– Мои батька целую неделю в Одессе околачивался: за разводом к нам приехал. Как вечер, так он к нам, и все один и тот же разговор, а мутерша ему развод не давала. А сегодня она на работу не пошла и говорит мне: "Знаешь, Виктор, я с тобой посоветоваться хочу". Я сперва не догадался, а она мне: ты, говорит, без отца вырос, большой стал, а у батьки твоего двое маленьких, они тебе – братья. Стоит ли, говорит она, нам и их без отца оставлять? Пожалуй, говорит, им отец больше, чем тебе нужен, как ты думаешь? А я и думать не стал, говорю: "Не нужен мне батька такой, пускай он своих маленьких воспитывает".
– Теперь у тебя папы не будет?
– Куда он денется! Только жить мы с ним не будем.
– Ну, а потом что? – поинтересовался Вадик.
В это время встревоженная мать выглянула в окно, крикнула: "Вадик!"
– Тетя Маруся, он здесь, – сказал за растерявшегося друга Витя.
– Я сейчас, мамочка, – отозвался Вадик. – Я никуда не уйду. Ну, рассказывай скорей, Витя, – заторопил он друга. – Что потом было?
– А потом смотрю: мои родители куда-то собираются. Я за ними. Они не заметили, как я в самый суд пришел.
– Интересно, как это разводы делают!
– Ничего интересного нет. Судья спрашивает, они отвечают. Батька врет, говорит, что ему про нас еще в первый год войны написали, вроде мы в бомбежку погибли. Вот он с горя и женился. А мутерша, хоть и знает, что это неправда, но молчит. Потом ее спрашивали, и она согласилась на развод. Потом судьи ушли, а когда пришли – прочитали, что развод сделан. Вот и все.
Вадик долго не мог уснуть. Он все думал про Витю и Витиных родителей. Потом стал думать про своего папу (отец давно не слал писем), и ему так захотелось поговорить с мамой.
– Мамочка, ты не спишь? – спросил он тихонько.
– Нет еще, – отозвалась мать. – Что тебе нужно?
– Мамочка, а когда мы поедем к папе?
– Вот сдашь экзамены, перейдешь в седьмой класс, тогда и поедем.
– А если меня не переведут в седьмой… – вырвалось у Вадика, и он испугался своих слов.
– Не переведут? – удивилась мать. – Тебе уже сказали?
– Нет, мамочка, меня допустили к экзаменам, но вдруг провалюсь.
– А ты готовься хорошенько. Спи, мне завтра рано вставать.
Матери не хотелось продолжать этот разговор.
Вадик старательно готовился к весенним экзаменам, но не сдал математику и получил работу на осень по русскому языку.
– Большие пробелы в знаниях, – сказал матери классный руководитель. – Надо заставить его серьезно поработать летом.
– Догулялся, сыночек, – сдерживая слезы, упрекала мать. – Что мы теперь папе напишем? Он нам писем не шлет, наверное, дожидается, что мы его твоими успехами порадуем, а у нас два экзамена на осень!
– Один, – поправил Вадик, – вторая работа, а не экзамен.
– Все равно. Пропадет у тебя все лето!
Вадик уже не спрашивал маму, когда они поедут к папе. Ему было стыдно перед отцом. Он согласен был жить с мамой в Одессе. Да и лучше ему теперь было здесь: мама работает, и они с Виктором, как вольные птицы, могут гулять, где хотят, лишь бы вовремя явиться к обеду. А после обеда опять можно уйти.
4
Кладовщица-инструментальщица Клавдия Ивановна Топоркова в это утро путала рабочие марки и требования мастеров, выдавая рабочим совсем не те инструменты, которые они просили. Общительная и приветливая, она работала молча, на вопросы отвечала сухо и сдержанно.
– Теть Клавочка! – ворвавшись, как ветер, в кладовую вбежала белокурая с розовым кукольным лицом практикантка-ремесленница и, положив на стол Топорковой связанные сверла, затараторила: – Теть Клавочка, нам надо резцы, а вы дали сверла. А сверла нам не нужны. Наталия Никифоровна сердятся. Ой, давайте скорей нам резцы!
Топоркова молча обменила инструмент. Она даже и не заметила, как недоуменно посмотрела на нее девушка.
– Наталья Никифоровна, – шепнула ученица, передавая мастеру инструмент, – а теть Клавочка плакала. Неужто она из-за наших резцов плакала? Мы ж только десять минут простояли.
– Выдумала ты, – отозвалась мастер.
– Честное комсомольское, – утверждала девушка, – у нее даже реснички мокрые и глаза красные.
Только что успела Наталья Никифоровна дать задания своим помощницам, как к ней подошел мастер, которого в цехе все называли Никанорыч.
– Что у нас с Клавдией Ивановной делается? – спросил он.
– Плачет, что ли? – переспросила Наталья Никифоровна.
– Черна, как туча. Утром у моих ребят марки взяла и куда-то сунула, сама найти не может. Хотел было к ней зайти, а она в углу к полке прислонилась и ревет. Постоял в дверях и ушел. Видно, меня она и не приметила. Ты бы с ней по-женски этак побеседовала, глядишь, помочь чем надо.
– Пускай до гудка слез отбавит, не могу я сейчас своих девчонок оставлять, Никанорыч.
– Ну да ладно, ладно, – согласился старик, – ты только поимей в виду.
Когда раздался гудок, Наталья Никифоровна, остановив станок, сказала:
– Девоньки, прибирайте рабочее место и на обед!
Взяв свою кошелку, Наталья Никифоровна направилась к Топорковой.
– Клавочка! – крикнула она с порога. – Мой руки, давай обедать. Вчера таких кабачков нафаршировала – объедение!
Топоркова вышла из самого дальнего угла кладовой и, сняв косынку, вытерла ею лицо. Наталья Никифоровна, хозяйничая у стола, не успела взглянуть на Клавдию Ивановну, как в дверях появились все четыре ее помощницы.
– Вы что уставились, козы? – добродушно улыбаясь, спросила Наталья Никифоровна.
Девушки смущенно переглянулись.
– Клавочка, это они перед тобой извиняться пришли, – догадливо подмигнула она инструментальщице, которая, заслоняя лицо руками, поправляла свои светло-русые косы, уложенные двойным веночком вокруг головы.
– Они не виноваты, – отозвалась Топоркова.
– Как не виноваты. А глаза на что? А вдруг бы ты вместо резца ей болванку чугунную сунула, она бы и притащила мне ее.
Девушки, улыбаясь, смотрели то на мастера, то на Клавдию Ивановну.
– А ну, козы, принесите-ка нам из столовой чайку, да не стойте зря, – и Наталья Никифоровна подала им литровую стеклянную банку, к которой протянулось сразу несколько рук. – Да деньги-то возьмите, попрыгуньи вы неугомонные!
Когда девушки убежали, Наталья Никифоровна, вынув из кошелки маленькую эмалированную кастрюльку, отложила на перевернутую крышку часть еды для себя, остальное подставила Топорковой.
– Клавочка, раньше поешь, а потом рассказывай, в кого влюбилась!
– Только любви мне сейчас и не хватало! – грустно отозвалась Топоркова.
Не глядя на еду, она подсела к столу и задумалась.
– Что у тебя опять стряслось, Клавочка? – серьезно спросила Наталья Никифоровна, вглядываясь в опечаленное лицо собеседницы.
Топоркова глубоко вздохнула, незаметные до того морщинки густо сбежались на ее открытом лбу, передернулись крепко сомкнутые губы, но она не заплакала.
– С Виктором у меня опять… Ушла на работу, его сонного на ключ заперла. Не придумаю просто, как с ним дальше буду!
– Что же сделал он, Клавочка?
– Говорить стыдно, да от людей не скроешь, Наталья Никифоровна, – решительно сказала она, будто готовясь встретить заслуженное осуждение. – Вчера ночью из дому бежать собрался. Всю получку мою взял. Мальчонку с собой сманил, тот у матери деньги унес. На вокзале их задержали да с милицией моего домой привели.
– А мальчонка-то чей?
– В одном классе учатся – Вадик Саянов. Его мать и помешала им. Она раньше меня хватилась, искать бросилась. Только Вадька тихий, это все мой натворил. Всю ночь не спала: ругала, стыдила, уговаривала, а он, как сыч, сидит и словечка из него не вытянешь. В окно бы не вылез да не удрал снова. Как вспомню, из рук все валится.
– Тебе надо было соседей попросить, присмотрели бы.
– Да где там! Я от стыда горю перед ними. И до чего ж обидно, Наталья Никифоровна! Освободила я своего благоверного разводом, а теперь с Витькой мучиться должна. Вон Саянова своему пригрозила, дескать, отец приедет, он тебе задаст! А я и припугнуть отцом не могу. И дернуло меня ещё с мальчишкой перед разводом разговаривать! Думала, легче мне будет, если разъясню ему всю правду, а получилось – срубила сук, на котором сидела.
– Клавочка, за развод не жалей. И тебе он не муж, и Виктору не отец, когда на руках у человека новая семья. Ты женщина молодая, здоровая, и не все свету, что в окошке. А за Виктора твоего надо взяться.
Белокурая ремесленница явилась с чаем, и разговор о Викторе был прерван. Наталья Никифоровна, воспользовавшись присутствием девушки, заставила Топоркову поесть.
– Теть Клавочка, – восхищаясь узором кружев, которые на досуге вязала кладовщица, попросила девушка, – а вы мне покажете, как начинать?
– Ты, Зоечка, раньше нитки да крючок купи, а потом она тебя научит, – подсказала мастер. – Ступай, до гудка во дворе погуляй, а то будешь все время в цехе сидеть, щечки-то твои быстро побледнеют.
Девушка догадливо улыбнулась и убежала из кладовой.
– Клавочка, – заговорила Наталья Никифоровна, когда они снова остались одни. – Иди-ка ты к начальнику цеха да на часок отпросись домой. Поглядишь, как там Виктор, а потом мы за него примемся…
– За кого, за Витьку?… – удивилась Топоркова.
– А за кого же еще? Поговорим с нашими комсомольцами, они уже одному такому вправили мозги. Станочника Алексеева сыну, – пояснила она. – Тоже от рук отбивался хлопец, школу бросал, а теперь учится, и отец им не нахвалится. А ты говоришь – отец. Вот он, Алексеев-то, мужчина, производственник ценный, а с сыном сладить не мог.
– Позор-то какой! Один сын, и проси чужих людей помогать…
– Не чужих людей, Клавочка, а свою семью. Коллектив тебе помощь окажет, и выправится твой Виктор, выправится. Вот еще с соседями поговорим. Клавочка, не возражай! – категорически запротестовала Наталья Никифоровна. – Сама я все устрою.
5
Когда поезд остановился, Саянов бодро спрыгнул с подножки вагона, прошел перроном к выходу, затем к трамваю. Но, дождавшись трамвая, не поехал. По дороге, хоть можно было и не бриться, завернул в парикмахерскую, затем, освеженный после бритья, он медленно, нарочно удлиняя путь, направился дальше.
Было еще рано, и он знал, что жена дома, а ему хотелось явиться в ее отсутствие и прежде встретиться с сыном.
Но как ни медлил Николай Николаевич, у знакомого подъезда он очутился довольно скоро. Поднявшись на площадку второго этажа, он постучал. Ему открыла молоденька незнакомая женщина с бумажками в темных волосах. Смущенная появлением мужчины, она спряталась за дверь и, не спросив, к кому он, впустила его. Захлопнув дверь, она побежала в глубь коридора и по пути заглянула в кухню: "Мария Андреевна, к вам гость!"
Вадик, ожидая, пока мама приготовит завтрак, лежал с книжкой в кроватке-раскладушке. Он слышал, как соседка Анечка крикнула на весь коридор: "К вам гость!" и сразу догадался: "Папа!"
Как был, в одних трусиках и босой, он проскочил под стол, стоящий на пути, и, оказавшись у двери, чуть не столкнулся с отцом, уже вошедшим в комнату. Отец тотчас отступил назад, будто испугавшись собственного сына. Вадик тоже растерялся. Саянов протянул руку и провел по мягким волосам сына своей широкой ладонью. Вадику показалось, что при этом отец даже оттолкнул его.
Комната Саяновых была так мала, что если не убрать раскладушку и не поставить на место стол, то двоим у входа не поместиться. И Вадик очень быстро расставил все по местам.
Когда вошла мать, отец отошел к столу, и, повернувшись к ней, сухо сказал:
– Здравствуй.
Наступила короткая и неловкая тишина. Казалось, каждый выжидал, чтобы заговорил другой.
Саянов сел на стул. Мария Андреевна, стоя у тумбочки с посудой, старательно терла полотенцем руки, будто к ним пристала смола. Вадик наблюдал за родителями.
Его мама в синем полинявшем халатике и камышовых туфлях на босу ногу, худенькая и бледная, со смешным пучком золотистых волос на затылке, собранных одною приколкою, в сравнении с отцом была маленькая и жалкая. Но Вадик удивился, когда взглянул на ее лицо: оно было таким сердитым, словно она сейчас же возьмет ремень и выпорет отца. "Эх, и будет тебе сегодня баня!" – сдерживая улыбку, подумал Вадик и отвернулся к окну.
– Ну, как вы тут живете? – прервал эту гнетущую тишину Саянов, затем, после короткой паузы, добавил: – Вырвался на один день, вечером должен выехать обратно.
Вадика удивило, что мать ничего не ответила на это.
Она окликнула сына и, вынув из сумочки ключ, сказала:
– Оденься, сыночек, и сбегай ко мне на работу. Отдашь ключ от стола и скажешь, что я сегодня не приду.
Пока Вадик одевался, отец курил и молча рассматривал его. Он заметил, что у мальчика рваные сандалии, и с негодованием подумал: "Даже обувь не могла приобрести! Сколько денег посылаешь ей, а сын носит такую дрянь!" Но вот Вадик начал натягивать брюки из серого бумажного коверкота, много раз выпущенные и надставленные руками матери. Надел рубашку, и Саянов без труда узнал в ней перешитое платье жены, которое перед самой войной он подарил ко дню рождения. "Как я не заметил этого в первый приезд? Видимо, действительно, моих денег им мало. Но ты, голубушка, тоже хороша! Неужели трудно было написать, что мальчишке нечего надеть?"
Когда Вадик собрался уходить, отец с напускной строгостью окликнул его:
– Возвращайся скорее, нигде не задерживайся. Надо будет пойти…
– Куда? – поинтересовался мальчик.
– В облоно, в гороно или еще куда-нибудь. Надо же тебя устроить хоть в детский дом что ли…
Он говорил, будто сердился на сына.
Вадик удивленно взглянул на мать, но она сказала:
– Иди, сыночек.
Когда мальчик вышел, Мария Андреевна подошла к столу. Лицо ее от гнева покрылось пунцовыми пятнами, глаза, наполненные слезами, выражали такое негодование? что Саянов невольно поднялся со стула.
– Будем говорить спокойно, – предупредил он.
– Что ты задумал?
– Мы с тобой не сможем жить вместе, – начал он уклончиво. – И надо устроить Вадика. Самое лучшее, что можно сделать, – это поместить его в детский дом.
Лицо Марии Андреевны передернулось, как от резкой боли.
– Ты окончательно сошел с ума! – вырвалось, как стон, из груди оскорбленной матери.
Уже овладев собой, Саянов с неумолимой настойчивостью потребовал, чтобы жена разобралась в своем собственном письме.
– Ты же признаешься, что не можешь справиться с сыном, – упрямо твердил он. – Теперь скажи, могу я после этого быть спокоен? А если какой-нибудь Витя или Ваня уведет за собой нашего Вадьку? Тогда что? Ждать, пока беспризорником станет или еще хуже…
– Неужели ты думаешь, что меня это не волновало?
– Волноваться мало, пойми…
– Я давно поняла, – перебила его жена. – У тебя есть женщина, но не хватает мужества сказать прямо, что ты оставляешь нас. Ты щеголяешь моим письмом, но я тоже могу кое-что доказать твоими письмами.
И Мария Андреевна извлекла из чемодана целую пачку старых писем мужа разных лет. Среди них были и фронтовые. Покрытые штемпелями и печатями, они напоминали о многом, но Саянову было не до воспоминаний.
– Некогда сейчас рыться в архивах, – запротестовал он, когда жена готова была прибегнуть к доказательствам. – Прошу тебя, собирайся и пойдем, – добавил он уже мягче.
– Нет, я не поведу своего сына в детский дом. Ты должен одуматься. Неужели у тебя совсем не осталось совести? Ты сорвал нас с места, бросил в чужом городе… теперь ты хочешь разлучить нас.
Мария Андреевна не сумела сдержать слез, но это лишь озлобило Саянова.
– У нас нет времени на истерики, собирайся же, наконец! – почти крикнул он. – Хочешь человеку помочь, а она даже не понимает этого!
Как ни доказывала Мария Андреевна мужу, что она не отдаст сына в детский дом и незачем им идти в гороно, Саянов настаивал на своем.
"Если так, то убедись сам: никто насильно не отнимет у меня ребенка! Но развода, дорогой мой, ты от меня не добьешься!" – от этой мысли у Марии Андреевны прибавилось сил, и она начала переодеваться, чтобы пойти, куда так настоятельно звал ее муж.
Уходя, Саянова собрала со стола старые письма мужа и втиснула их в сумочку.
6
Перепрыгивая ступеньки, Вадик еще сверху заметил, как Екатерина Васильевна, их пожилая соседка, остановилась с ведром воды на нижней площадке, чтобы передохнуть. Вадик знал, что у нее отекают ноги и тогда ей очень трудно ходить.
– Подождите, Екатерина Васильевна, я вам помогу!
Вадик сбежал по лестнице и, подхватив ведро, отнес его на кухню. Когда мальчик возвратился, соседка задержала его на последней ступеньке.
– Папочка за тобой приехал? – спросила она.
– Нет, меня в детский дом отдадут, – ответил с затаенной обидой Вадик.
– В детский дом? – удивленно переспросила соседка, но мальчик ушел.
Взволнованная, Екатерина Васильевна вошла в кухню, где при шуме трех примусов невозможно было разговаривать. Она остановилась у порога и, держась за косяк, жестом попросила соседку потушить ее примус, на котором уже кипел чайник.
– Что вы скачете, как девочка, Екатерина Васильевна! Разве можно так при вашем сердце? – заметила соседка Неонила Ефимовна, грузная женщина средних лет с мраморно-белым лицом и ярко накрашенными губами.
– Подумать надо! – отдохнув, возмущенно заговорила старушка. – Саяновы Вадика в детский дом отдают!
– Не может быть! – воскликнула Неонила Ефимовна.
– И ничего в этом нет ужасного, товарищи! – прополоскав рот, вмешалась соседка Анечка.
Она отошла от умывальника и, вынимая из волос бумажки, распуская свои темные локоны, продолжала:
– Тысячи детей воспитываются в детских домах, и какие из них еще люди выходят!
– Ах, оставьте, Анечка! – махнула рукой Неонила Ефимовна.
– Анечка, милая, у вас не было детей, вы молоды, – перебила соседку Екатерина Васильевна. – Приют есть приют, и пусть там воспитывают сирот, но как можно родителям на это решиться?
– Екатерина Васильевна, – спешила возразить Анечка, – а если родители не могут воспитывать своего ребенка или не умеют? И хорошо делают Саяновы. Раз они расходятся, пусть лучше отдадут Вадика в детский дом, пока он не испортился.
– Ой, Анечка, откуда вы взяли, что они разойдутся? Посмотрите, они еще помирятся, – и, взяв свой чайник, Неонила Ефимовна вышла.
– Я бы тоже хотела, чтобы они помирились, – отозвалась Анечка и убежала следом.
"Нет, с ними надо обязательно поговорить", – решила Екатерина Васильевна. Притушив примус Саяновой и взяв свой чайник, она гоже ушла из кухни. По дороге она хотела постучаться к Марии Андреевне, сказать, что чай готов, но, услышав громкий разговор, решила не мешать. Пока она добрела до своей двери, у нее созрел новый план: вмешаться в семейные дела Саяновых и защитить Вадика.
Муж Екатерины Васильевны, такой же добродушный и отзывчивый, как и его супруга, еще лежал в постели и просматривал свежую газету.
– Подумать надо, что делается в доме! – ставя чайник на железную решетчатую подставку, заявила жена.
– Что случилось? – испуганно спросил муж.
– Поговорил бы ты, Феденька, с Николаем Николаевичем…
– С каким Николаем Николаевичем? – недоумевал он. – Я не знаю такого.