы, виселицы и издевательства - зверский режим полугодовой оккупации! Против этого "влияния" сейчас пылает в огне восстаний вся Украина. Меньшевистские лидеры и говорят: раз Антанта посылает сюда свою армию для борьбы с немецким "влиянием", против которого борется украинский народ, то… радоваться должен украинский народ антантовской интервенции и всемерно поддерживать ее. А? Как это вам нравится? Наичистейшая меньшевистской грязной воды провокация!.. Был я сегодня на заводе Гена, на митинге. Выступает один рабочий, спрашивает: как же так? Немецкая ли, французская или американская - все равно интервенция, все равно империализм! Так они, сукины сыны, выкручиваются: что вы! Германия была кайзеровская, а во Франции и Соединенных Штатах, видите ли, демократия и вообще цивилизация! Армия Антанты несет нам "святые принципы демократии"! Как это вам понравится? - Ласточкин вдруг весело рассмеялся. - Был я сегодня в Главных железнодорожных мастерских, на митинге… Изгнали меньшевистских лидеров из железнодорожных мастерских! Такой шум поднялся! - Ласточкин оборвал смех. - А я к вам по делу, Григорий Иванович. Нужна ваша помощь.
- Говорите, что там такое? Будет выполнено, Иван Федорович.
Ласточкин встал с кресла и, заложив руки за спину, начал ходить взад-вперед по комнате.
- Стачка! Нам необходимо выиграть эту стачку. Потому что в требованиях стачки стоит: легализация Совета рабочих депутатов! - Он вдруг остановился перед Котовским. - И тут опять меньшевистская провокация. Пугливый и неустойчивый элемент они стращают тем, что, дескать, легализация Совета означает провозглашение советской власти. А завтра прибудет десант антисоветской коалиции, и, конечно, немедленно же начнутся боевые действия против советской власти и кровопролитие! Понимаете? Вот пугливый элемент и начинает бояться легализации Совета. А Совет нам необходим до зарезу! Только через Совет мы можем поднять и организовать широчайшие слои трудящихся. Но… - Ласточкин снова заходил по комнате, - но если мы стачку проиграем… - а как разумные хозяева и трезвые политики, веря в победу стачки, мы в то же время должны быть готовы к тому, что стачка может быть и проиграна… - так вот в случае провала стачки мы начнем упорную, кропотливую, пускай и длительную работу среди масс. Организуем советский актив в подполье, созовем конференции советского актива в подполье, наладим работу отдельных органов Совета в подполье, поведем агитацию из подполья… Что это вы помрачнели, Григорий Иванович? - прервал себя Ласточкин и остановился перед Котовским. - Что такое я сказал вам не по душе?
Котовский пожал плечами.
- Не понимаю я вас, Иван Федорович.
- Ну как же вы не понимаете? - искренне огорчился Ласточкин.
- Я понял все, что вы сказали, Иван Федорович. А не понимаю вашей… тактики и стратегии. Да что там! - Котовский хлопнул ладонью по столу и тоже встал. - Не согласен я с вами, Иван Федорович!
- С чем не согласны? - удивился Ласточкин.
- Не согласен с вашей идеей: если забастовка сорвется и Совет не будет легализован, то… упорная, кропотливая и длительная работа в подполье… организации, конференции, актив… Бюрократизм! Воду в ступе толочь! Не понимаю и не согласен!
Ласточкин минутку помолчал, гневно глядя на стоявшего перед ним Котовского, но сдержался.
- Что же вы предлагаете? - спокойно, но с угрозой в голосе спросил он.
- Решительные и… и немедленные активные действия!
- А именно? Прошу - яснее.
- Пожалуйста, яснее: восстание!
- Восстание?
- Да, восстание! И немедленно. Завтра же!
Минуту они стояли друг против друга молча, сверля друг друга гневными глазами, точно собираясь вот-вот кинуться один на другого - крупный, коренастый и сильный Котовский, маленький, сухопарый и щуплый Ласточкин.
Затем Ласточкин, измерив Котовского взглядом, спросил:
- Позволите диагностировать это как… истерию?
- Нет, не позволю! - гаркнул Котовский. - Не позволю! И докажу!
- Как же вы это докажете? - язвительно протянул Ласточкин. - Разрешите полюбопытствовать?
Котовский рубанул воздух рукой - ему не хватало слов, горячих, резких, уничтожающих, но убедительных и сильных, как он сам.
- Докажу… - прорычал он, - делом докажу! Завтра с тысячей, полтысячей, сотней смельчаков выйду на улицу с оружием в руках…
- С оружием в руках? - ехидно переспросил Ласточкин.
- Да, с оружием! Переколем, порубаем, постреляем контру вместе со всеми меньшевиками, захватим правительственные учреждения, телеграф, почту, все, что нужно, - и наше вам! Объявляю советскую власть!
- Все? - спросил Ласточкин, не отрывая от Котовского злых глаз.
- Нет, не все! - взорвался Котовский. - Не все!
Он снова рубанул воздух, намереваясь обрушить на Ласточкина какие-то самые сильные, самые убедительные, уничтожающие слова, но только махнул рукой.
- Все.
Снова какую-то минутку царило молчание.
Затем Ласточкин язвительно спросил:
- Разрешите и мне?
- Что разрешить?
- Слово. Только слово. Надеюсь, свобода слова вами еще не отменена?
- Да ну вас! - огрызнулся Котовский. - Не до шуток!..
- И мне не до шуток, Григорий Иванович, - сурово и печально произнес Ласточкин. - Где уж тут шутить! Вот я сейчас нарисую вам картину немедленного, завтрашнего восстания, которое вы поднимете, выйдя на улицу и созвав сотню смельчаков. Сомнения нет, смельчаки найдутся. Народ наш, Григорий Иванович, и в самом деле смелый, героический, иной раз даже отчаянный. И вот какова будет картина. Вы переколете и порубите сотню, две, пять, тысячу беляков и разной нечисти. Заметьте - тысячу из двадцати пяти тысяч, скопившихся здесь вооруженных врагов. Итак, останется еще двадцать четыре тысячи, которые разбегутся, спрячутся, и вы должны будете их выковыривать из разных тайников.
- И выковыряем! - сердито огрызнулся Котовский.
- И выковыряете, не сомневаюсь. В первый день, скажем, выковыряете тысячу, на второй день - две, на третий - три. Дней на десять хватит ковырять, а? Учтите, что они, опомнившись, организуются и начнут оказывать вам сопротивление…
- Управимся! - сердито крикнул Котовский. - Будьте покойны.
- Не сомневаюсь, управитесь. Председатель Чека из вас будет отличный, лучшего и не надо. Это, учтите, высокая, очень высокая похвала, Григорий Иванович. И из сотни ваших смельчаков выйдет великолепный отряд по борьбе с контрреволюцией и бандитизмом, - тоже, учтите, наивысшая похвала. А кто в это время, пока вы станете управляться, будет удерживать власть в городе? И сколько времени думаете ее держать - день, два, до вечера или до утра?
- Вы что, смеетесь надо мной? - вскинулся Котовский.
- Смеюсь, Григорий Иванович! Смеюсь! - Они снова стояли друг против друга, как два боксера, готовые возобновить прерванный раунд. - Смеюсь, хотя и хочется плакать. Ни черта вы еще не понимаете, Григорий Иванович, хотя и воображаете, что все поняли.
Котовский растерялся от этой резкости, но Ласточкин не дал ему опомниться и сам ринулся в наступление.
- Я могу, - чуть не закричал он, - уничтожить вас здесь же, на месте, десятками аргументов! Но не нужно десяти. Мы с вами не на митинге, и я пришел к вам с совершенно конкретным спешным делом. Хватит с вас и полудесятка. Даже трех. Одного! Этот один - Антанта!
Ласточкин смотрел на Котовского, уже заранее торжествуя свою победу в их "поединке".
- Антанта! Вы думаете, она будет смотреть, пока вы станете рубить, выковыривать и пытаться удержать власть до вечера или до утра? Антанта идет с интервенцией. Или вы об этом забыли? Не вам ли, Гершку Берковичу, сказал консул Энно, что послано не менее пятидесяти тяжелых кораблей и не меньше пятидесяти тысяч вооруженных до зубов башибузуков?! Эскадра прибудет завтра и сыпанет раскаленной сталью из тысячи орудий на головы вам, вашим смельчакам и всему мирному населению города! Бросит в бой пятьдесят тысяч солдат!.. А может быть, вы станете возражать и скажете, что Антанте невыгодно все разрушать и сметать с лица земли там, куда она идет с намерением властвовать и грабить? Пожалуйста! Она не разрушит города, она высадит свой десант не в Одессе, а в Аккермане, Севастополе, Херсоне, Николаеве - и возьмет вас в мешок!
- Интересно! - насмешливо отозвался на этот раз Котовский. - Только что вы говорили, что именно этим аргументом лицемерно оперируют… меньшевики.
Замечание Котовского уязвляло больше, чем все резкие слова Ласточкина, и Котовский уже ожидал взрыва.
Но Ласточкин, наоборот, вдруг сразу успокоился.
- Верно, - сказал он совершенно хладнокровно и сел. - Именно этим и оперируют меньшевики. В том-то и заключается их коварная политика, что они подбирают убедительный аргумент, чтобы, вопреки истине, повернуть его в свою пользу. Какой они делают из этого вывод? Вооруженная борьба для народа не нужна и опасна. Понятное дело - так как она утвердит ненавистную им советскую власть. А какой вывод делаем мы с вами, большевики? Необходима вооруженная борьба, широкая, непримиримая, и… немедленно!
- Позвольте! - Котовский был сбит с толку. - Только что вы сказали…
- Только что я сказал, - спокойно прервал его Ласточкин, - именно это. И скажу еще больше. Именно с этим я к вам и пришел. Надо начинать вооруженную борьбу, Григорий Иванович! Надо воевать!
Котовский встал.
- Послушайте, Иван Федорович, - возмущенно сказал он, - разрешите мне…
- Не разрешаю! - обрезал Ласточкин. - Прошу выслушать меня до конца! Ведь я же вас выслушал? Не так ли? Ведь я начал говорить только после того, как вы сказали "все".
Котовский пожал плечами, примирительно, хотя еще и не вполне остыв, поглядывая на Ласточкина.
И Ласточкин закончил свою аргументацию:
- Страна наша ведет сейчас отечественную войну, Григорий Иванович, а не просто совершаются путчи в разных концах нашей огромной отчизны. Следовательно, боевые операции в каждой отдельной местности должны исходить из интересов общего и единого плана разгрома врага. Вы были военным, Григорий Иванович, и знаете, что означает выражение "огонь на меня". Юг Украины должен оттянуть на себя часть сил антисоветской коалиции и, перемалывая их, тем самым помочь общегосударственному делу борьбы против интервентов в других краях советской родины: на Кавказе, в Крыму, на юге России и на Дальнем Востоке. В этом залог победы революции. Вам это понятно, Григорий Иванович?
Котовский кивнул:
- Конечно!
- Не путч будет здесь у нас, а война! Не тысяча смельчаков пойдет героически умирать на баррикадах, а сотни тысяч и миллионы смелых сынов нашего советского героического народа пойдут на бой, на войну! Не на рыцарский турнир для красивой минутной победы, а чтобы победить навсегда и построить на земле коммунизм! Такая победа - всенародное дело. И чтоб поднять народные массы, нам с вами, большевикам, придется поработать засучив рукава, а иной раз и повозиться с кое-какими скучными, как вы говорите, бюрократическими делами. Только не воду в ступе мы будем толочь, а кровь зажигать в сердцах людей!
Взволнованный Ласточкин встал со своего кресла, прошелся взад-вперед по комнате и остановился у окна, вглядываясь сквозь стекло в черный мрак ночи.
- Вы правы, Иван Федорович… - глухо за его спиной произнес Котовский. - Я не прав, а вы правы. Вы правы, как всегда, - задумчиво прибавил Котовский. - И это потому, что вашими устами говорит партия. А у меня - только крик наболевшей души… души "легендарного экспроприатора"… в прошлом, конечно, как вы изволили метко заметить. - Котовский криво усмехнулся, и в его голосе прозвучали одновременно и ирония и грусть. - Завидую я вам…
Ласточкин не отвечал. Он все смотрел в черное окно, словно мог увидеть что-то там, в темноте.