3
Но делегатское совещание не состоялось.
Первого марта вечером, после заседания Иностранной коллегии, на котором были окончательно разработаны и уточнены все детали по охране делегатского совещания, назначенного на завтра, Жанна Лябурб возвратилась в свою городскую квартиру по Пушкинской, 24. Она пришла вместе со Славком, который на эту ночь должен был получить убежище у нее, чтобы с утра поспеть на место назначения.
Но как только Жанна со Славком вошли, к дому подкатил грузовой автомобиль. С него соскочили десятка полтора вооруженных людей. Они заняли все ходы и выходы в доме по Пушкинской, 24.
В квартиру Жанны ворвались десять человек: пять деникинских офицеров и пять французских контрразведчиков. Их вела, размахивая пистолетом "кольт", рыжая контрразведчица с ярко накрашенными губами и густо подмалеванными ресницами. Жанна сразу же узнала ее: это была та рыжая девица, которую они с Галей видели в "Открытии Дарданелл" за столиком у входа. Рыжая ударила Жанну рукояткой кольта в лицо, потом подумала минутку и ударила также и Славка.
Контрразведчики тем временем уже шныряли всюду: открывали шкафы, выдвигали ящики, переворачивали мебель, вспарывали диваны и матрацы, срывали обои со стен.
Никаких партийных документов на квартире у Жанны не было. Десять контрразведчиков нашли лишь один-единственный номер подпольной газеты "Ле коммюнист". Это был последний номер, только вчера отредактированный Галей, только прошлой ночью отпечатанный подпольщиками-печатниками Яковлева в катакомбах на Куяльнике, только сегодня утром доставленный в город комсомольцами Коли Столярова, - и сейчас, в эту минуту, эту газету уже читали сотни и тысячи французских солдат и матросов в корабельных кубриках, в дортуарах казарм при мигании ночников.
В этом номере было помещено письмо группы французских солдат. Письмо начиналось так:
"Когда мы прибыли в Одессу, мы еще не знали обстановки в городе. Слепо подчиняясь офицерам, слугам капитализма, мы учинили надругательство над теми, о ком мы еще не знали, что они являются лучшими сынами первой, действительно социалистической республики.
Простите нас, братья и товарищи! Не считайте нас убийцами. Восемнадцатого декабря мы еще не знали, в кого и зачем мы стреляем!"
Заканчивалось письмо так:
"Наш выбор сделан. С нетерпением ожидаем того дня, когда сможем рассказать о том, что происходит здесь, и снять пелену с глаз французских трудящихся, обманутых лживой капиталистической прессой.
Мы горим желанием как можно скорее прийти на помощь Советской республике, единственной истинно демократической и социалистической республике!
Братский вам привет!!"
Ева Блюм прочитала письмо и еще раз ударила Жанну в лицо.
Руки у Жанны были скручены за спиной. Она плюнула рыжей девице прямо в ее подкрашенные глаза.
На столе контрразведчики нашли написанное, но неотправленное письмо. Жанна писала это письмо друзьям и товарищам - русским коммунистам - в Москву. Завтра это письмо должно было пойти подпольной почтой - через девушек-связисток.
Ни одним словом письмо не открывало работы одесского подполья. Это было письмо к сердечному другу. Оно заканчивалось следующими словами:
"Самое трудное - впереди. Путь наш тернист. Может статься, что это мое последнее письмо. Обнимаю. Твоя…"
Контрразведчики торопились и нервничали. Они бросили связанных Жанну и Славка в грузовик, затолкав туда и хозяйку квартиры с ее дочками - мастерицами из ателье на Ришельевской…
Машина остановилась на Екатерининской площади, 7, - у здания французской контрразведки.
- Раз контрразведка, значит будут пытать, - шепотом сказала Жанна Славку. - Мужайся, серб!
Она не могла пожать ему руку - руки у них были крепко связаны, - но прижалась плечом к его плечу. Серб ответил таким же сильным и продолжительным прикосновением.
В эту минуту к подъезду здания контрразведки подкатила и вторая автомашина. Жанна и Славко увидели окруженных белогвардейскими офицерами и французскими контрразведчиками Жака, Максима и Абрама.
- Боже мой… - прошептала Жанна, - не только мы… Провалилась чуть ли не вся коллегия!
Но их в это время вытолкнули из машины и потащили по ступенькам наверх.
Жак, Максим и Абрам были взяты в кабачке "Дарданеллы", где они после совещания коллегии задержались, беседуя с французскими моряками и солдатами.
Подкатила и третья машина. Из нее были выброшены прямо через борт со скрученными за спиной руками французы, арестованные в "Дарданеллах". Облава захватила всех находившихся в кабачке, и французов и местных.
Когда притащили всех в большой зал наверху, товарищи с ужасом убедились, что действительно провалилась вся Иностранная коллегия. В комнате ожидали уже и Алексей и Витек. Их захватили еще раньше - когда они выходили из кабачка после заседания. Можно было предполагать, что удалось спастись только Гале: она ушла с заседания, чтобы своевременно разослать очередной номер "Ле коммюнист" с письмом французских товарищей, раньше, очевидно до начала облавы.
4
Допрос был учинен немедленно и поспешно.
Для допроса даже не вызывали в другое помещение; палачи пришли прямо в зал, где сидели арестованные - со связанными руками, каждый между двумя белыми офицерами или французскими контрразведчиками.
И допрос проводился при всех.
Первым появился французский офицер, подвижной и юркий, с длинным утиным носом. На его мундире были знаки различия полковника полевой жандармерии. Глаза офицера подолгу не останавливались ни на ком, они все время так и шныряли по сторонам, лишь иногда всверливались в допрашиваемого острым и пронизывающим, но каким-то будто отсутствующим, мертвым взглядом. Полковник жандармерии счел необходимым отрекомендоваться:
- Андре Бенуа, начальник тайной полиции Восточной армии.
За ним, не удостоив арестованных ни словом, ни взглядом, вошел высокий, статный, холеный, с аристократической внешностью генерал. На его лице застыла гримаса презрительно-высокомерного отвращения. Это явился сам, своей собственной персоной, командующий армией интервентов на одесском плацдарме генерал д’Ансельм.
За ним спешил полковник Фредамбер.
Потом появился генерал Гришин-Алмазов со своим адъютантом, корнетом-кавалергардом.
Два русских белогвардейских офицера внесли стол и кресла для высокопоставленных лиц и, отойдя в сторону, закаменели, вытянув руки по швам, готовые мигом выполнить любое приказание: сбегать за папиросами, замучить до смерти человека, поджечь целый город с женщинами, стариками и детьми.
В том, только в том и состояла их роль, чтобы по визгливому приказанию полковника жандармерии Андре Бенуа броситься к группе арестованных, схватить очередную жертву и притащить ее к столу, пред светлые очи вершителей судеб.
Когда вершители судеб расселись, в комнату ввалился еще и адмирал Боллард, услужливо поддерживаемый под локоть своим адъютантом. Адмирал Боллард петлял ногами: он постоянно был пьян не в меру, а в позднюю ночную пору всякие мерила и вообще переставали для него существовать.
Адмирал Боллард сел и попросил содовой без виски. Адъютант мигом отвинтил колпачок у одной из двух фляг, висевших у него на боку, и налил адмиралу безалкогольного напитка.
Обстановка, в которой проходил допрос, была необычна. В зале было полно людей - арестованных, охраны, ведущих допрос и их свиты. Дверь в соседнюю комнату была прикрыта неплотно, оттуда доносился пьяный галдеж и смех: там веселились французские и белогвардейские офицеры. Видимо, контрразведчики, доставившие арестованных, накачивались сейчас вином в честь своей "победоносной операции". Дверь в другую комнату была открыта настежь. В ней под охраной белогвардейских офицеров лежали на полу связанные французские матросы и солдаты, которых только что арестовали в "Дарданеллах" и доставили сюда.
Генерал д’Ансельм, заняв место председательствующего, брезгливо поморщился и ленивым движением глаз указал на дверь, за которой пили свою "победоносную" чару контрразведчики. Все адъютанты, опережая один другого, бросились к двери и плотно прикрыли ее. Пьяный галдеж стал менее слышным.
Лениво приподняв веки, генерал-аристократ безразличным взглядом окинул арестованных. Брошенные со скрученными за спиной руками, они валялись прямо на полу.
- Поднять! - коротко и чуть слышно приказал он.
Ударами прикладов и сапог арестованных подняли на ноги.
По обе стороны каждого стояла охрана. Когда в ожидании конца длительного допроса товарищей кто-нибудь из арестованных не выдерживал и клонился к земле, охранники немедленно выпрямляли его ударами с обеих сторон.
Генерал снова утомленно смежил веки.
- Начинайте, офицер, - промямлил он, обращаясь к полковнику Бенуа.
Полковник Бенуа указал на Жака Эллина:
- Этого русского во французском мундире!
Два офицера, стоявшие наготове выполнить все что угодно, со всех ног бросились к Жаку. Но генерал остановил их жестом руки.
- Нет, нет! Эту… - он кивнул на Жанну.
Генерал-аристократ был галантным: первой, естественно, должна была быть женщина.
- Жанна Лябурб! - визгливо объявила Ева Блюм. - Француженка! Та самая, о деятельности которой во французских частях столько рапортов от всех контрразведок!
Она выкрикнула это с торжеством. Семнадцать контрразведок охотились за коммунисткой-француженкой два месяца, а вот она, американская контрразведчица, пошла сама и сразу же поймала.
Генерал с нескрываемым интересом поглядел на Жанну.
- Вы действительно француженка? - поинтересовался он.
Жанну поставили перед столом, и она ответила громко:
- Да, я француженка!
Генерал долго разглядывал Жанну. Он оглядел ее с ног до головы. Ее молодое живое и красивое лицо с синяком под глазом от рукоятки пистолета Евы Блюм, ее черные кудрявые коротко подстриженные волосы с небольшим серебряным клоком у правого виска, ее поношенное, старенькое драповое пальто, высокие ботинки на каблуках "контэсс".
- Вы коммунистка? - недоумевающе спросил генерал.
- Да, я коммунистка! - ответила Жанна.
Генерал опять, еще пристальнее, с еще большим любопытством, оглядел Жанну. Коммунистку, да еще и француженку-коммунистку, ему приходилось видеть впервые в жизни. Так вот какие они!
Генерал вежливо, даже галантно, но с искренним удивлением в голосе сказал:
- Но ведь во Франции нет коммунистической партии и… никогда не было. Если не считать тех… давно истлевших под стеной Пер Ляшез, парижских коммунаров. Как же вы - французская коммунистка, когда нет французской коммунистической партии?
Жанна ответила:
- Я - член русской партии коммунистов, но француженка - и горда этим! Но партия коммунистов во Франции тоже будет. Можете считать, что она уже есть.
Генерал с интересом выслушал слова Жанны и иронически спросил:
- Можно полюбопытствовать, откуда же она возьмется?
- Ее создадут солдаты вашей армии здесь, на русской земле! И создадут ее еще до того, как вы, генерал, истлеете под… стеной версальцев!..
Генерал д’Ансельм поморщился. Конечно, он сам француз и знает, что французы горячие головы, а речь у них непременно патетична. Но генерал был аристократ и знал, что патетичность - не "комильфо": язык плебса, язык черни. Для него не было сомнения в том, что перед ним какая-нибудь швея, прачка, служанка…
Успокоившись на этом, он, однако, еще поинтересовался:
- Кем вы были там, во Франции, что делали, ваша профессия?
Жанна ответила и на это:
- Я была швеей, прачкой, потом прислугой.
Генерал усмехнулся, довольный своей прозорливостью.
- А здесь, в этой… в России? - поинтересовался он еще.
Жанна и на этот раз удовлетворила его любопытство:
- В России я также была служанкой, потом гувернанткой. Потом пошла на баррикады и боролась против буржуазии за пролетарскую революцию!..
С генерала было достаточно, и, откинувшись в кресле, он кивнул полковнику Бенуа:
- Продолжайте, офицер.
Полковник Бенуа, которому давно уже осточертели неуместные вопросы генерала, грубо закричал:
- Вы большевичка! Вы деморализовали французских солдат, подбивали их на непослушание, неподчинение, сеяли антигосударственные настроения! Вы призывали их к восстанию против существующей власти! Какова цель всей этой вашей деятельности?
Жанна сказала:
- Я считаю, что уже полностью удовлетворила ваше любопытство. Больше ни на один вопрос я отвечать не стану. Заявляю только, что вы понапрасну наделали шуму. Все люди, которых вы притащили сюда, неизвестны мне, и они не являются членами подполья, за которым вы охотитесь. Для вас же самих будет лучше, если вы закончите на мне всю эту комедию и отпустите всех по домам.
- Даже если эта "комедия" закончится для вас, Лябурб, трагически? - снова, как бы просыпаясь, открыл глаза генерал д’Ансельм.
Жанна ответила твердо:
- Я не сомневаюсь, что для меня она окончится трагически. Но все эти люди оказались совершенно случайно в тех местах, где вы охотились за мной и другими большевиками-подпольщиками.
Генерал Гришин-Алмазов быстро спросил:
- А где же тогда действительные подпольщики-большевики? Кто они? Вы знаете их? Назовите!
Жанна смотрела на генерала-душку одну секунду, затем, отвернувшись, сказала по-русски:
- С тобой, предателем, лакеем, я вообще разговаривать не собираюсь. С тобой, бандит, поговорит твой народ…
Гришин-Алмазов побледнел. Ева Блюм хихикнула.
Полковник Бенуа стукнул кулаком об стол:
- Отвечайте на вопросы! Кто из присутствующих здесь ваши единомышленники?
Жанна молчала.
- Приведите того! - крикнул он.
Однако офицеры особых поручений не поняли, о ком идет речь.
- Ну, того! - обернулся Бенуа к Еве Блюм. - Вашего капрала!
Ева Блюм и оба офицера для особых поручений направились в комнату, в которой находились французские солдаты. Через минуту они возвратились, толкая впереди себя капрала, недавно захваченного Евой Блюм после его разговора с Галей.
Вид у капрала был страшный. Мундир свисал с его плеч лохмотьями, лицо было все в ссадинах, волосы сожжены с одной стороны головы. Капрал остановился, зашатавшись, между столом и Жанной. Жанна сразу же узнала его, несмотря на то, что палачи так изуродовали его лицо. Жанна поглядела капралу в глаза. Страдание застыло в глазах француза. Однако и он узнал Жанну. Страх промелькнул в его глазах. Но одновременно как будто зажглась в них и радость.
Что за радость зажглась в них? Радость оттого, что вот перед ним та неизвестная женщина, о которой его допрашивали и за которую его истязали, - вдруг появилась нежданно, и, следовательно, вместе с ней пришла и возможность избавиться от своих мучений? Вот же она. Это она…
- Кто это? - спросил Жанну Бенуа.
Жанна молчала.
- Кто эта женщина? - спросил Бенуа капрала.
Капрал… молчал.
- Ударьте его! - не открывая глаз, сказал генерал д’Ансельм.
Ева Блюм подскочила к капралу и ударила его.
Капрал зашатался, тут же выровнялся, но молчал.
- Дайте и этой! - прохрипел адмирал Боллард.
Ева выполнила и его приказ.
Жанна и капрал молчали.
За столом ведущих допрос тоже наступило молчание.
Неожиданно генерал д’Ансельм нарушил его. Ему уже наскучило. Возможно, он уже сожалел, что решил сам взяться за допрос и показать всем им, этим бездельникам контрразведчикам, как надо "вытягивать" признания из преступников. А может быть, его просто потянуло к его статуэткам. Он вернется сейчас к себе, в апартаменты Воронцовского дворца, и еще раз на сон грядущий вдоволь налюбуется этими милыми безделушками. Надо скорее кончать…
- Давайте следующего! - пробормотал он, не раскрывая глаз.
Вторым допрашивали Жака Эллина.
- Ваша фамилия?
Жак не ответил.
- Почему вы, русский, в форме французского моряка?
Жак не ответил и на этот вопрос.
- О чем вы говорили с французскими матросами и солдатами в подвальчике "Дарданеллы"? Не вы ли проникали на французские корабли в порту и восстанавливали матросов против командования? Какая цель всей этой вашей подпольной деятельности?
Жак оставил без внимания и эти вопросы.
Он стоял, глядя себе под ноги.
Он поднял взгляд только тогда, когда перед ним поставили капрала.
- Кто это?
Жак молчал, но пожал плечами. Он и вправду впервые видел этого французского солдата. А впрочем, он не мог ручаться за себя: сотни французских матросов и солдат видел он, со многими вел задушевные беседы, был связан самое меньшее с десятком французских подпольных групп.
Тогда спросили капрала о Жаке - кто он такой?
Капрал ничего не ответил.
Они оба не произнесли ни слова и тогда, когда Ева Блюм била их рукояткой своего пистолета.
Только когда генерал д’Ансельм утомленно махнул рукой, подавая знак, что с этим покончено - все ясно! - и время уже приниматься за следующего, а полковник Бенуа, сатанея, закричал: "Собака, ты будешь еще отрицать, что большевик?" - Жак усмехнулся и вдруг заговорил:
- Нет. Я большевик. А ты хуже собаки. Собака - полезное животное, а ты - вредный зверь, бесполезный даже для своих хищников хозяев.
Но после этого, что с ним ни делали, Жак не произнес ни слова и не застонал.
Затем допрашивали одного за другим остальных: одного короче, другого дольше, но каждого более зверски, чем предыдущего. Товарищи выдерживали истязания, мало кто стонал. Им грозили и расстрелом и виселицей, им обещали свободу и неприкосновенность, даже предлагали выезд в Западное полушарие, на легкое и беспечное существование - во Францию, Англию, Соединенные Штаты Америки. Их ставили к стенке и стреляли из пистолета, целя вокруг головы. Им напоминали о родных - матерях, женах, невестах, детях. Их спрашивали о последнем предсмертном желании.
Товарищи молчали, а если и говорили, то речь их была одна: отказ отвечать на вопросы.
Когда юного Витека спросили о последнем, предсмертном желании, он попросил закурить. Гришин-Алмазов галантно раскрыл свой серебряный с бесконечным количеством золотых монограмм портсигар и предложил "Посольские" - по специальному заказу фирмы Месаксуди в Симферополе. Полковник Фредамбер услужливо чиркнул спичкой.
Витек выкурил папироску, однако не стал разговорчивее. Он только сказал:
- Ну, прощайте! Нам не увидеться и на том свете: вы же попадете в рай, а мне дорога - в ад…
А капрал молчал и молчал. Его подводили к каждому и спрашивали, и каждого спрашивали о нем. Он уже не мог держаться на ногах, зверски истязуемый все время, - его поддерживали под руки два офицера для особых поручений. Но капрал молчал.
Когда генерал д’Ансельм, вконец заскучав, поднялся, чтобы идти, рыжая американка, держась за живот, спросила у капрала:
- Кто была та девушка, с которой ты разговаривал в кабаке? Где она сейчас? Ты знаешь ее?
И тогда капрал вдруг заговорил.
- Да, - простонал он, так как говорить уже не мог, - я знаю ее. Это - человек! Это - человек из тех, кого вы, животные, истязаете. Это самая лучшая на свете девушка, и я люблю ее! Люблю так, как люблю всех этих моих братьев…
К нему сразу бросились все. Капрал, наконец, заговорил! Даже генерал д’Ансельм вернулся с порога.