5
Тем временем старый Птаха Петро Васильевич с грузчиком Григорием спустились узенькой тропкой в небольшую бухточку - сразу за Отрадой, под кинофабрикой Ханжонкова.
Берег здесь, у этих бесчисленных миниатюрных заливчиков огромной одесской бухты, вообще мало заселенный, в эту раннюю пору, когда прибрежные жители, рыбаки, ушли на утреннюю тоню, а их жены - на базар, был совершенно безлюден.
Однако от перевернутой кверху дном только что просмоленной шаланды навстречу Петру Васильевичу и грузчику Григорию поднялись несколько человек. Все это были тоже рыбаки в клеенчатых зюйдвестках и ватных "куфайках", по-осеннему, либо портовые грузчики - в крошечных захватанных кепочках на макушке и коротких холщовых блузах-балахонах. Они молча поздоровались с прибывшими кивком головы или приложив два пальца к головному убору.
- Восемь? - сразу подсчитал грузчик Григорий.
- Восемь.
- Итак, с нами десять. Управимся. Пистолеты у всех?
Каждый молча кивнул в ответ.
- Верхом пойдем или пляжем?
- Тропинкой пойдем по обрывам, - предложил Петро Васильевич, солидно оглаживая усы. - Тут наши курени, можно прогуливаться взад-вперед. А верхом - такая банда в глаза будет бросаться…
- Резонно! - согласился грузчик Григорий. - Тогда не будем терять времени, пошли.
Все послушно двинулись за грузчиком Григорием и Петром Васильевичем. Грузчик Григорий разговаривал мягко и весело, однако в тоне его проскальзывала начальническая нотка. И слушались его беспрекословно. Видно было, что он и в самом деле начальник, во всяком случае общепризнанный авторитет.
Все вышли на тропинку и двинулись пригорками над морем. На широких и низких холмах, изрезанных извилистыми, глубокими трещинами от летней суши и постоянных оползней и поросших частыми кустами боярышника и сухой полынью, было пустынно и совсем тихо. Иногда только встречалась белая коза, забежавшая сюда из какого-нибудь рыбачьего двора в поисках свежего корма, да доносился неясный шум города - хотя и близкого, за четверть версты, но отрезанного от прибрежной полосы высокой стеной обрыва. Сначала слышны были еще гудки пароходов да вой сирен в порту, но когда тропинка свернула за мыс, к Малому Фонтану и берегам Аркадии, стало и вовсе тихо. Морем внизу катилась длинная, ленивая волна прибоя, - и вода, падая, била о пляж мягкими ударами и шуршала галькой, сбегая назад. Шли гуськом, друг за другом, молча, только сухая глина поскрипывала под подошвами тяжелых австрийских бутсов.
Когда вышли в долинку - расщелину между обвалами красной глины, за рыбачьим поселком, под дачей Маразли, - грузчик Григорий остановился. Остановились и остальные.
- Вот что, друзья, - сказал грузчик Григорий, - сделаем так. Дальше пойдут только пятеро. А пятеро останутся здесь, спрячутся в глинище. - Он улыбнулся. - Как бы боевое охранение. Пятеро понесут, а остальные пойдут впереди - на случай если б вздумалось наведаться сюда патрулям. Понятно?
Грузчик Григорий слегка заикался, ему с трудом давалась буква "а".
Он отделил пятерых и указал им на пещеры в глинистой расщелине. Сам со старым Птахой и еще тремя двинулся дальше по тропинке.
- Надорветесь впятером! - подал голос кто-то из тех, кто оставался в "боевом охранении".
Грузчик Григорий хитро подмигнул:
- А мы будем нести только полдороги, а полдороги понесете вы, а мы пойдем боевым охранением.
Пятеро скрылись в пещерках глинистого обрыва, пятеро пошли дальше по тропинке. Грузчик Григорий по-прежнему шел впереди. Он шагал быстро и легко - неожиданно для его крупной, могучей фигуры.
За мыском, отделявшим Малый Фонтан от аркадийской бухты, начались нагромождения камня, диких, замшелых скал - хаос известковых глыб: результат свежих береговых оползней и обвалов подмытых штормами круч.
Из-под одной такой огромной глыбы вдруг раздался ленивый окрик:
- И чего б это я шатался тут по камням? Кто?
- Одесса-мама! - сразу же откликнулся Петро Васильевич и вышел вперед.
Из-за глыбы появилась фигура в солдатском картузе без козырька, в ватнике и широких матросских клешах. Неизвестный подозрительно посмотрел на Петра Васильевича, но, очевидно, узнал его, успокоился и, даже не взглянув на остальных, молча пошел вперед, перепрыгивая с камня на камень. С тропинки он свернул; все двинулись следом за ним и пошли по самой кромке берега, местами по воде, окатываемые до колен набегающей волной прибоя. Над головами справа нависали глыбы известняка, громоздились старые, изъеденные морскими прибоями скалы.
Вдруг все очутились в низкой, но широкой пещере.
Посреди пещеры стоял ящик из свежих сосновых досок, поставленный на попа. Вокруг на других ящиках сидело четверо. Они играли в карты и негромко напевали: "Шармак ходит голый, босый, зато курит папиросы…"
Когда вход в пещеру заслонили фигуры прибывших, песня оборвалась, игроки бросили карты и поднялись.
Грузчик Григорий вышел вперед. Перед ним встал высокий плотный детина с черной бородой, в затрепанной капитанке на голове и босой, даром что стояла осенняя пора. В руке у него был наган.
Минуту он оглядывал пришедших из-под густых бровей, затем коротко спросил:
- Деньги?
Грузчик Григорий хлопнул себя по карману. Остальные трое, игравшие с бородачом в карты, и четвертый, который был проводником, стояли вокруг, держа правые руки в карманах.
- На бочку! - приказал бородач.
Грузчик Григорий вынул из кармана пачку денег и молча положил на ящик поверх разбросанных карт.
Бородач послюнил пальцы и стал считать.
Пока он считал, все стояли молча - всё так же с правыми руками в карманах. Троица партнеров бородача была столь же живописна, как и он сам: полосатые тельняшки, рыжие бушлаты или старые пиджаки, кепки и войлочные шляпы.
- Верно, - сказал бородач, кончив считать. - Можете брать. Наши не хуже ваших.
Грузчик Григорий, Петро Васильевич и товарищи, пришедшие с ними, взялись за ящики. Ящиков было пять - по одному на человека. Но были они тяжеленные, каждый пуда в четыре. Нужно обладать ухваткой докера, чтобы нести на себе такую тяжесть. Но все пятеро, кряхтя, взвалили тяжелые ящики себе на спину.
- Сразу же и идите - приказал бородач. - Нам ни к чему, чтобы сюда летние налетели…
Один за другим, покряхтывая под тяжелой ношей, люди начали выходить.
Побрели сначала по воде, затем выбрались на кромку берега, наконец вышли и на тропинку. Шли, едва передвигая ноги, сгибаясь под тяжестью ящиков.
Когда за мыском показались уже рыжие глинистые осыпи - это было самое дикое и пустынное место на всем берегу, - позади людей, согнувшихся под ношей, вдруг послышалось глумливое:
- Стой! Клади на землю и руки вверх!
Все остановились и взглянули из-под ящиков, не опуская их на землю. Вокруг стояло пятеро - бородач, а с ним тот, который их проводил в пещеру, и трое остальных картежников. В руках у них были наганы.
Люди послушно сбросили ящики со спины и поставили их на землю перед собой.
- Ребята! - сказал грузчик Григорий. - Как же это так? Взяли деньги, а теперь - руки вверх?
Кто-то из картежников фыркнул, бородач, захлебываясь смехом, прохрипел:
- А нам интерес второй раз продать. Руки вверх! - повторил он грозно. - А ну, полапайте у них по карманам.
Бандиты приблизились и стали вытаскивать у стоявших с поднятыми руками пистолеты.
В эту минуту тишину над морем вдруг пронизал резкий свист. То засвистел грузчик Григорий.
- Ты что? - свирепо ощерился бородач.
Но в то же мгновение рядом раздалось:
- Руки вверх!
Пять человек, которых грузчик Григорий оставил в боевом охранении, вынырнули из расщелины с пистолетами в руках.
Пистолеты были уже в руках и у грузчика Григория и Петра Васильевича - у них еще не успели опорожнить карманы.
Теперь двое с пистолетами были окружены пятеркой с пистолетами, но и эти пятеро были в окружении других пятерых - тоже с пистолетами в руках.
Какое-то мгновение царило общее молчание.
Наконец, грузчик Григорий хмуро спросил:
- Что ж, перестреляемся? Или, может, еще поживем?
Бородач злобно выругался и бросил свой наган на землю.
- Кидай пистолеты под ноги! - приказал грузчик Григорий.
Бандиты неохотно побросали свои наганы.
- Полапай их, хлопцы, по карманам! - приказал теперь грузчик Григорий. - Не запрятал ли кто пугача?
- Больше нету, - мрачно буркнул бородач и опять крепко выругался.
- Чего ж ты ругаешься? - удивился грузчик Григорий. - Сам же затеял. Нам бы это и в голову не пришло.
Грузчику Григорию подали все, что обнаружили в карманах бандитов: кроме пяти наганов было несколько обойм, кисеты, пачка денег - те самые деньги, которые только что были заплачены за ящики с контрабандой.
Минуту грузчик Григорий, задумавшись, вертел пачку денег в руке. Потом кивнул бородачу:
- Иди сюда!
Бородач приблизился, не опуская поднятых кверху рук.
- Возьми деньги.
Бородач не двигался и не опускал рук.
- Бери деньги, дура! - прикрикнул грузчик Григорий. - Что мы, бандиты? Деньги за товар плочены. Бери!
Бородач нерешительно взял деньги. Он оглядывался и переминался, опасаясь каверзы.
- Взяли, хлопцы, ящики, пошли! Нечего время терять, мне еще в город нужно, - сказал грузчик Григорий.
Тогда бандиты заскулили:
- Братишки, отдайте нам пистолеты.
- Пистолетов не отдадим! Детям спичек в руки не дают.
- Отдайте, братишки, мы больше не будем!
- Как же я отдам вам пистолеты? Пойдем - а вы опять пулю в спину?
- Вот убей бог, больше не будем.
Бородач униженно уверял:
- Гад буду, коли совру!.. Да разве это мы сами? Мишка же нам приказал.
- Япончик?
- А то кто? Мы ж не от себя работаем. Мы люди подневольные, служба у нас такая.
Грузчик Григорий задумался. Ссориться с Мишкой Япончиком - королем одесских бандитов, налетчиков и контрабандистов - пока что было не с руки. Шайка Мишки Япончика представляла сейчас значительную силу в городе. Несколько сот, а может быть, и тысяч вооруженных грабителей не только держали в страхе и трепете все население, но и верховодили даже среди официальных властей. Да и драгоценный "товар" можно было раздобыть только через контрабандистов.
- Выньте обоймы и отдайте им пистолеты, - приказал грузчик Григорий. А бородачу бросил с угрозой: - Передай Япончику, что я ему морду набью, если еще раз выкинет такую штуку! Так и скажи. Я - Котовский.
- Григорий Иванович! - ахнули бандиты. - Григорий Иванович! Да ты не врешь?.. Хлопцы, да как же так? Ведь это же сам Котовский!..
Бородач бросился к ящику, стоявшему у ног Григория Ивановича:
- Григорий Иванович! Дозвольте, я вам помогу! Хлопцы, а ну, поднесем Григорию Ивановичу! Григорий Иванович, вам далеко? До гавани или в город?
Но Григорий Иванович категорически отказался от услуг бандитов и велел взять ящики своим людям.
Тогда бородач предупредительно предложил:
- Так берите по двое - легче будет. Нас не опасайтесь. Лопни мои глаза, мы вас не тронем, Григорий Иванович! Мы ж разве знали? Мы б против вас ни за что на такое дело не пошли! И Япончика не послушались бы. Вот убей бог! Вы несите по двое, а мы пойдем в охране, чтоб не наскочили легавые.
Но Котовский и от этого отказался. Среди бела дня не было оснований опасаться гетманской варты. Ночью гетманцы выгоняли на берег для патрулирования чуть не весь свой гарнизон, а днем, при свете солнца, они были спокойны за побережье. Днем можно было свободно пронести по городу и по берегу все что угодно: в корзинках или в ящиках могли быть и помидоры, и синие баклажаны, и бессарабский чернослив, - подходила зима, и люди запасались овощами и прочими плодами земли. Не случайно же из щелей между планками ящиков торчали пучки соломы и сыпались опилки: транспортеры-контрагенты заботливо паковали нежную "овощь" и деликатную "фрукту".
В ящиках из сосновых досок, которые несли на плечах люди Котовского из пещеры аркадийских контрабандистов, были пистолеты "вальтер" с обоймами и ручные гранаты - "лимонки". Одесские рабочие-подпольщики вооружались. Григорий Иванович Котовский и Петро Васильевич Птаха по поручению подпольного комитета доставали оружие для подпольной дружины портовых рабочих. Дружина уже имела и название: "Боевая дружина Морского райкома".
Пятеро котовцев с тяжелыми ящиками за спиной и пять других, не вынимая руки из кармана, двигались не спеша по пустынным обрывам под высоким берегом города.
А пять бандитов еще долго стояли на пригорке над расщелиной, смотрели им вслед и ожесточенно жестикулировали, проклиная друг друга, своего вожака - бородача, а больше всего - своего верховного правителя, короля бандитов Мишку Япончика.
6
Солнце уже склонялось к закату, за Пересыпь и Лузановку, а Сашко Птаха все чистил и чистил сапоги да ботинки, и никто не подходил к нему спросить о кофе.
У Сашка уже болели и руки, и ноги, и спина, даже в глазах темнело. Он перечистил за день не меньше пятидесяти пар и почти ничего не ел, только пожевал лепешку, которую купил у какой-то торговки, да выпил стакан сельтерской с сиропом. Но Сашко знал: он должен сидеть до вечера, пока совсем не стемнеет, сидеть, чистить и ждать, хотя бы никто и не подошел к нему с условным вопросом, - не каждый день прибывают подпольщики, но готовым к их прибытию надо быть в любую минуту.
Уже совсем под вечер, когда тень от головы дюка протянулась через площадку до самого бульвара, Сашку показалось, что вот-вот должно "клюнуть". Какой-то господин начал кружить поблизости, под платанчиками бульвара, и из-под руки как будто посматривал на памятник дюку Ришелье и на Сашка у его пьедестала. Господин то присаживался на скамейку и устремлял взгляд вдоль бульвара, то подходил к парапету над обрывом и искоса поглядывал на лестницу, ведущую в порт, то начинал прохаживаться взад-вперед по аллейке. У него, несомненно, было здесь дело, и похоже, что дело именно к Сашку; подпольщики не приходили одетые рабочими или пригородными крестьянами - подпольщики обычно пользовались для конспирации отлично сшитой одеждой и старались ничем не отличаться от самых франтоватых уличных повес.
Но когда незнакомец, которому Сашко, по-видимому, и должен был ответить на вопрос о кофе, подошел ближе и стал прохаживаться по аллейке, Сашко вдруг узнал его. Это был помещик Золотарев, и шатался он по бульвару, должно быть, с перепоя.
Помещика Золотарева, хотя и появился он в Одессе совсем недавно - месяца два назад, после того как бессарабские крестьяне сожгли его имение не то возле Окницы, не то за Ларгою, - знала уже вся одесская улица. Помещик Золотарев был бесшабашный гуляка, пьянчужка и бездельник, завсегдатай ресторанов и кафе, свой человек среди петербургско-московской чиновничье-помещичьей "внутренней эмиграции" и закадычный приятель всех самых залихватских офицеров гетманской "варты" и деникинской контрразведки. А главное, он был прославленный бильярдист, который давал "десять форы" даже самому Моте Рубинштейну - признанному королю одесских бильярдистов - и выигрывал у него на десяти! Кроме того, он так здорово исполнял дойну на молдаванской флояре, что даже Ситник и Максонский, солисты оркестра в "Лондонской", признали его виртуозом.
Сашко, конечно, глубоко презирал прогоревшего помещика Золотарева, как акулу капитала и представителя мировой буржуазии, однако не мог не завидовать его славе музыканта и бильярдиста.
Когда Золотарев, слегка пошатываясь с перепоя, вышел на аллейку и поравнялся с памятником дюку, Сашко звонко выбил чечетку на своем ящичке и молодецки крикнул:
- Почистим, добродию Золотарев?
Помещик Золотарев остановился перед Сашком, глядя на него мутноватыми глазами беспробудного пьяницы, покачался на каблуках и, чуть заикаясь, спросил:
- А… откуда ты знаешь, что я Золотарев?
Собственно он заикался не оттого, что был навеселе; он вообще выговаривал не все буквы, и Сашко знал, что это только рисовка и считается признаком высшего шика среди гусарских корнетов и всяких прочих буржуйских хлюстов. За это Сашко, конечно, тоже презирал Золотарева, но не мог все же не признать, что всякий форс у него получается особенно здорово.
- Ну, - сверкнул Сашко зубами в почтительной усмешке, - кто ж вас не знает? Я видел, как вы загоняете чужого в одну, а своего в другую среднюю лузу!
Помещик Золотарев хитро подмигнул: ему, безусловно, было приятно убедиться в своей популярности, - но чистить ботинки отказался.
- Потом, - сказал он, - у меня еще есть время…
Сашку очень хотелось еще поболтать с прославленным бильярдистом и, воспользовавшись случаем, расспросить о некоторых секретах техники оттяжек и клопштоссов, но в эту минуту вдруг появился клиент, поставил запыленный ботинок вышедшего из моды остроносого фасона на подставку ящика, и Сашко должен был взяться за щетки.
Новый клиент не вызывал особенного интереса. Это был, верно, какой-нибудь купец или комиссионер - в старомодном долгополом пальто с бархатным воротником и в каракулевой шапке пирожком, хотя и модной, но надетой явно раньше времени, не по сезону. Впрочем, возможно, что он был прямо с поезда и приехал откуда-то издалека, с севера. Сашко бросил на него короткий рассеянный взгляд и принялся наводить блеск на давно не чищенные, порыжелые башмаки с белыми, потертыми от калош задниками, искоса поглядывая на девушку, которая стояла рядом с клиентом, поджидая его. Девушка сразу привлекла внимание Сашка; она была, бесспорно, хороша, даром что Сашко вообще относился к девушкам с пренебрежением. Небольшого роста, стройная и изящная, с длинными черными косами, черными бровями шнурочком и огромными синими-синими глазами под длиннейшими, каких Сашко еще никогда не видел, густыми ресницами. Она была грациозна и элегантно одета. Под расстегнутым модным пальто-клеш виднелась белая матроска с широким синим воротником с тремя белыми тесемочками по краю, черная юбочка "плиссе", чулочки на ней - фильдекос, туфельки - "вэра" на каблучках "контэсс". Девушке было лет шестнадцать - семнадцать, и Сашко задумался над тем - кто же она комиссионеру в рыжих башмаках, дочка или племянница?
Чтобы отмахнуться от своей чрезмерной заинтересованности девушкой, Сашко заставил себя сердито подумать: "А, буржуйское щеня! Гимназисточка или из института благородных девиц".
- Скажи, мальчик, - вдруг услышал он, - а где бы тут выпить хорошего кофе?
Щетка на какое-то мгновение замерла в руке Сашка. Он почему-то никак не ожидал услышать этот вопрос как раз от комиссионера в порыжелых башмаках, да еще с хорошенькой девушкой рядом.
Но он был уже опытным связным, и через мгновение щетка заходила по ботинку еще быстрее.
- Где уж теперь это кофе! - буркнул Сашко, бросив взгляд на "клиента". - Турки теперь кофе пьют…
Глаза комиссионера в рыжих башмаках улыбнулись из-под надвинутой на лоб шапки-пирожка. В улыбке этой Сашко почувствовал и облегчение - человек был рад, что попал на того, кто ему нужен, - и еще какую-то благожелательность - это уже относилось к собеседнику, к самому Сашку.
- А все-таки? - настойчиво произнес комиссионер. - Неужто нигде нельзя кофе напиться?